Культурная элита России: где ее искать?

Елизавета СМИРНОВА

20.02.2022

Культурная элита России: где ее искать?

«Культура» попыталась разобраться, есть ли в России культурные элиты и чем они заняты.

Кто составляет культурную элиту России? Тридцать лет назад, когда новая Россия только начиналась, на этот вопрос можно было ответить без особых затруднений. Причем, если бы вы опросили на улице десяток-другой случайных людей, их ответы, скорее всего, во многом бы совпали. Сегодня же они будут сильно зависеть от возраста, профессии, политических пристрастий, пола. Значит ли это, что культурная элита разрослась до невероятных масштабов или, напротив, исчезла совсем?

Причина, на наш взгляд, в другом. За три десятилетия с нашим обществом произошла драматичная метаморфоза — оно атомизировалось, распалось на бесчисленное количество «кружков по интересам», почти утратив интересы общие, коллективные. Это был результат болезненной инъекции индивидуализма, которую сделали стране в 90-е, чуть позже помноженной на технологический скачок, который привнесла в нашу жизнь Всемирная сеть. Сегодня все мы разъехались по своим маленьким виртуальным миркам, де-юре, однако, продолжая жить в единой стране. Отсутствие коллективного мироощущения, когда ты не просто «гордая личность», а часть важного для тебя коллектива, наглядно иллюстрирует ситуация с вакцинацией, включая покупку сертификатов о вакцинировании, и текущие показатели смертности от коронавируса (одни из самых высоких в мире). Общее культурное пространство точно так же фрагментировалось. Можно сказать, что у каждого мирка — своя отдельная культурная модель и, соответственно, свои «творцы», которые его создают.

Кто-то считает, что это просто замечательно. Мол, пусть растут все цветы. У нас тут и Пушкин, и Шнуров, и даже Моргенштерн теперь есть. Появятся мартышки с барабанами — еще лучше. Многообразие и почти райская толерантность, лев рядом с агнцем. Однако такой подход имеет в виду исключительно развлекательную — на наш взгляд, далеко не главную — функцию культуры.

Традиционно культура решала гораздо более масштабную и глубокую задачу — пыталась постигнуть и выразить в художественной форме некие «истины» или, на самом деле, модель поведения, имеющую ценность именно для коллективного опыта. То есть культура постигает, каким должен быть совершенный человек, в том числе и через постижение его несовершенств. В этом смысле культурные деятели через свое творчество, а зачастую и через себя лично, неизбежно становятся эталоном, образцом для подражания, который транслирует остальным ту или иную модель отношения к жизни.

Здесь мы подходим к теме нашего номера — культурная элита. Тема непростая и чувствительная прежде всего для самих творцов. Кто не хочет, чтобы его считали элитой? Однако интеллигентный человек, даже имея массу заслуг, премий и мировое признание, вряд ли сообщит вам, что он как раз ее и представляет. Скорее всего, ответит уклончиво — «покажет время». Но мы все-таки взяли на себя смелость поставить вопрос о том, кто составляет нашу культурную элиту, и ответить на него. Такие ответы очень важны в свете того, что написано выше. Обществу, по крайней мере сознательной и образованной его части, важно иметь перед глазами верные «образцы» и «эталоны». Особенно учитывая ту информационную кашу, в которой оно с некоторых пор безнадежно утонуло.

В рейтинге культурной элиты от «Культуры» — всего 25 человек. Конечно, этот рейтинг — определенная условность, на самом деле речь, слава Богу, идет пока о тысячах людей, благодаря усилиям которых мы еще не погрузились окончательно в новое культурное варварство, где место палки-копалки заменит гаджет с широким и ярким экраном. Но, повторимся, нам было важно назвать конкретные имена, представить тех деятелей культуры, чье творчество и жизнь имеют реальную ценность с точки зрения вышеупомянутого коллективного опыта.

