культура: Событие 70?летней давности историками и публицистами оценивается по-разному. Многие трактуют его так, будто государство, предоставив Церкви определенные преференции, банально хотело заручиться еще большей лояльностью православных общин, что было немаловажно в военные годы. Так ли это?

Одинцов: В отличие от многих исследователей, я придерживаюсь особой точки зрения. Большинство размышляющих над этим вопросом напирают исключительно на внешний, политический фактор: необходимость открытия Второго фронта, взаимодействия с союзниками по Антигитлеровской коалиции, требовавшими свободы совести для советских граждан. Да, это имело место. Но я склоняюсь к тому, что первичными были глубинные изменения, произошедшие к тому времени в головах советских руководителей. И здесь речь идет не только о Сталине, но и о Молотове — «мозге» этой политики. Это же можно сказать и о Берии, несмотря на все антипатии, имеющие место в обществе по отношению к этому человеку.

Два с лишним года войны сделали свое дело: нельзя было не понять, что значительная часть сражающегося с захватчиками советского народа относится к вере как минимум положительно. Ну и, конечно же, нельзя было не видеть того патриотического подъема, который был в те годы в самой православной Церкви. Власти видели искренность православных людей — от митрополита Сергия (Страгородского) в эвакуации в Ульяновске, митрополита Николая (Ярушевича) в Москве и до последнего сельского прихода. И я уверен, что в головах политического руководства появилось осознание вины перед Церковью и церковным народом и желание ее искупить. На волне всеобщего патриотического подъема власть начала задумываться и о том, что же необходимо сделать, чтобы изменить отношения между государством и Церковью в лучшую сторону.

культура: Но все-таки в этом была и политическая прагматика?

Одинцов: Это очевидно. Любая власть не может не быть прагматичной. Другое дело, что стоит за прагматикой? Голый технический сиюминутный интерес или определенная идеология. И если изменения в руководящей верхушке произошли в основном подспудные, сложно найти прямые документы, свидетельствующие о ее покаянном настрое, то на местах были очевидны следующие настроения: нужно срочно менять отношение государства к Церкви как ведущей патриотической силе.

культура: Какие основные задачи смогла решить та историческая встреча?

Одинцов: В первую очередь, нормализации церковно-государственных отношений в их правовой форме. Хотя определенный сдвиг во взаимодействии православной Церкви и советской власти произошел уже буквально в первый день войны. И ослабление драконовских антицерковных законов, принятых в 30?е годы, произошло тогда же. Люди смогли собираться для открытых богослужений, публично объявлять сбор средств на нужды фронта, более тесно взаимодействовать на уровне приходов и общин (к слову, уже в самом начале войны на нашей внутренней территории, в тылу начали открываться церкви) и так далее.

культура: А ведь до этой встречи у Московского патриархата даже не было юридического лица, Церковь существовала исключительно на уровне отдельных зарегистрированных приходов.

Одинцов: Да, по состоянию на август 1943 года объединенной централизованной религиозной организации «Русская православная церковь» в СССР не существовало. Хотя, конечно же, она существовала де-факто. Поэтому одной из первых задач этой встречи было юридическое признание государством фактически существующей, но пребывающей в крайне тяжелом положении организации: большинство приходов закрыто, многие храмы буквально стерты с лица земли, немалое число архиереев и простых клириков — либо посажены, либо расстреляны. И, кстати, когда говорят, что в ходе этой встречи Сталин что-то навязал Церкви, по сути «учредив» Московский патриархат, то это не соответствует действительности. Существует записка полковника госбезопасности Карпова, который присутствовал на встрече Сталина с митрополитами и в дальнейшем возглавил Совет по делам Русской православной церкви. В этом документе — он опубликован — подробно описывается, что генсек ничего не навязывал архиереям, но только выслушивал их пожелания и соглашался.

культура: А многие ли архиереи и рядовые священники после этой встречи вышли из тюрем и лагерей?

Одинцов: Как оказалось, освобождать к тому времени было уже практически некого. Митрополит Сергий, вскоре ставший патриархом, подал Карпову записку с ходатайством об освобождении 25 иерархов, но к концу 1943 года из них осталось в живых лишь несколько. Поэтому Церкви, по сути, пришлось заново воссоздавать свой епископат. Я уже несколько десятков лет занимаюсь исследованием этой темы, но так и не могу понять побудительных мотивов советских лидеров, обрекавших всех этих стариков?архиереев. Но в том, что изменение государственной политики по отношению к Церкви было в определенном смысле покаянием, я практически убежден.

культура: Сложились ли после 4 сентября 1943?го некие личные отношения Сталина с патриархом Сергием, а в дальнейшем — патриархом Алексием (Симанским)?

Одинцов: Думаю, определенное развитие отношений главы государства с предстоятелем Русской церкви подразумевалось. Правда, с патриархом Сергием этого не произошло — он скончался спустя восемь месяцев после встречи. С его преемником патриархом Алексием была встреча в апреле 1945?го, однако в дальнейшем общение было дистанционным. Все-таки нельзя сказать, что Сталину были очень интересны церковные вопросы. Он относился к ним сугубо прагматично, хотя воинствующим атеистом тоже не был. Но, конечно, все, что делалось по отношению к Церкви со стороны государства, проходило через руки Сталина, он контролировал общую линию, а ее практическим осуществлением занимались те же Молотов, Берия и руководители иных госструктур. При этом все записки Карпова, направленные Сталину о состоянии дел в Русской православной церкви, он внимательно изучал и делал на них пометки своими любимыми разноцветными карандашами.

культура: В некоторой части церковных и околоцерковных кругов принято критиковать патриарха Сергия за «соглашательство» с советской властью. Существует даже термин «сергианство». Как Вы к нему относитесь?

Одинцов: В своих трудах я его никогда не использую и вообще считаю не имеющим никакого отношения к реальной истории. Это из сферы идеологии, пропагандистской игры, связанной с попыткой перенести религиозные вопросы в сферу политической борьбы. Если понимать под «сергианством» взаимоотношения Церкви с государством, то о них Христианская церковь рассуждает с момента своего признания государством. Конечно, и в 20–40?е годы в лице митрополита Сергия (Страгородского) Церковь искала возможную форму взаимопонимания и взаимодействия со светским и порой антицерковно настроенным государством. В том, что этот процесс был длительным и трудным, вины Церкви нет. Вина же государства — налицо.

культура: Как по-Вашему, может ли православный человек быть советским патриотом?

Одинцов: Не «может», а таковыми и были православные люди, жившие в СССР.?Хотя, конечно, мы помним и тех, кто, заявляя о своем православии, оказался на стороне захватчиков и призывал паству «делом и словом» служить «новому порядку» нацистских захватчиков. И не важно, какими антикоммунистическими целями, взглядами и лозунгами они это оправдывали, для абсолютного большинства советских людей, в том числе и верующих, главным было — спасение Отечества.

культура: Можете ли Вы некоей емкой фразой определить историческую роль патриарха Сергия?

Одинцов: Это человек, спасший Русскую православную церковь в самый тяжелый период ее истории. Человек, не давший прерваться исторической нити русского православия на территории России.