Евгения КОРОБКОВА

17.11.2016

«Наш Шишкин приехал» — так говорят жители Коктебеля о переводчике, поэте, музыканте Кшиштофе Шатравски, переиначив его имя на русский лад. Человек этот влюблен в нашу литературу, особенно в творчество Волошина. У себя на родине опубликовал переводы стихов и публицистики Максимилиана Александровича, польскому читателю, увы, практически неизвестного. 

В этом году Шатравски получил премию Международного Волошинского фестиваля в номинации «За вклад в культуру». Деньги Кшиштоф намерен потратить на издание в Польше современных российских поэтов. Обозреватель газеты побеседовала с лауреатом. 

культура: Вы удостоены награды как переводчик с русского на польский. У Вас есть наши корни?
Шатравски: Не исключаю. Дома хранится фото моего деда. На обороте написано по-русски: пан Шатравски. Но и нынешнее старшее поколение поляков хорошо говорит на вашем языке. Мне же особенно повезло: в школе было не два часа русского в неделю, как у всех, а семь. К тому же учительница постоянно ездила в Москву, а потом на уроках рассказывала, какие в советской столице театр, балет, литература. 

культура: Слышала, получив награду Волошинского фестиваля, Вы пели? 
Шатравски: Действительно, пел. Когда мы с друзьями обмывали премию, я затянул «Не для меня...». Это очень печальная песня, но, на мой взгляд, самая красивая в мире. Впервые я ее услышал в исполнении Никиты Михалкова в фильме «Солнечный удар».

культура: Неужели в Польше показывают наше кино?
Шатравски: Теперь уже да. У нас есть российское телевидение, и немало людей его смотрит. Но, как правило, там крутят не новые, а старые ленты. Самое свежее, что я видел по телевизору, — «Брат» Алексея Балабанова. Мне показалось, что это «не для меня» (поет). А картину Михалкова я посмотрел на фестивале. 

культура: По первому образованию Вы музыковед, как пришли к переводу? 
Шатравски: Когда-то я целый год проработал в школе учителем пения. Затем был музыкальным критиком в газете, где мне довольно часто приходилось переводить тексты разных произведений. Чтобы написать статью, нужно понимать, о чем люди поют. Но серьезно я обратился к переводу в 90-е. С немецкого, с английского. Постепенно это занятие плотно вошло в мою жизнь. Допустим, еду в метро два часа. Потратить это время на написание стихотворения не могу: муза — женщина капризная. А вот начать переводить — очень даже. Я и сон могу обратить в дело: перед тем как лечь — даю задание самому себе найти хорошую фразу на польском. Когда просыпаюсь, нужные слова появляются. Перевод — это самое глубокое, какое только возможно, исследование текстов других авторов. Вероятно, в школе на уроках литературы учеников стоило бы заставлять делать переложения. 

культура: Почему Вы обратились именно к Волошину?
Шатравски: К стыду своему, я его не знал. Но когда мне сказали, что существует Волошинский фестиваль, — решил посмотреть, кто такой этот Волошин. Открыл наугад книгу стихов, увидел «Путями Каина». И меня торкнуло. Мне изначально близка философская поэзия, а здесь, я понял, настоящий шедевр философской мысли.

культура: То есть это Ваш первый опыт перевода с русского?
Шатравски: Да, раньше не приходилось.

культура: Правда, что с родственных языков переводить труднее?
Шатравски: Абсолютно. В наших языках есть целый ряд похожих слов, но они не равноценны по значению. Представьте, мы взяли польское слово и такое же по звучанию русское и наложили друг на друга. Идеального совпадения не произойдет: все равно будут нюансы. Конечно, подобное всплывает и в иных языках, но не так очевидно.

культура: В чем же главная сложность? 
Шатравски: Да простят меня коллеги, но самое простое, что приходит в голову, — это словарный запас. В русском больше слов. Русский не боится заимствований, постепенно они становятся частью вашей речи. Другое дело в польском: в нем иностранные слова так и остаются чужими. Был момент, когда польская культура их принимала. Например, «театр» — пришел с Запада и остался, хотя в других языках есть свои наименования, скажем, в словенском «театр» — это «глядалище». Мы же в Польше в основном либо свои слова придумываем, либо пишем на иностранный манер. 

Вот «файл» у нас назвали «пликом». Русские же сохранили английский вариант. Кому от этого хуже? Наоборот, ваш язык стал богаче на одно слово. Кстати, американцы пошли по тому же пути. Почему американский словарь — самый большой в мире? Потому что там принимали лексику всех народов, живущих в Штатах. У них даже слово «погром» можно найти. 

культура: Чем привлекли стихи Волошина?
Шатравски: Гуманизмом. Мне импонирует волошинская точка зрения на гражданскую войну: это жуткий процесс, когда люди становятся животными и совершают страшные ошибки. У него есть стихотворение «Северовосток», где Максимилиан Александрович говорит, что существует особый ветер, неспокойный, который веет из России и несет усобицу, но при этом именно он был верным другом на всех распутьях и лихих дорогах.

культура: А как Вы относитесь к словам Мандельштама, что Волошин...
Шатравски: Плохой поэт? Да, я встречал это. Но, мне кажется, Волошин просто недооценен. Конечно, я сужу по себе.  Когда прочел «Красную Пасху» с перечислением всех ужасов и увидел в финале строку «но в ту весну Христос не воскресал» — у меня слезы брызнули из глаз. А «Бойня», на мой взгляд, — самое страстное и страшное стихотворение во всей мировой литературе:

Кто у часовни Ильи Пророка
На рассвете плачет, закрывая лицо?

Кого отгоняют прикладами солдаты:
— «Не реви — собакам собачья смерть!»

А она не уходит, а все плачет и плачет
И отвечает солдату, глядя в глаза:

— «Разве я плачу о тех, кто умер?
Плачу о тех, кому долго жить...» 

культура: Как Вы считаете, зачем сейчас нужно переводить Волошина?
Шатравски: Если мы будем больше изучать историю и поэзию, то поймем, что в наши дни война невозможна. Человечество пересекло точку невозврата. В стихотворении «Потомкам» Волошин все ясно сказал: 

Далекие потомки наши, знайте,
Что если вы живете во вселенной,
Где каждая частица вещества
С другою слита жертвенной любовью
И человечеством преодолен
Закон необходимости и смерти,
То в этом мире есть и наша доля!