В нашем списке — очень разные люди, в том числе и по своим политическим взглядам. Но их объединяет одно — они очень много и упорно работали, чтобы достичь того, что имеют сегодня. То, что они делают, имеет реальную ценность. Уверены, никто из них не мечтал (конечно, в реалиях того времени) «пописывать блог и жить на Мальдивах» или «зарабатывать миллионы на селфи». За их плечами огромный творческий и жизненный опыт, им есть что сказать и что рассказать. И в этом номере газеты вы найдете несколько замечательных интервью с теми, кто представляет подлинную культурную элиту России.

***
Нынешние культурные элиты в России представляют собой странную, неоднородную группу. Тут и доживающие свои дни остатки советской эстрады, и завсегдатаи всевозможных творческих союзов, оставшиеся в России от советского прошлого и покрывающиеся «заслуженным» историческим мхом. И ворвавшаяся на сцену с многомиллионной аудиторией новая цифровая поросль — задиристая, амбициозная и часто циничная, особенно по отношению к элите традиционной, то есть к тем, кто по старинке ищет себя и своего зрителя в театрах, музеях, консерваториях и под кинокамерами. И «тусовка» — замкнутая на себе верхняя прослойка немногочисленного среднего класса, одинаково равнодушная и к тем, и к другим, и к третьим. Традиционная, высокая культура хранится разрозненными группами энтузиастов, которые не обладают ни реальным ресурсом, ни серьезными медийными каналами, да к тому же еще и маргинализированы диктатом коммерческой культуры мгновенных развлечений и хайпа. Над всем этим возвышается государство, вооруженное «экономическим кнутом», и с ним «творцам» также приходится выстраивать отношения — зачатую весьма замысловатые.

Элита просветительская

Конечно, огромную роль в этой дезориентации — а наличие бесспорного «пантеона» культурной элиты просто невозможно в условиях сбитой системы координат — сыграл радикальный слом прежней социальной системы. Фактически мы имеем дело с длинным циклом социальной перестройки, которая запустила в обществе волну фрагментации. Наступил кризис традиционных способов работы с большими социальными группами, что девальвировало саму идею коллективности, а вместе с тем привело к размыванию культурной элиты как таковой.

У культурной политики в советские годы была понятная цель: воспитание культурного человека. Причем речь шла не только о потребностях банальной социализации (по городским, конечно же, меркам) только-только вышедшего из аграрного уклада человека. Культурность здесь была важна и для работы большой машины пропаганды, и для раскрытия интеллектуального потенциала самого советского общества, без чего любая модернизация была бы просто немыслима.

«В сущности, советскому государству было важно обеспечивать единую коллективность, для чего был выработан целый просветительский проект. Скажем, была идея, что все обязательно должны смотреть балет, и почти все его смотрели. Конечно, этот проект тоже закончился символически — показом «Лебединого озера» по телевизору в августе 1991-го. Но тем не менее культурная политика в СССР работала и временами работала неплохо», — рассказывает «Культуре» известный социолог Борис Кагарлицкий.

Собственно, отсюда (из самого советского просветительского проекта) логически возникала и потребность в наличии определенной когорты людей — тех, кто будет заниматься культурой, если угодно, профессионально, приобретая элитный статус. И государство принялось планомерно создавать эту группу.

Один из самых ярких примеров этой работы — писательство, которое в советское время имело мощную государственную поддержку. Так, писатель Фарит Нагимов в беседе с «Культурой» вспоминает: «В советские годы, которые я застал, при каждом большом заводе, фабрике, газетной редакции, вузе, воинской части, дивизионе существовало литературное объединение. У нас при издательстве «Южный Урал» работало литературное объединение имени Мусы Джалиля. Оно отбирало талантливых писателей из среды рабочих, военных, студенчества, гуманитариев и так далее».

Такие литературные объединения при редакциях рекомендовали молодых авторов к участию в пленумах Союза писателей по работе с молодыми дарованиями. Эти совещания включали в себя семинары по разным художественным дисциплинам: проза, поэзия, критика, драматургия. По итогам их работы некоторых молодых литераторов рекомендовали к вступлению в Союз писателей или изданию первой книги, что нередко открывало дорогу в большую творческую жизнь.

