Георгий Дерлугьян, исторический социолог: «Россия могла встроиться в Запад только как подчиненная страна»

Тихон СЫСОЕВ

01.07.2022

Георгий Дерлугьян, исторический социолог: «Россия могла встроиться в Запад только как подчиненная страна»
Материал опубликован в №4 печатной версии газеты «Культура» от 28 апреля 2022 года в рамках темы номера «Россия и Запад: чем мы отличаемся и почему нам не суждено быть вместе?».

В чем особенность развития российского государства и что не позволяло ему интегрироваться в Запад, — об этом «Культура» поговорила с Георгием Дерлугьяном, известным историческим социологом, профессором Нью-Йоркского университета в Абу-Даби.

— Георгий Матвеевич, как бы вы описали феномен Запада? Из чего сплетается эта цивилизация?

— Запад — это капитализм. А капитализм — это система, в которой делаются деньги. Это если совсем по-простому. И складывается эта система на Западе на излете средних веков.

До этого власть, как правило, занималась захватом территорий и обогащением за счет примитивной ренты. Как, например, в Древнем Риме, где Юлий Цезарь, если посмотреть на это политэкономически, во время своих походов занимался инвестициями. Он доставал несколько миллионов сестерциев, набирал солдат, подкупал политиков, которые придумывали повод для войны, и потом шел в Галлию, чтобы грабить. В этой модели пролетариат — это римский легионер, который продает свою рабочую силу и захватывает рабов и территорию для Цезаря.

Западный капитализм в этом смысле довольно сложно устроенная система. А до его появления все работало гораздо проще. Что называется — «по понятиям». Ты контролируешь кусок территории, собираешь с него дань, как русские братки в 1990-х годах, и при случае помогаешь другим браткам на «войне». Макс Вебер называл это «вооруженными домохозяйствами». Именно таким простым образом делались деньги до возникновения западного капитализма.

— А в чем сложность западного капитализма? В чем он принципиально устроен по-другому?

— С чего начинали венецианские купцы? К ним приходил генерал с военным планом. Они в ответ требовали от него смету. Им было важно понять, сколько будет стоить эту территорию захватить, удержать, какие они получат торговые выгоды от того, кто контролирует этот маршрут, и так далее. Запускался сложный механизм согласований, который был подчинен жесткой логике рациональности. Капитализм — это власть, организуемая через рынок при помощи денег, где любая денежная инвестиция направлена на получение еще больших денег.

— Почему именно на территории средневековой Европы капитализм приобрел такие черты?

— Я бы выделил три причины. Первая — это безопасность. Почему, например, капитализм не возник в Ираке или Египте или даже Китае? Потому что туда могли прийти кочевники. Можно сказать, что Средние века — это время, когда у кочевников появился потенциал, они стали организованной военной силой. Причем такой, что они проходили огромные территории — от Китая до Руси и даже до Вены. Но кочевники не дошли до Западной Европы, поэтому в этом регионе существовало множество мелких феодальных государств. А поскольку они мелкие, то вынуждены были выработать какие-то правила, какие-то договорные обязательства, чтобы сосуществовать, а не уничтожать друг друга.

Поэтому западное правосознание — это не что-то якобы заложенное в генетическом коде Европы. И не в западном христианстве дело, хотя, конечно, все эти феодальные «братки» пытались подражать Римскому престолу — многие века это был единственный институт с очень ясной и продуманной организацией. Не случайно в английском языке и по сей день «управленец» — это clerk, то есть буквально «клирик».

Вторая причина — это римское наследие. Средневековому Западу очень повезло, что он прорастал на унавоженной почве. Рим пал, но остались латинский алфавит, денежная система, города, дороги. Ничего изобретать было уже не нужно.

И, наконец, третья причина — наличие не очень большого Атлантического океана, который отделял Европу от Южной и Северной Америки. А это целых два континента, полные ресурсов, которые можно было здорово пограбить и к тому же выслать туда лишнее население. Освоение этих континентов было колоссальной удачей.

