Елена ШАПОШНИКОВА

19.11.2014

Киники, киренаики, мегарики. А еще монады, парадигмы, дискурсы, вещи в себе и вещи вне себя. Каждый третий четверг ноября — в этом году он приходится на 20-е — отмечается День философии. Области знаний, не объясняющей, а изменяющей мир. 

Вообще-то, рыдать и нервно хихикать над всеми этими скептиками и перипатетиками доводилось не только ленивым студентам. «Не плакать, не смеяться, а понимать», — так определил способ сосуществования с многостраничными сочинениями предшественников Бенедикт Спиноза. Масла в огонь подливал и Монтень: «В начале всякой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, концом — незнание». Достоевский и вовсе вывел «локальную» формулу: «Слово «философ» у нас на Руси есть слово бранное и означает — дурак». Предтеча экзистенциализма отчасти был прав. Никогда не обращаться к врачам, не платить в общественном транспорте, менять женщин (мужчин), как терьям-терьям перчатки, улыбаться всем, всегда и несмотря ни на что — глупости легче сходят с рук, если идут под грифом «моя философия». Человек ведь не с бухты-барахты так решил. Он думал. К выводам пришел. Но больше всего от этой путаницы понятий страдают выпускники профильных факультетов. 

«Друзья никогда не понимали моего выбора, — признается философ Николай Воронов. — Слово «философ» вызывало улыбки, а то и смех. В конце концов я придумал шуточную версию, что буду философом-грузчиком, и образ рассуждающего о жизни маргинала всем очень понравился». 

Миф о философах, эдаких заумных чудаках из средневековых сказок — следствие не столько элитарности этой области знаний, сколько отсутствия «конечного продукта». Физики — чудаки? Вот вам атомная бомба и атомная энергия! Биологи? Пожалуйте, генная инженерия! Даже орнитологам можно найти оправдание. Они изучают миграции птиц, которые, между прочим, уничтожают урожаи и разносят опасные болезни. А что философы? Похоже, они даже не знают, чем занимаются. 

«Вопрос, что такое философия, порой звучит так же, как <...> что есть истина, — писал в середине 60-х советский и российский философ, академик, лауреат Государственной премии СССР Теодор Ойзерман, — он может быть выражением той слабой заинтересованности, которая удовлетворяется любым определенным ответом. Так, например, турист спрашивает о случайно попавшем в поле его зрения сооружении. Ему отвечают, он записывает название и движется дальше». 

Профессор настаивал: отсутствие определенности — свидетельство развития самосознания, необходимое проявление самокритичности. Что такое философия — и есть главный философский вопрос. 

«Я знаю то, что ничего не знаю». Фраза, приписываемая Сократу, отнюдь не упражнение в скромности. «Я знаю то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого», — так звучит продолжение. Философы всегда ставили себя немного над миром. Еще бы, они владели умами на протяжении столетий, пытаясь объяснить макрокосм. Досократики, Платон и его Академия, софисты, схоласты, английские эмпирики, французские просветители. Конечно же, немцы: Лейбниц, Гегель, Фихте, Шопенгауэр, Маркс, Витгенштейн. Иммануил Кант с его «Критикой чистого разума» и принципом примата морали — поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Ницше с идей о Сверхчеловеке и констатацией смерти Бога, ставшей метафорой философии постмодернизма: «Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц!» Экзистенциалисты — Кьеркегор, Сартр, Камю. Постмодернисты и постструктуралисты. Последние, а точнее Жиль Делез и Жан Бодрийяр, философию и «сгубили». О чем говорить, когда все истины являются заблуждениями? И эта истина — тоже заблуждение...

Другое распространенное мнение — философия сдала позиции под натиском психоанализа. Юнг, Фрейд, Адлер и Франкл чуть ли не каждый год переиздаются приличными тиражами, об архетипах и подсознании не рассуждает только ленивый, тогда как о философах, кажется, все позабыли. Думаете, они волнуются? Ничуть.