Однако оказалось, что вся эта машина, включающая в себя функцию разнообразных социальных лифтов, может работать до тех пор, пока за ней стоит консолидированный интерес государства. А кризис государства модерна, симптомом которого стал триумф неолиберализма, а ярчайшим проявлением — распад СССР, привел к стремительному сворачиванию большого просветительского проекта. И это было не случайно.

Как заметил в своих лекциях в 1991 году французский социолог Пьер Бурдьё, говоря о наступлении кризиса государства (а идеалом подлинного государства, заметим, для него было достижение единой коллективной судьбы): «Идет систематическая работа, в которой значительное участие принимают идеологи, которых мы часто видим в газетах; это значительная работа по демонтажу коллективной морали, публичной морали, философии коллективной ответственности и так далее».

В итоге без целенаправленной поддержки со стороны государства большие коллективные задачи были замещены сведением культуры к личному благу отдельных лиц и групп, а традиционная культурная элита оказалась предоставлена сама себе. Немногим удалось найти себе место под новым солнцем.

Элита нравственная

Иную роль в СССР играла интеллигенция как важная оппозиция официозной культурной элите. Своеобразная неофициальная культурная элита, которая, впрочем, точно так же была заражена идеей коллективности и точно так же затем сошла со сцены, как только стали разрушаться прежние «этажи» социального.

Действительно, советская интеллигенция выработала собственную просветительскую программу, главным отличием которой был нравственный и, если шире, гуманитарный пафос. И последнее было закономерно: ведь и у советского государства был подобный нравственный и гуманитарный пафос, только интеллигенция его не разделяла. Иначе говоря, ей было от чего отстраиваться в качестве определенной общности. Особенно если учесть тот статус, который имела традиционная культура в советском обществе.

«Когда мы говорим о советской культурной элите, то должны отличать ее от советской интеллигенции. Традиционная культурная элита существовала в системе государственного заказа и в этом смысле была элитой профессиональной, — рассказывает «Культуре» историк, преподаватель Школы дизайна НИУ ВШЭ Илья Будрайтскис. — Однако интеллигентская идентичность была связана не столько с профессиональной, сколько с определенной нравственной идентичностью».

Так, в 1930-е годы в советском обществе возрождается понимание интеллигента как человека, для которого идеалом являются высшие, нематериальные ценности и в условиях политической несвободы — ценности культурные. К этому различению подталкивало и то, что творческие союзы фактически находились под контролем власти, а сформировавшаяся уже к концу десятилетия новая, советская «номенклатурная» интеллигенция почти полностью разделяла идеи социализма.

Однако с середины 1950-х годов образ интеллигента претерпевает серьезные метаморфозы. «Оттепель» пригревает советскую интеллигенцию и дает возможность разрастись в ее среде уже зародившемуся прежде движению диссидентов — политических, эстетических и этических противников советской власти. Вместе с этим неизбежно возникают и каналы распространения альтернативной культуры: самиздат, «музыка на ребрах» — исполнители, нелегально записанные на рентгеновских снимках вместо винила, различные кружки по изучению религии, философии, а иногда, кстати, и марксизма в неклассической, несоветской интерпретации.

Конечно, нередко диссидентская и официальная культура пересекались, например, на страницах «толстых» литературных журналов, которые в те времена выполняли важную роль в формировании и закреплении принадлежности к интеллигенции. Журнальный бум в Союзе переживали дважды: в «оттепель», когда на всю страну гремел «Новый мир» под руководством Твардовского, и в перестройку. Сегодня мало кто вспомнит журнал «Дружба народов». А в 1980-е он потряс основы мироздания советского человека, опубликовав на своих страницах роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». К слову, сам Рыбаков до эпохи «гласности» тоже был вполне традиционным писателем с набором необходимых советских премий.

