«Так отчаянно тяжело бывает по временам, что, если бы не верить в Бога и в Его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Но я не малодушен, а главное, верю в Бога, и верю, что настанут, наконец, счастливые дни для нашей дорогой России», — это грустное признание император Александр III сделал в письме своему учителю Константину Победоносцеву 31 декабря 1881-го.

Годы спустя, вспоминая проходившие в мае 1883-го торжества коронования, император напишет жене: «Это были святые минуты: и к Богу близко, и к народу близко». Приведенные цитаты указывают на главное свойство монарха, которого многие соотечественники считают одним из лучших правителей России за всю ее историю.

Религия в жизни государя и его супруги Марии Федоровны занимала совершенно особое место. В переписке с женой царь не раз отмечал, что главную роль в вопросе его духовного и нравственного воспитания сыграла мать, императрица Мария Александровна: «Mama постоянно нами занималась, приготовляла к исповеди и говению, своим примером и глубоко христианскою верою приучила нас любить и понимать христианскую веру, как она сама ее понимала. Благодаря Mama мы, все братья и Мари, сделались и остались истинными христианами и полюбили веру и церковь. Сколько бывало разговоров самых разнообразных, задушевных: всегда Mama выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила, что ответить, успокоить, побранить, одобрить и всегда с возвышенной христианской точки зрения...всем, всем я обязан Mama — и моим характером и тем, что есть!»

Александр Александрович рано понял, что основная миссия религии состоит в том, чтобы руководительствовать во всех мирских делах и отношениях между людьми. «Во всем, что делается на Земле, — писал будущий император жене из Болгарии, — есть воля Божия. Господь, без сомнения, ведет судьбы народов к лучшему, а не к худшему, если они, конечно, не заслуживают полного Его гнева. Поэтому да будет воля Господня над Россией, и что ей следует исполнить, и что ей делать, будет указано Самим Господом. Аминь».

По словам историка, публициста, доктора медицины Павла Ковалевского, цесаревич «не отличался особенно радужным взглядом на жизнь, но он не тяготился и своим долгом. Такова воля Божия, и он со спокойствием шел по своему пути». Задолго до своего царствования Александр Александрович познакомился с произведениями Достоевского, чьи религиозно-нравственные установки были ему очень близки. Не случайно, обращаясь к будущему монарху в письме (1873), Федор Михайлович как бы подчеркнул: «Вы, Государь, наследник одного из высочайших и тягчайших жребиев в мире».

Еще в юности сын Александра II осознал свой царский и человеческий долг перед русскими людьми, о чем вполне красноречиво свидетельствуют его дневниковые записи: «Бог призвал меня на это трудное и неутешительное место... В душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других; тяжелая и трудная обязанность, но «И да будет Воля Твоя, Боже»... Меня постоянно ожидает страшная и трудная обязанность и ответственность, но я не падаю духом, потому что знаю, что Господь со мною, и в трудные минуты моей жизни я уповал на Его милосердие и постоянно молюсь, чтобы Он укрепил мой дух и благословил меня на эту трудную обязанность». В том, что это были не просто красивые слова, нас убеждают современники Царя-Миротворца.

Известный юрист, поэт и литературный критик Сергей Андреевский, написавший посвященную Александру III «Книгу о Смерти», отзывался о нем так: «Никто не знал, какая крепкая религия сидела в этом человеке, как твердо и грустно смотрел он на обязанности жизни. Он видел вокруг себя кровопролитие и хищение... Он напомнил простые заповеди Божии: «не убий», «не укради», «не прелюбы сотвори». Он сам для себя понимал спокойствие и то условное счастье, какого можно достигнуть на земле только при исполнении этих заповедей... Он верил в Бога, в тяжкий земной долг и в высшую справедливость. Он видел, что вне его и вне всех людей есть какая-то грозная власть, перед которой, по его мнению, нужно было всегда держать себя в чистоте, чтобы не обезуметь и не погибнуть окончательно».

Историк Николай Тальберг в своей опубликованной в 1929 году в Париже книге «Святая Русь» высказался о предпоследнем российском императоре в схожем ключе: «Царь, воскресивший облик лучших государей старой Руси, пережив столько тяжелого после мученической смерти своего отца, он чувствовал страшную тяжесть легшего на его плечи царственного бремени. Понимал, что вне человеческих сил донести эту ношу. Но чистая вера в Промысел Божий все превозмогала и давала ему силы для служения Родине».

По словам протоиерея Иоанна Восторгова, «сам Государь смиренно называл себя сыном Церкви...Так повелено было им сказать от его имени на киевском празднике девятисотлетия Крещения Руси».

Внук Николая Карамзина князь Владимир Мещерский в своих воспоминаниях отмечал, что стоицизм Александра Александровича, в шутку называвшего себя «философом», был прямым следствием особенностей его мышления, того процесса саморазвития, который сформировал оригинальную личность русского самодержца.