«Философия гораздо объемнее, чем психоанализ, — говорит кандидат философских наук Мария Макеева. — Изучая все эти тени, «Я» и «Сверх-Я», вы разбираетесь с чьей-то или собственной внутренней сущностью, познаете себя, но не чувствуете движений мировой души. Людям не хватает больших проектов, идей. Кстати, сегодняшнее увлечение вещами, вроде бы не соответствующими духу времени, — мистическими практиками, националистическими идеями — ответ на постмодернистский релятивизм. Всем надоело выражать скептицизм и демонстрировать самоиронию. В итоге, одни с пеной у рта спасают на кухне государство, другие пытаются осчастливить планету, третьи — познать законы тонких миров. Нужен психиатр? Скорее, философ, готовый говорить о глобальных процессах». 

Разумеется, все эти амбициозные молодые люди, получающие сейчас дипломы и степени, вовсе не собираются становиться маргиналами, рассуждающими «за жизнь» в подворотне.

В нынешнем понимании философ — публичный интеллектуал, герой масс-медиа, законодатель мод, поборник здравого смысла, множащий интерпретации и давно примирившийся с двойственной природой мира.

«Последние годы Россия переживает то, что можно назвать интеллектуальным ренессансом, — считает кандидат философских наук Дмитрий Узланер. — Количество книг, статей, сайтов, центров и разных интеллектуальных мероприятий зашкаливает. Те интеллектуалы, которые сумели попасть в обойму, начинают чувствовать себя в финансовом плане все более комфортно. Страшно сказать, но некоторые из них даже начинают походить на своих западных коллег — холеность, загар и дорогие костюмы. При этом интеллектуал не готов быть простым поставщиком знаний по какой-то теме. Он с претензией, с идеями и даже с некоторыми идеалами». 

О роли философа как публичного интеллектуала написано немало — темой живо интересовались Мишель Фуко, Герберт Маркузе, Умберто Эко. Крупнейший представитель Франкфуртской школы Юрген Хабермас разъясняет задачу так: «Он (интеллектуал) нащупывает важные темы, выдвигает плодотворные тезисы и расширяет спектр аргументов, чтобы повысить печально низкий уровень дискуссий в обществе». 

Оружие интеллектуала — аргументы. Риторически заостренные, точные, оригинальные. Способные перевернуть общественное мнение. Конечно же, не в одно касание. Нужна еще и публика, информированная, «бодрствующая», умеющая слушать и воспринимать. 

Впрочем, в сегодняшней публичной сфере, перед камерами в студии, «где восхитительная ведущая собирает для разговора политиков, экспертов и журналистов», для интеллектуала может и не найтись вакантного места. Выход — его занять. Чтобы быть востребованным, философу нужно сформировать свое пространство. А для этого, по Хабермасу, необходимо обладать способностью почуять нечто важное первым: «Следует начать волноваться по поводу определенных критических тенденций уже в тот момент, когда остальные еще, как ни в чем не бывало, занимаются своими обычными делами». 

Современный философ — инициатор полноценного диалога. В этом мнении сходятся практически все специалисты. Что же касается «конечного продукта», то им является вовсе не знание — сомнение. Вопрос. 

Способность подвергать переосмыслению устоявшиеся общественные клише и «прописные истины», резать священных коров, — такая позиция требует смелости, рациональности и, конечно же, личной точки зрения. А еще — готовности получать оплеухи. Вольно или невольно интеллектуалы раздражают. Так было, есть и будет всегда. Кстати, понятие «интеллектуал» появилось во Франции в период самого острого кризиса Третьей республики, когда широкая общественность обсуждала дело Дрейфуса, офицера генерального штаба, еврея по национальности, которому грозило пожизненное заключение по ложному обвинению в шпионаже. 

«Придурки, стыдящиеся думать так же, как простые люди», «лоботомированные дворняжки», «бесштанные бакалавры» — каких только эпитетов не «удостаивались» те, кто задавал вопросы. Но это цветочки. Сократа и вовсе приговорили к казни за то, что он развращает юношество и не верит в богов. 

Кстати, отреагировал древний мыслитель на это известие парадоксально. Услышав от кого-то: «Афиняне осудили тебя к смерти, Сократ!», спокойно ответил: «А их к смерти осудила природа». Такова уж суть философии — медицины души, как образно говорил Цицерон.