В итоге в XVI веке Запад, опираясь на римское наследие, на собственное средневековое наследие и на правовую систему, которая ему досталась от феодализма и от Рима, ограбил всех, кто населяет Америку, построил огромную военно-политическую систему и стал осваивать весь остальной мир. Так на острове Ямайка появились первые рабские плантации, а в Англии — парламент. Можно сказать, что Запад — это зона выжившего и вооруженного капитализма, который при этом сумел с умом потратить награбленное.

— То есть он не просто транжирил капиталы, как, например, испанская корона?

— А научился делать те самые инвестиции, о которых я вам уже говорил. Приведу показательный пример. Все знают, что первым совершил кругосветное плавание Магеллан. Но мало кто знает, что вторым совершившим кругосветное плавание был Френсис Дрейк — знаменитый пират. И сделал он это потому, что награбил огромное количество драгоценных металлов в испанском Перу. Он опасался, что его просто ограбят на обратном пути, и потому решил поплыть в противоположную сторону — в сторону Африки, где испанцы его не ждали.

Так он доплыл до Англии и со всеми этими сокровищами пришел к королеве Елизавете. Самое интересное, что она с ними сделала. Она не построила дворец или церковь, как, например, русские купцы в Тотьме, которые просто отдавали все свои капиталы на строительство церквей. Настоящий капиталист так не делает — он все вкладывает в развитие бизнеса.

Так вот Елизавета полностью выплатила госдолг и установила валюту, которая существует и по сей день — фунт стерлингового серебра, 999 пробы. Эта валюта не поддается никакой инфляции, за этой валютой нет обмана, а это очень важно для капитализма. Доверие и репутация — важнейшие вещи в капитализме. Поэтому на современном Западе такую роль играют самые разные регламенты, права, парламенты. «Кидалово» тут не в почете. И с тех пор наемники со всего света стали приезжать к английской короне и были готовы выполнять любые задания, поскольку знали, что им точно заплатят. И заплатят в срок. Можно сказать, что Елизавета построила не церковь и не дворец, а валюту.

— То, что вы сейчас рассказали, довольно любопытно контрастирует с российским мифом о Западе, который ассоциируется не с таким милитаризованным капитализмом, а с утонченной культурой, в которой изощренность сосуществовала с мощнейшим гуманистическим пафосом. Как все это сочетается в одном западном мире?

— Давайте здесь проведем важное размежевание. На Западе была так называемая «высокая культура» — это культура высших классов. Она сформировалась в тот момент, когда за счет первой волны капитализма возникает стабильный правящий класс, готовый такую культуру потреблять.

Эти люди начинают ходить в Венскую оперу, одеваться по определенному дресс-коду, питаться только высокой кухней. Под эту высокую культуру формируется и класс специалистов — художники, повара, музыканты, которые, собственно, эту высокую культуру производят. Например, во время того же Ренессанса едва ли не все художники так или иначе обслуживали запросы этой разбогатевшей элиты и за счет этого существовали.

Но ситуация стала меняться, когда запускается переход к рыночной экономике. Очень ярко этот переход прослеживается в судьбе Моцарта. Если его отец еще был слугой архиепископа Зальцбурга и этим жил, то сам композитор уже мог существовать за счет продажи билетов на свои концерты.

Сравните размеры полотен Эль Греко и Яна Вермеера, и вы почувствуете этот переход. Первые явно писались для церквей и дворцов — оттого они такие большие. Картины же Вермеера, очевидно, писались уже для куда более скромных интерьеров.

— И здесь мы как раз фиксируем возникновение городского класса.

— И буржуазной культуры — не столь высокой, как у аристократии. Проще говоря, рыночная экономика создает такой тип людей, которые не могут позволить себе содержать собственного высококлассного повара. Зато они могут заплатить за ресторан, то есть буквально скинуться на услуги такого повара за один вечер. Это и есть средний класс, который начинает предъявлять свои права, бросая вызов различного рода монополиям.

Помните, как говорили, что первый украинский Майдан — это восстание миллионеров против миллиардеров. Это примерно об этой же механике. Средний класс — это те, кто не может стать миллиардерами, потому что для этого нужно обладать связями, каким-то очень серьезным родством, но может стать миллионерами. Однако для этого нужно бороться с монополией.

