Дарья ЕФРЕМОВА

05.04.2018

В «АСТ» вышел сборник малой прозы Сергея Шаргунова «Свои». Среди героев — как знаменитые предки автора Русановы, так и совершенно посторонние люди. «Потому что все — свои. Потому что всех жалко». О памяти, «головоломке и наставнице», судьбе, ее превратностях и чудесах человеческой стойкости «Культура» побеседовала с писателем.

культура: Издательство позиционирует Ваш сборник как «книгу близости». Кто для Вас «свои»? Пьяница-депутат, потерявший мандат и превратившийся, кажется, в дождевого червя, тоже относится к этой категории?
Шаргунов: Пожалуй. Ведь «свои» — не только родственники, друзья или единомышленники, а все знакомые, привычные, пусть даже и отрицательные. В этом, как мне кажется, и состоит волшебство литературы, когда к каждому можно проявить сострадание. Ее тайна — в возможности услышать голоса других. В этом смысле персонаж рассказа «Аусвайс» депутат Дворцов, пьяница и бюрократ, тоже заслуживает жалости. Теряя статус, он испытывает развоплощение, но не физическое, а психологическое: становится нагим, как травинка или червь. Ведь от всемогущества до ничтожества — короткая дорожка, особенно когда зазнаешься. Конечно, «свои» — понятие не только отечественное, но и вселенское. В сущности, даже в самых экзотических местах, хоть в Гарлеме, хоть в Пхеньяне, можно встретить до боли узнаваемые физиономии. Сквозная тема, объединяющая как близких, так и дальних...

культура: Поэтому и истории такие разные?
Шаргунов: Да, написал о своих предках — знаменитом мореплавателе Владимире Русанове и не менее известном режиссере Сергее Герасимове. Об отце, матери, любимом сыне, жене. О случайных знакомых, добровольце, погибшем на Донбассе. О мужике, маниакально расчищающем заброшенную взлетную полосу в тайге. Казалось бы, старый аэродром давно не нужен, но однажды на него приземлится терпящий аварию лайнер, белоснежный, как мороженое в детском сне. Свой — герой рассказа «Человек из массовки», статист, взбунтовавшийся во время постановочного горластого ток-шоу. И — русский турист, влюбившийся в хрупкую и робкую северокорейскую официантку. И Валентин Петрович Катаев, новелла о нем замыкает цикл. Уже очень не молодой, он живет в Переделкино и оказывается в центре литературного скандала. Своеобразная «Осень патриарха»: Катаев всегда был человеком авантюрным, бойким, вот и на старости лет ему не дают покоя. Втягивают в какие-то размолвки, страсти, а он молчит — думает о прошлом, настоящем, несостоявшейся любви. Все, о чем я пишу, пропущено через жизненный опыт.

культура: В сборнике есть рассказ «Русские на руинах» — о сибирячках, которые живут в жутких условиях, но не сдаются. Устроили в помещении какого-то заброшенного завода светский салон. Говорят: «Проходи в залу. Чай после собрания». Это из жизни?
Шаргунов: Да, я же представляю в Думе четыре сибирских региона, беспрестанно туда езжу. Так что женщины реальные, многие пожилые. Каждую весну они выкачивают воду из подвалов заброшенного тракторного завода, вешают на стены картинки с церквями и котиками и собирают поэтический клуб «Сладостное слово» — лакомятся домашними пирогами с курицей и картошкой, читают стихи. Проводят чудесные конкурсы. И хотя рифмы незамысловатые, даю им только высокие оценки. А еще на этом заводе я познакомился с потрясающим траурным экскурсоводом — бывшим рабочим. Только представьте: мертвый город, бетонные обломки, какие-то железяки торчат, крыши отсутствуют, вместо окон провалы, а Виктор Евгеньевич, прямой, как струна, с суровым морщинистым лицом, водит экскурсии по этому акрополю. Неспешно объясняет, где какой цех находился, сколько тракторов выпускали, как на них целину пахали.

культура: Раз уж мы заговорили о Сибири, в качестве депутата что-то удалось сделать?
Шаргунов: Очень надеюсь, что польза от моей работы есть. О том, что сделано, отчитываюсь каждый день. Но о некоторых вещах даже не рассказываю: милостыню надо творить втайне. Хотя... Вот недавно женщине удалось вернуть трех дочек, которых «по беспределу» отобрала ювеналка. Другую сибирячку мы буквально вытащили из петли: ее хотели выгнать из единственного жилья. А теперь у нее радостное крепкое хозяйство, корову завела, кур. Множество счастливых и тяжелых историй. Конечно, кому-то неприятно, что я рассказываю про ужасы бесправия, бездорожья, развала медицины, отмены школьных автобусов. Пускай злятся. Когда удается кому-то помочь, на душе праздник.