Однако «гласность» не сшила два тела советской интеллигенции в одно, а внесла в культурную среду еще один раскол, стянуть который не удается по сей день. Как пишут Ольга Здравомыслова и Наталья Кутукова в статье «Интеллигенция как вызов»: «Начиная с 1992 года, можно говорить о снижении общественной активности гуманитарной интеллигенции, усилении конфликтов в ее среде, связанных со все более глубокими ценностными и идейными расхождениями, и об уходе большинства представителей интеллигенции из политики, переключении на предпринимательскую или профессиональную деятельность».

Тот нравственный пафос, которым жила интеллигентская среда, оказывается дискредитирован. Причем не только наступившей коммерческой культурой, которая размыла прежние «касты» общества и превратила понятие «народ» в нечто архаичное. Сама интеллигенция оказалась абсолютно толерантна (в медицинском смысле) к этой среде.

Так, Андрей Синявский в своей книге «Российская интеллигенция» приводит удивительные ответы своих знакомых из интеллигентской среды, которых он просил дать оценку бедности, захлестнувшей московские улицы в 1990-е годы: «Это начальное накопление капитала. Так происходит во всем мире», — говорит Юрий Рыжов, бывший ректор Московского авиационного института, а теперь посол России во Франции. «В Европе тоже много нищих», — отвечает мне Юрий Карякин, теперь член президентского совета. «Пусть попотеют, пусть бегают и собирают бутылки или сдают квартиры», — отвечает с беззаботной улыбкой Борис Золотухин, легендарный адвокат, защищавший диссидентов, и бывший член Верховного совета (еще до расстрела Белого дома). «Я не экономист», — гордо заявляет Мариэтта Чудакова, член президентского совета».

Интеллигенция не подозревала, что в советские годы она пользовалась большой свободой, если сравнить ее с той «свободой», которую дает рынок. Конечно, за нее приходилось расплачиваться несвободой по отношению к верховному цензору, но, как показало время, возможно, это было даже предпочтительнее. «Никто тогда не понимал ценности свободы от рынка для своего творчества. Но вместе же с падением СССР произошли такие структурные изменения, которые сделали невозможным воспроизводство прежней интеллигентской общности, и она распалась», — резюмирует Борис Кагарлицкий.

Множественность племен

Таким образом, триумфальное наступление коммерческой культуры и постепенное ветшание модернистского государства расшатали традиционную иерархическую структуру. Водоворот фрагментации перемешал все карты: не стало конвенционально признанной культурной элиты — того пантеона «творцов», который обеспечивал бы стандарт творческого продукта.

Следствием же этой «новой нормальности» оказалось появление двух совершенно новых сообществ, каждое из которых стало примерять на себя роль новой культурной элиты.

С одной стороны, на обломках советского общества возникает «тусовка» — совершенно эфемерное сообщество, живущее в логике как бы бесконечного «сериала». Ей не свойственна устойчивость, непрерывность, внутренняя дисциплина и уж тем более иерархия. В добавок к этому одна «тусовка» всегда будет непримирима по отношению к другой — своеобразный новый «культурный феодализм» в действии. Однако каждая «тусовка» всегда стремится монополизировать культурное пространство тем, что обладает особой чувствительностью ко всему новому и модному: и то и другое, заметим, по сути являются главными механизмами работы культурной коммерческой машины.

«В отличие от иерархического и дисциплинарного типа сообщества тусовка являет собой сообщество сетевое с задающими социальное поле энергетическими узлами и динамически и беспорядочно мечущимися между ними потоками, — замечает Виктор Мизиано в статье «Культурные противоречия тусовки». — Вот почему художественная эпоха, совпавшая с возникновением тусовки, не знает художественных направлений или школ, харизматических авторитетов и творческих гениев, единой системы ценностей и конвенциональной этики. Тусовка — это наиболее очевидный симптом постидеологической культуры».

С другой стороны, вместе с появлением интернета на символическую сцену вышла новая цифровая поросль, готовая бросить вызов традиционной культурной элите своей головокружительной способностью приковывать к себе внимание миллионов людей. Подобно древнегреческой Медузе, она пленяет мгновенностью и точностью своего жеста, навязчивой актуальностью и неувядающей новизной, легко конвертируя свою харизму в миллионные доходы.