Отсюда ясно, почему именно из среднего класса оформляются политические партии, которые начинают требовать от государства коллективной защиты. Как и в случае с рестораном, они все делают коллективно. Вообще ресторан, политическая партия и концерт — это рядоположенные вещи. Это кооператив среднего класса, который скидывается, чтобы осуществлять свои интересы или получить доступ, пусть и временный, к той культуре, которой могла наслаждаться только аристократия. Вот почему буржуазия, с одной стороны, столь индивидуалистическая, а с другой — кооперативная.

— Собственно, из этой среды и возникает более модернизированный вариант западного капитализма — уже с сильными гуманистическими интонациями?

— Примерно так, да. Но заметьте, гуманистические тенденции есть и у Христа, и у Будды. А что такое религия спасения? В каком-то смысле — это протест против супербогатства, против монополии. Если в древних религиях доступ к богам был, как правило, пропорционален размеру вашего жертвоприношения, то, например, в христианстве уже все равно — бедный ты или богатый и насколько масштабно твое жертвоприношение. Главное, чтобы ты индивидуально соответствовал определенному идеалу. Это и есть высшее проявление гуманизма.

Отсюда понятно, почему на развитие западного капитализма в какой-то момент так повлиял протестантизм. Помните, из какого импульса он родился? Глядя на огромные богатства Церкви, протестанты стали призывать христиан вернуться к евангельским идеалам, в том числе к нестяжанию, что в итоге привело к появлению более эффективного капитализма.

Путь к Богу не обусловлен деньгами. Не смешивайте деньги и сакральное, говорили протестанты. Честный труд — это главная добродетель. А отсюда рукой подать и до индивидуализма, столь важного для предпринимателя, и до самых разнообразных идей, связанных с правами человека, с гуманистическим к нему отношением.

Именно поэтому Западу удалось скрестить в себе эти две крайности — воинственный капитализм, который жил постоянной экспансией, и глубокий гуманизм, проповедником которого во многом стал средний класс. Можно сказать, что западный мир после протестантизма — это перманентный протест против супербогатства, против монополии. Этот протест, конечно, далеко не всегда был удачен, но он никогда не угасал.

— Как в таком случае это отразилось на логике взаимодействия России с западным миром? Что была Россия для этой капиталистической цивилизации? И за счет чего выстраивалось взаимодействие между нами все эти триста лет?

— Оно выстраивалось через рынок и военную геополитику. На мой взгляд, Россия — страна европейская, но не западная. У России долгое время не было достаточных ресурсов для того, чтобы представлять собой экономическую и технологическую силу, но она при этом постоянно расширялась на Восток. И вот эти два фактора решающие с точки зрения логики российского государства.

Вспомните, кто построил Кремль? Аристотель Фиораванти. А во время стояния на Угре чьими пушками Москва сумела отогнать татар? Совсем ведь не российскими. Россия на самом деле долго была бедна ресурсами. Например, до того, как в XVIII веке был присоединен и освоен Урал, вокруг Москвы на пятьсот километров не было месторождений металлов — все приходилось завозить. Даже камень везли издалека. А почему Россия стала такой большой?

— Чтобы компенсировать эту ресурсную бедность?

— Не только. Главным образом потому, что образовалась пустота в степи, которую нужно было быстро заполнить. Ведь вплоть до XV века степь несла в себе постоянную угрозу для Руси. Но потом, вместе с появлением огнестрельного оружия, русские стали быстро двигаться в глубь степи, сокрушая своих противников, — то есть за Волгу, за Урал. А уже после смерти Ивана Грозного они вышли на границу Монголии и Китая — то есть расширились так, как только испанцам и португальцам удавалось во время Реконкисты.

Так появляется огромная держава, которая имела одно решающее географическое преимущество — до нее нельзя было доплыть. Ведь Запад, как мы уже говорили, вел себя в стиле викингов. Обладая быстрым флотом с пушками, европейцы могли приплыть в Индию, Китай, Америку, Мексику к ацтекам и майя, а вот в Россию приплыть они не могли. На севере не было портов. Черное море было под турками. Балтийское — под шведами.