культура: На презентации в книжном магазине «Москва» Вас спрашивали, есть ли среди коротких рассказов сюжет с «запалом» на роман?
Шаргунов: Думаю, в нечто большее мог бы вырасти рассказ «Поповичи» — о детях священников. Дело происходит в 90-е. Для большинства совершенно незнакомый «материал», а для меня живая среда. Помню в деталях, поскольку тогда рос. Например, при поповичах нельзя было рассказать анекдот о любовнике в шифоньере или вспомнить о какой-нибудь народной примете, сразу же услышишь: «Суя. Зачем сую несешь?» Это от слова «суета». Зато никого не шокировал рассказ, как у одной бабушки вся щека сгнила и видны зубы золотые, — это девочка ходила с отцом на соборование. Или вдруг начинали излагать что-нибудь умилительное про рыбок, птичек. Чудаковатые и жертвенные, дикие и деревянные. Да и время парадоксальное: с одной стороны, церковный ренессанс, с другой — общественный упадок.

культура: Рецензенты отметили, что в новой книге проза переливается с поэзией. «Утиные сердечки», «Ты моя находка» — пример такого синтеза. Кстати, последний рассказ посвящен жене. Трудно писать о любви, тем более актуальной?
Шаргунов: Очень трудно. Но я решился.

культура: Поскольку рассказывать еще труднее, процитирую. «Мы познакомились поздней осенью в старинной музейной усадьбе ее прапрапрадеда под Тулой, куда я заехал по делам к ее старшей родне... В комнате под лестницей неизвестная мне девушка резала лимонный пирог к чаю (рецепт прапрапрабабушки) и сама была похожа на лимонный пирог. Она, видит Бог, излучала какое-то цитрусовое сияние. Все в ней было горьковато-сладкое и необычно милое. Это сложносочиненное бежево-рыже-синее платье с треугольным вырезом, и чуть слипшиеся голубые глаза, и розовые щечки, и лукавый ротик, и умный смех, обнажавший очень ровные зубы, и золотистые волосы, уютно заложенные за уши, и вялые надменные движения, которыми она расправлялась с именитым пирогом. Она понравилась мне мгновенно. Даже сразу захотел ее в жены».
Шаргунов: Так и было. Кстати, летом с нами произошла занятная история. Путешествовали мы по русским рекам и заехали в город Углич. А там в одном из храмов фреска: горожане побивают камнями убийц царевича Димитрия. Подумал, что среди них были, наверное, и мои предки Русановы. Ведь они и подняли «поминальный бунт». Написал об этом на Facebook, так у меня на странице начался адский раздрай. Пришли сторонники Бориса Годунова, которого я не упомянул ни единым словом, и набросились: как ты смел оклеветать невинного царя? Стал объяснять, что не имею ничего против царя Бориса. Представляете, насколько живо нас всех занимает история.

культура: Чем объясняете такой интерес к прошлому?
Шаргунов: Наверное, нам важно почувствовать преемственность. Фрэнсис Фукуяма, написавший «Конец истории», на самом деле заявил о смерти литературы. Хорошо, что потом он от этого отказался. Понятно, авторам трудно говорить о настоящем: его непросто зафиксировать, уловить. А прошлое, при всей его противоречивости, состоялось. Будь то бунт XVI века или Гражданская война, которая с сабельным свистом рассекла, например, мой род на красных и белых. Но ведь есть и живая история, творящаяся на наших глазах: Донбасс, Сибирь, телевидение с безумными ток-шоу, депутаты. Лови ее, пакуй, пиши.

культура: Слышала, Вы задумали книгу «Разговоры с классиками» — об Искандере, Мамлееве, Распутине. Современные писатели там будут? Прилепин, например?
Шаргунов: О Прилепине, Сенчине или Елизарове, возможно, будет отдельная книга. А тут речь все-таки пойдет о советской цивилизации: представителях разных «лагерей», условных охранителях и либералах, оказавшихся знаковыми для нашей культуры. Бондарев, Евтушенко, Битов, Саша Соколов, Кушнер, Куняев... Мне повезло общаться с этими людьми, хотя иногда их было трудно разговорить, найти нетривиальный подход. На днях выходит мое интервью с вдовой Андрея Синявского, Марией Розановой, у которой я побывал в пригороде Парижа. Таких бесед накопилось достаточно.

культура: Заехали по дороге с Парижского книжного салона? Какое впечатление он произвел?
Шаргунов: Удивительное. Порадовало теплое отношение, симпатия, которую французские интеллектуалы проявляют к нашей стране. Раньше такого не было. Когда презентовал «1993», у русского стенда образовалось столпотворение. Столько точных вопросов задавали, такое впечатление, что они знают нашу историю не хуже, чем мы.

культура: А как оценивают?
Шаргунов: Звучало, конечно, coup d,etat,  révolution, cataclysme. Но, по-моему, большинство понимают, что те события — трагедия. Моя книга полифоническая, там муж и жена оказываются по разные стороны баррикад. Хорошо, когда читатели способны воспринимать полутона. То, чего нам сейчас так не хватает.

Фото на анонсе: Владимир Трефилов/РИА Новости