На событие, произошедшее 120 лет назад в Первопрестольной, тогдашняя российская пресса отреагировала с особым и едва ли незаслуженным пиететом. В частности, «Московские ведомости» сообщали: «21 января с большой торжественностью состоялось открытие грандиозного колониального магазина товарищества бр. Елисеевых, на Тверской улице, близ Страстного монастыря. Открытию магазина предшествовало молебствие с водосвятием перед особо чтимыми чудотворными иконами Спаса Нерукотворного и Иверской Богоматери... Вновь открытый Елисеевский колониальный магазин будет первым в Москве по своей величине и роскошной отделке. Он устроен в два света и поражает своими размерами, богатой обстановкой и изяществом отделки, которая сделана в стиле Ренессанса. Две громадные электрические люстры, украшенные белым хрусталем, производят большой эффект в магазине. Товарищество будет развозить по домам свои товары на моторе».

УМ И СНОРОВКА ЯРОСЛАВСКОГО КРЕСТЬЯНИНА

Глава Торгового товарищества Григорий Елисеев был очень богат и знаменит. В делах, которых у него было невпроворот, ему почти неизменно сопутствовала удача, так что деньги текли рекой. Но он не успокаивался, затевал все новые и новые проекты, а за то, что вознесся так высоко, наверняка благодарил своего деда. Тот, родившийся в деревне Новоселки Ярославской губернии, в начале XIX столетия отправился в поисках лучшей жизни в Санкт-Петербург. На Невском проспекте в доме земляка-купца, бывшего крепостного Конона Котомина, Петр Елисеев открыл лавку колониальных товаров и иностранных вин. В ту пору в столице обитало немало выходцев с Ярославщины, людей на редкость изобретательных, весьма предприимчивых.

Свою малую родину они, как правило, не забывали, жертвовали крупные суммы на нужды бывших односельчан. В конце XIX века «Ярославские епархиальные ведомости» отмечали, что храм во имя Воскресения Господня и церковно-приходская школа в селе Яковцево «находились в отличном состоянии благодаря тому, что из прихода этого происходил род известных петербургских купцов Елисеевых, обеспечивших и церковь, и причт значительными капиталами».

Приличное состояние родоначальник династии сколотил довольно быстро. Спустя десять с небольшим лет после приезда на брега Невы он открыл еще один магазин — на Биржевой линии Васильевского острова. Скончался Петр Елисеевич в возрасте 50 лет, передав дела в руки вдовы и сыновей, и те основали торговый дом с известнейшим впоследствии названием. Главой фамильного предприятия фактически стал Григорий Петрович (гласный Петербургской общей, затем Городской, думы), а после его смерти имущество, которое оценивалось в сумму 15 миллионов рублей, перешло к сыновьям Григорию и Александру.

ДОМ, ГДЕ ПУШКИН БЛИСТАЛ

Григорий Григорьевич занимался торговлей автомобилями, имел парфюмерную фабрику, увлекался разведением породистых лошадей, являлся владельцем крупных пакетов банковских акций. Но основной статьей дохода товарищества оставалась торговля продуктами и спиртными напитками. К концу XIX века через фирму Елисеевых в Россию доставлялось 22,7% всех потребляемых в империи иностранных вин (120 тысяч ведер), 15% сыра, 14% прованского масла.

Неуемному предпринимателю и этого было мало, причем речь шла не о деньгах (их накопилось с избытком), а о новых грандиозных идеях. Итак, на закате XIX столетия он решил открыть в Москве и Санкт-Петербурге два огромных магазина.

Место в имперской столице нашлось без труда — в центре людного Невского проспекта, на пересечении с Садовой. Обосноваться в Белокаменной оказалось труднее — слишком велик был выбор. Коммерсанту советовали купить дом на Арбате, где обитали семьи старых аристократов и богатеев, присмотреться к зданиям на Большой Дмитровке, Петровке, бросить взор на бульвары в центре Москвы. И там, и там проживала солидная, с немалыми средствами, публика.

Но Григория Елисеева отчего-то непреодолимо тянуло на Тверскую. Как-то повстречал он в Купеческом клубе (в то время занимавшем помещение с садом на углу Большой Дмитровки и Козицкого переулка) братьев Гучковых. В разговоре с ними намекнул: есть желание открыть новый магазин напротив дома генерал-губернатора.

