В поисках общего знаменателя

Ольга АНДРЕЕВА, журналист

12.03.2020

Воюющие друг с другом левые и правые, либералы и государственники едины в одном — все они ощущают себя нацией, требующей у истории общей осмысленной цели, жаждущей единства и сверхличного смысла.

В ноябре 2011 года редакция, где я работала, послала выяснить, что делается в легендарной многокилометровой очереди к Поясу Богородицы, выставленному в Храме Христа Спасителя. Я ехала туда с обывательским представлением о современной России, переживающей системное экономическое перерождение в целях новой модернизации. Но увиденное и услышанное обернулось неожиданным прозрением, что все не так просто.

Поздним ноябрьским вечером Храм Христа Спасителя выглядел как фреска Рафаэля: арки, ступени, движущиеся тени на белом мраморе — и все это в рассеянном моросью свете прожекторов. Из боковых ворот в ограждении выходили люди со странным выражением лиц и не совсем твердой походкой. Под ногами путались нахальные цыганята: «Тетенька, дайте на хлеб тысячу рублей! В память о Матронушке! Ну дайте!»
— При чем тут Матронушка? Здесь же Пояс Богородицы…
— Да какая разница! — весело отвечали цыганята.
Судя по лицам людей, выходящих из храма, им и в самом деле было все равно. Женщины и мужчины молча доставали кошельки и, не глядя, протягивали цыганятам бумажки. Те быстро хватали и сматывались, не дожидаясь, пока клиент придет в себя.

Однако далеко от храма на Фрунзенской набережной, там, где очередь только начиналась, человеческая толпа выглядела совершенно по-другому. Люди веселыми компаниями и поодиночке вливались в тысяченогую шеренгу, уходящую в ночную тьму. Это были самые обычные москвичи, совсем юные и пожилые. Я старательно задавала всем один и тот же вопрос: «Зачем вы сюда пришли?» Ответы не отличались разнообразием. «У сына двойки по математике. Бабушка болеет. Мужа уволили с работы» — таков был запрос к Богородице нормального среднего горожанина.

Очередь едва ползла. Народ скучал, болтал, торчал в смартфонах. Все было ровно так, как в обычной очереди в поликлинику. Я шла вдоль вытянутой по парапету набережной людской змеи и ждала, когда же что-то начнет меняться. Люди, отстоявшие час, два, три, мало чем отличались от тех, кто входил в очередь с московской улицы. Всем надо было поднять успеваемость детей, лечить родственников и найти работу.

Странности начались где-то с четвертого часа стояния. К этому времени население очереди давно перезнакомилось между собой и превратилось в сплоченный коллектив. Народ распевал песни, в одном месте даже плясали. На мой сакраментальный вопрос теперь отвечали хором: «Ой, мы так рады, что сюда пришли! Здесь так здорово! Такие все хорошие!» Между тем часы показывали половину двенадцатого ночи, с неба сыпалось что-то невнятное, то ли снег, то ли дождь, а градусник неуверенно колебался в районе нуля.

Народ, однако, был почти счастлив. Очередь напоминала праздничные гулянья. Люди радостно пили волонтерский чай, уплетали булочки, которые продавали мобильные магазинчики, бегали греться в теплые автобусы, стоявшие вдоль очереди. В общем, жизнь била ключом.

После 4–5 часов стояния очередь снова преобразилась. Песни больше не слышались. Разговоры в очереди стали серьезнее, а лица светлее. «Мы так рады, что пришли сюда. Мы думали, что у нас у одних проблемы, а они у всех», — таков был общий глас.

Старушка, отстоявшая 6 часов, выразила мнение соседей, сказав так: «Мы здесь все вместе, как в войну. Жаль, что все так удобно сделано. И чай можно попить, и в автобусах можно погреться. Да и погода слишком теплая. Мы бы хотели пострадать!» Часы показывали полночь. Ледяная морось превратилась в нудный и промозглый дождь.

После 7 часов стояния очередь охватила торжественная тишина. Уже никто не пел, не плясал, не смеялся в голос. Автобусы стояли пустые, булочки никто не покупал, чай тоже не пользовался успехом. «Мы здесь чувствуем себя народом. Возможно, впервые в жизни», — сказал мне сорокалетний человек, с лицом серьезным и умным, какие бывают у мастеров цеха и строительных бригадиров.

Когда до входа в храм оставались считанные десятки метров, очередь перестала отвечать на мои вопросы. Люди шли тихой торжественной поступью. Лица были настолько сосредоточенны и одухотворенны, что казалось: толпа движется не по мокрой ноябрьской Москве, а выходит из неких темных подвалов истории в ожидании, что впереди вот-вот должна блеснуть заря свободы.
Медленно шли вдоль ограды храма девочки с пирсингом в носу, старушки в платках, мужчины, на чьих лицах были написаны высокие научные степени, состоятельные дамы в дорогих манто. Передо мной были не разные социальные страты, не богатые и бедные, не левые и правые, не образованные и простые, а то, что час назад сорокалетний прораб назвал народом. Я видела, как на моих глазах осуществляется вечный русский миф: все зло земное можно победить только общим коллективным усилием.

Восьмичасовой опыт совместности разрушал иллюзии нового времени о торжестве индивидуализма и жизни как частном предпринимательстве. Передо мной шла нация, требовавшая у истории общей осмысленной цели, жаждущая единства и сверхличного смысла.

Спустя всего лишь один месяц те же самые люди наденут белые ленточки и выйдут на Болотную площадь. Там будут стоять те же девочки, дамы в манто и старушки в платочках. Тогда социологи и мы, журналисты, задавали людям тот же самый вопрос: «Зачем вы сюда пришли?» Странным образом ответы совпадали: «Мы думаем о будущем наших детей. Мы хотим жить в счастливой стране. Мы хотим, чтобы нас услышали!»

Сравнивая две эти толпы, я думаю, что в обоих случаях их связывала одна и та же идея. Жители этой страны хотят чувствовать себя не населением, которому надо раздать денег для того, чтобы оно помалкивало и плодилось чаще и качественнее, но народом, который хочет вкладывать себя в одну общую задачу. Мы не хотим быть лишними на собственной Родине. Мы не объекты социальной помощи со стороны богатых и власти, мы имеем силы, ум и волю, чтобы самим строить собственную жизнь — здесь и сейчас.

С тех пор прошло несколько лет медийных манипуляций, и вот та единая толпа разделилась на белых и красных, правых и левых, и кажется, что чувство единства, которое мы тогда пережили, ушло в небытие. Я думаю, что это неправда. И белые, и красные в этой стране всегда будут объединены одной и той же идеей — мы не хотим быть лишними. Если наша обновленная Конституция будет об этом, я за нее проголосую.