О его религиозности, приверженности православию писали многие. Долгие годы знавший государя лично, присутствовавший при кончине Александра III лейб-медик Императорской Медицинской академии, профессор хирургии Николай Вельяминов в 1918 году, в голодном Петрограде, вспоминал: «Государь был человек глубоко верующий, в самом строгом смысле православный. Он верил искренно, что Он помазанник Божий, верил в Провидение, верил, что Всемогущий незримо направляет Его действия и помыслы, и, следовательно, по-своему, допускал известную интуицию, исходящую от Бога, но, как я себе представляю, — держался, как девиза, русской пословицы: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Похожее мнение выразил граф Сергей Шереметев, также находившийся рядом с Александром Александровичем на протяжении многих лет: «Его православие было исповеданием русского человека старого закала. Без него он жить не мог. Он чувствовал и сознавал, что без него нельзя быть всецело русским человеком, что отречение от православия равносильно отречению от России, ее духа, ее истории, ее преданий, ее силы. Но он не был православным потому, что желал быть русским. Его православие взошло ему в плоть и в кровь, как взошло оно каждому русскому человеку».

Представители культурной элиты Российской империи — философы, писатели, поэты, художники, музыканты — хорошо понимали историческое значение царской власти, роль самодержца как верховного лидера нации.

Философ Лев Тихомиров утверждал: «Монарху, как человеку, невозможно быть одновременно православным, католиком... татарином и т.д., чтобы выражать дух различных своих народов, чтобы в таком разноплеменном государстве возможна была монархия, необходимо преобладание какой-либо одной нации, способной давать тон общей государственной жизни и дух, который мог бы выражаться в верховной власти».

Тезис мыслителя замечательно дополняет Василий Розанов: «Смысл русского самодержавия весь сводится к этому: совесть, трепещущая перед Богом, совесть — державствующая над людьми. Вот и только, больше ничего не содержится в идее Царя — Помазанника Божия, помазанного на труд для людей, но ответственного не перед ними, а перед Богом, по избранию и провидением Которого он помазан. В русском самодержавии, таким образом, связаны в один узел три порядка разнородных явлений, материальные нужды народа, Личная совесть и, наконец, Тот, перед Коим ответственность: вечный Судия мира и людей, от Него же не укроется ни малейшее помышление человеческое». Соответствовал ли Александр III вышеперечисленным критериям?

Сергей Витте, давая ему характеристику, отметил: «Это был тип действительно самодержавного монарха, самодержавного русского царя; а понятие о самодержавном русском царе неразрывно связано с понятием о царе как о покровителе-печальнике русского народа, защитнике русского народа, защитнике слабых, ибо престиж русского царя основан на христианских началах; он связан с идеей христианства, с идеей православия, заключающейся в защите всех слабых, всех нуждающихся, всех страждущих».

А вот на что обратил особое внимание профессор Московского университета Иван Цветаев: «Не одно миролюбие отличало в жизни Царя-Миротворца. Русский народ высоко и искренне чтил в...Государе также и ту сторону Его нравственного характера, которую он вместе с Церковью называл «благочестием».

В том, что знаменитую триаду «Православие — Самодержавие — Народность» как будто специально провозгласили в честь Александра Александровича, были убеждены и наши великие живописцы. Василий Суриков признавал: «Я на Александра III смотрю как на истинного представителя народа». Михаил Нестеров с товарищем по ремеслу был солидарен: «Он воплощал в себе все святое, лучшее, характерное для нравственного облика народа... Со времен Александра Невского можно смело сказать, никто более не выражал в себе так ярко свой народ, как Александр III». По мнению Михаила Васильевича, царская власть в России воплощала мощную, казалось, необоримую идею.

Рассказывая о случайной встрече с государем на Невском проспекте, художник писал: «Моим глазам открылся сидевший в больших открытых санях Государь, величественный, спокойный, с прекрасными добрыми глазами, с крепко сжатыми губами, со светлой, несколько рыжеватой бородой... Я никогда не забуду этого мгновения. Я видел Царя, я видел его своими глазами, видел полное, совершенное в живом лице воплощение огромной идеи. Передо мной промелькнула трехсотлетняя история моей Родины со всеми ее перипетиями, с величием, со счастьем и несчастиями ее. У меня в этот миг открылись глаза на многое, — многое стало ясно, убедительно и понятно. Промелькнуло нечто огромное, незабываемое».

Возвышенно-трепетное отношение к нему и его семье было присуще всем русским православным людям и, конечно, воинству. Александр Куприн, в бытность юнкером приветствовавший монарха, когда тот посещал Москву (в октябре 1888-го), позже с восторгом вспоминал: «Царь все ближе ко мне. Сладкий острый восторг охватывает мою душу и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Какие блаженные, какие возвышенные, навеки незабываемые секунды! …я постигаю, что вся моя жизнь и воля моей многомиллионной Родины собралась, точно в фокусе, в одном этом человеке...и получила непоколебимое, единственное, железное утверждение. И оттого рядом с воздушностью всего моего существа я ощущаю волшебную силу, сверхъестественную возможность и жажду беспредельного, жертвенного подвига».

Суть русского самодержавия, достойнейшим выразителем которого был Александр III, четко сформулировал Лев Тихомиров: «Будучи властью правды, монархия невозможна без религии. Вне религии единоличная власть даст только диктатуру или абсолютизм, но не монархию. Только как орудие воли Божией самодержец имеет свою единоличную и неограниченную власть. Не для народа только нужна религия в монархии. Народ должен веровать в Бога, чтобы желать подчинить себя правде; но гораздо еще больше нужна эта вера для самодержца».

А самую простую и в то же время самую точную характеристику Царя-Миротворца дал в своей книге Сергей Андреевский: «Он верил в Бога, в тяжкий земной долг и в высшую справедливость».