Член городской управы Александр Гучков замотал головой: мол, не выйдет, там готовят место для памятника герою Русско-турецкой войны генералу Скобелеву. Однако, увидев огорчение на лице собеседника, произнес: «А не хотите ли, уважаемый Григорий Григорьевич, поглядеть на старинный дворец на той же Тверской, но подалее от губернаторского дома? Он порядком запущен, однако, ежели ему задать хороший ремонт...»

«И где же этот дом?» — поинтересовался Елисеев. «Совсем недалече, — улыбнулся визави. — Можем, не откладывая дела в долгий ящик, взглянуть».

Когда-то здесь располагались владения князей Вяземских. В конце XVIII века их купила вдова статс-секретаря Екатерины II, одна из богатейших женщин России госпожа Козицкая, тоже Екатерина. В честь нее-то и был в свое время назван выходящий на Тверскую переулок. Она велела старые постройки снести, а на их месте отгрохать большое здание, проект которого поручили выполнить Матвею Казакову.

После смерти Екатерины Ивановны все недвижимое имущество перешло к ее дочери, в замужестве княгине Анне Белосельской-Белозерской.

Дом, особенно прославившийся тогда, когда в нем хозяйничала падчерица Анны Григорьевны Зинаида Волконская (в ее салоне собирался весь литературный бомонд, бывали Пушкин, Вяземский, Одоевский и другие), стал затем собственностью купца Самуила Малкиеля. Тот солидное строение подремонтировал, придав ему еще более строгий и опрятный вид, а потом отчего-то решил с ним расстаться. Тут-то и приглядел его Елисеев, ставший в августе 1898 года новым владельцем.

ПИЩА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЙ И ПОКУПОК

Он обратился к известному зодчему Гавриилу Барановскому, прося «принять на себя труд заведовать в качестве архитектора всеми строительными работами в занимаемом ныне помещении... составлять и подписывать планы, приобретать необходимые материалы, нанимать и удалять рабочих».

Проект московского магазина Гавриил Васильевич выполнил за два месяца с небольшим, и уже в октябре 1898-го предприниматель сообщил городским властям о своем желании «приступить к ремонтным работам и переделкам в доме».

Здание скрылось в лесах, предоставив любопытным москвичам обильную пищу для размышлений и догадок. Так продолжалось пару лет, пока, наконец, последняя досужая выдумка не потеряла свою актуальность, уступив место правде. В начале 1901 года было объявлено о скором открытии магазина братьев Елисеевых. И никто из собравшихся прийти на сию церемонию не подозревал, сколь необычайное зрелище их ожидает.

Увидели они великолепный фасад, а через огромные блистающие чистотой окна — роскошную внутреннюю отделку магазина: высокий, в два этажа, зал, свисающие с потолка великолепные хрустальные люстры, отделанные сказочным декором стены.

Вход со стороны Козицкого был устлан коврами, на которые ступали ноги почтенных дам и господ. Среди них были московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович с супругой Елизаветой Федоровной, гласные городской Думы, узнаваемые всеми персоны, в том числе популярнейшая актриса Ольга Садовская.

Странно, что в память о том событии не осталось ни фотографий, ни кадров кинохроники. Единственным достоверным свидетельством на сей счет можно считать воспоминания Владимира Гиляровского, при чтении которых возникают ассоциации с возбуждающими аппетит, брызжущими сочными красками полотнами средневековых фламандцев: «Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов; пудовыми кистями висят тропические бананы; разноцветным перламутром отливают обитатели морских глубин, а над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок...

В этот магазин не приходили: в него приезжали. С обеих сторон дома стояли собственные экипажи, один другого лучше. Швейцар в ливрее выносил пакеты за дамами в шиншиллах и соболях и кавалерами в бобрах. Все эти важные покупатели знали и звали продавцов магазина по имени-отчеству. А те общались с клиентами как с равными, соображаясь со вкусом каждого».

СЛОВА ПИСАТЕЛЯ СО ВКУСОМ И АРОМАТОМ

А вот еще из Гиляровского: «Наискось широкого стола розовели и янтарились белорыбьи и осетровые балыки. Чернелась в серебряных ведрах, в кольце прозрачного льда, стерляжья мелкая икра, высилась над краями горкой темная осетровая и крупная, зернышко к зернышку, белужья. Ароматная паюсная, мартовская, с Сальянских промыслов, пухла на серебряных блюдах; далее сухая мешочная — тонким ножом пополам каждая икринка режется — высилась, сохраняя форму мешков, а лучшая в мире паюсная икра с особым землистым ароматом, ачуевская — кучугур, стояла огромными глыбами на блюдах».