Именно поэтому главной задачей любой власти в России было создание наземного транспорта и удержание людей на огромной территории. И то, и другое предполагало очень жесткую, централизованную модель управления. Ведь освоение суши требует огромных ресурсов. Ваши войска должны ходить пешком. Под это приходится строить дороги, мосты, гарнизонные города с запасом продовольствия. При этом в России всегда была очень низкая плотность населения. На этом, кстати, провалился Наполеон в 1812 году, поскольку его войскам, чтобы попасть из одного города в другой, нужно было проходить иногда до двухсот километров.

— Выходит, что Россия с самого начала была вынуждена выстраиваться в совершенно иной логике развития — отличной от западной.

— И очень важно понимать, что происходило это не потому, что у нее какая-то иная культурная парадигма. Столь огромное пространство требует контроля со стороны пеших армий, которые очень трудно содержать. Для этого во многом и пришлось закрепощать крестьян и выстраивать особую систему налогов, поскольку земли у вас много, а людей — мало. Но вся эта система в итоге рухнула в 1917 году, и нужно было строить новую. И ее удалось построить Сталину, который очень быстро провел фантастическую по жестокости и успеху коллективизацию.

— Однако крепостное право вполне себе существовало и в Европе.

— Да, но оно здесь не играло такой системообразующей роли. За счет чего строилось западное государство? Оно постоянно брало в долг у своих капиталистов — тот самый госдолг, придуманный еще генуэзцами. И вот, например, Британия, осуществив успешную экспансию, создает бизнес-возможности в какой-нибудь Индии, а капиталист за это дает деньги на военных и на военных же заказах еще и богатеет.

В России так не получалось. И потому, что задачи были совершенно другими, и потому, что не было как таковых капиталистов. Обратите внимание, что дореволюционная буржуазия в России — это не дворяне, а старообрядцы. Они все вышли из мужиков или купцов, потому что не дворянское это дело — в лавке торговать. В России в принципе не рынок, а государство создавало финансовые потоки. При этом оно постоянно придумывало способы для жесткого контроля крестьянства. По сути, все три волны модернизации — при Иване Третьем, Петре Первом и Сталине — были оплачены кровью и потом крестьян.

Но 1945 год стал в этом отношении переломным. Возникает огромная некапиталистическая сверхдержава, в которой из-за голода, войны и урбанизации крестьян становится все меньше. И вроде бы надо было думать, как проводить рыночную реформу, но рыночная реформа — это тот самый строптивый средний класс, который государству безропотно подчиняться уже не готов.

И это в итоге приводит СССР к «перестройке», которая обернулась катастрофой. Государство, которое собирало налоги и из этих налогов кормило интеллигенцию, развалилось. Развалилось во многом под гнетом национального вопроса, но это для нашего разговора не так важно. Важно то, что разрушается и сталинская модель управления территорией, а вместо нее, по сути, ничего пока так и не возникло. Зато после распада СССР в западный мир потекли огромные потоки наворованного капитала.

— То есть возникает, условно, версия постиндустриального колониализма, когда деньги изымаются из периферии и идут в центр. И Россия в этой модели была вынуждена занять место в периферии.

— Я бы поменял слово «изымаются» на «сами принесли» — это и есть мир-система. Теперь совсем необязательно, чтобы империалисты приходили и вас завоевали, не нужны огромные флотилии, вооруженные пушками. Эта система структурно устроена так, что вашим элитам выгодно деиндустриализировать собственную страну. Перепад высот таков, что потоки все равно текут в центр.

В Лондоне все-таки жить приличней, а Москва превращается здесь в переходную точку перекачки капитала между условной Тюменью и Лондоном. Другими словами, в ту систему, которая возникла в момент однополярности, Россия могла встроиться только как подчиненная страна — страна из полупериферии. То есть даже теперь это не была интеграция в прямом смысле этого слова, а встраивание по навязанным и очень жестким правилам. И отчасти это в конце концов и привело к тому срыву, который мы теперь наблюдаем: Россия и западный мир вновь расстаются после тридцатилетней видимости сближения.

Фотография: Максим Блинов / РИА Новости.