Но «инфлюенсеры» не только никак не связаны с государством, существуя в прямом рыночном взаимодействии со своей аудиторией, но и в каком-то смысле неподотчетны по отношению к тем, кто продолжает заниматься культурой «профессионально», в исконно ремесленном смысле. Ведь если в советские времена культурный продукт оценивался внутри профессионального сообщества, то ценность культурных продуктов цифровой элиты определяется лишь популярностью и чисто коммерческими показателями.

Наконец, как замечает Илья Будрайтскис, появление цифровой элиты только усилило процесс фрагментации социального тела: «Сама идея культуры в XX веке была связана с возможностью и необходимостью диалога с общими ценностями, общими смыслами. То есть писатель или другой производитель культуры никогда не работал только на себя, а мыслил себя как часть единого культурного процесса. Он видел свою аудиторию как культурную публику в целом, а не только как армию своих собственных фанатов. А вот нынешняя цифровая элита, наоборот, работает путем жесткого отсечения «своих» от «чужих», постоянно провоцируя новые конфликты, без которых цифровая среда их просто не продвинет».

В итоге мы все больше скатываемся в ситуацию «множественности племен», как ее определял социолог Зигмунт Бауман. Отныне существуют только самые разные производители контента, у каждого из которых есть своя аудитория и свои кумиры, а о благе всеобщего никто из них больше не помышляет. В то время как большая культурная преемственность, передача опыта и, как ни парадоксально, даже новаторство становятся фактически невозможными, что, безусловно, может привести культуру к стагнации и бесконечному самоповтору, сделав ее «рабом» производителей и выгодоприобретателей.

«Новые разночинцы»

Тем не менее, как полагает Борис Кагарлицкий, с точки зрения социологии культуры «парадокс современности состоит в том, что мы уже подошли к тому пределу, где люди начинают понимать, что фрагментироваться дальше просто невозможно, нужно снова во что-то собираться».

Но осуществить «сборку» в рамках техники старых тотальных идеологий невозможно. А институциональной культурной элиты, как в Советском Союзе, в России сейчас нет. Зато заметно, как отдельные представители новых элит пытаются нащупать свой ответ на общественный запрос на «сборку», пробуют преодолеть рамки самовоспроизводства и стагнации смыслов, ограниченных рыночными и сиюминутными запросами аудитории.

Кто-то выражает себя в культуре благотворительности, пока еще редкой на российской почве. Достаточно вспомнить Фонд помощи онкобольным детям «Подари жизнь», открытый актрисами Диной Корзун и Чулпан Хаматовой, или Юлию Пересильд, соучредителя благотворительного фонда «Галчонок».

Некоторые вновь возвращаются в политику, пробуя себя в роли современных диссидентов. Теперь в соцсетях на страничках популярных актеров нередко можно встретить посты правозащитного или социально ориентированного содержания.

Однако вместе с этим в обществе накапливается новая масса образованных и одаренных людей, которые не могут ни пробиться сквозь «рынок», чтобы обрести «популярность», ни получить государственную поддержку на свое развитие. В масштабе страны их меньшинство, но в абсолютных числах речь идет о сотнях тысяч людей.

«Этот феномен, — считает Борис Кагарлицкий, — можно назвать появлением «новых разночинцев», когда вне официальных или коммерческих институтов люди пытаются создавать культурное пространство. Конечно, эти институты разобщены и не составляют единого культурного поля, однако именно из них в России может родиться новая свободная культурная элита».

В истории России уже происходило подобное. В XIX столетии империя вдруг стала производить все больше образованных людей, которым не могла найти достойное место в социальной иерархии. Карьера упиралась в привилегии дворянства или в замкнутость церковной корпорации, подобно тому, как карьеры нынешней молодежи упираются в уже существующие старые элиты или равнодушный рыночный механизм. В позапрошлом столетии этих людей называли разночинцами. И именно они затем превратились в «русскую интеллигенцию», знаменитую своим правдоискательством и фрондерством.

Материал опубликован в №10 газеты "Культуры" за 2021 год