Это описание, служившее всего лишь красочным и подробным репортажем, сегодня читается как искусный, талантливо выполненный проспект выставки российских богатств, невероятных и неисчерпаемых. С удивлением и завистью взирали на них ошалевшие иностранцы, прежде не видевшие подобного изобилия. Сегодня кажется, что слова Гиляровского обрели вкус, аромат, объем, их трудно воспринимать спокойно, без эмоций.

«Елисеевский» мог угодить самому капризному, падкому на изощренные яства гурману, насытить любого лукулла, приучая его являться сюда снова и снова. Персонал в магазине был чрезвычайно обходительный, вышколенный, способный рассказать о любом продукте, мгновенно дать ценный совет, который и впрямь многим требовался, ибо в этом царстве изобилия нетрудно было растеряться.

Колоритную картину богатой и хлебосольной Москвы изобразила в своих «Воспоминаниях» Анастасия Цветаева. Она упомянула про хлебный магазин Филиппова, восхитилась торговыми заведениями Сиу, Эйнема, Абрикосова, кафе Бартельса. «Но выше всего — на сказочной высоте — дарил Елисеев: залы дворцового типа, уносившиеся ввысь. Заглушенность шагов (опилки) давали ощущение ковра. Люстры лили свет, как в театре. В нем плавились цвета и запахи фруктов всех видов и стран. Их венчали бананы из 1001 ночи. Выше всего царил ананас: скромный, как оперение соловья, с темно-волосатой шкуркой, с пучками толстых листьев вверху, заключавший подобие райского плода — несравненность вкуса и аромата: влажность — жидкость; вязкость — почти хруст на зубах; золотистость почти неземная — как пение соловья».

«БЫЛО, БЫЛО, ПРОШЛО И УЖЕ НИКОГДА НЕ НАСТАНЕТ...»

Дела Григория Елисеева шли превосходно. За особые заслуги в развитии отечественной экономики ему пожаловали чин статского советника и, соответственно, потомственное дворянство.

Во время первой русской революции магазин не пострадал. А вот вторая поставила на нем крест. Многие купцы, промышленники и просто состоятельные люди бежали тогда из России, бросив нажитое, Елисеев — в их числе. Вначале он уехал в Крым, оттуда — во Францию, благо в Париже имелся собственный дом.

Фирма была разорена, несметное состояние пошло прахом. Впрочем, на относительно безбедную жизнь денег бывшему коммерсанту хватало. Вера Федоровна, вторая супруга Григория Григорьевича, увлеклась живописью, а сам он занялся садоводством.

«Елисеевский», чье название при Советской власти поменялось на сухое и безликое «Гастроном № 1», в народе звали по-прежнему. После революции там было, что называется, шаром покати, но при НЭПе ассортимент разросся чуть ли не до прежних величин, хотя это был совсем недолгий период торгового ренессанса. Магазин то закрывали, то открывали снова: у него была «дурная», буржуазная репутация, и поэтому суровые аскеты-большевики долго решали, что с ним делать. В конце концов оставили ему прежнее назначение.

В огромном торговом зале на Тверской, ставшей улицей Горького, снова стало многолюдно. Кто-то заглядывал сюда чуть ли не каждый день, поскольку деньжата водились, другие — накануне больших праздников. Но и у тех, и у других мнение о «Гастрономе» сложилось самое благоприятное.

Сейчас в «Елисеевском» — все совсем иначе, причем в сравнении не только с «царскими», но и с советскими временами». Кажется, что даже бюст Григория Григорьевича поменял выражение бронзового лица, оно стало каким-то растерянным при виде туда-сюда снующих, катящих перед собой тележки со снедью покупателей. Давно нет прежних красок, запахов, впечатлений. Здесь нынче, извините за выражение, универсам — с соответствующей атмосферой, элегически описанной в стихотворении Евгения Рейна:

...Было, было, прошло и уже никогда не настанет,

осетрина твоя на могучем хвосте не привстанет,

чтобы нам объявить:«Полкило нарезаю потолще».

Это все хорошо, что так пусто, угрюмо и тоще.

Это все ничего, если время и знамя упали,

даже лучше всего — пустота в этом оперном зале.