В январе 1721 года Петр I издал весьма примечательный указ: «Все обер-офицеры, которые произошли не из дворянства, оные и их дети, и их потомки суть дворяне и надлежит им дать патенты на дворянство». Эта директива монарха и его знаменитая «Табель о рангах» были призваны резко изменить сословный строй, привнести в государственную систему России основы меритократии, что означает власть достойных. Насколько удалась такая трансформация?

В преобразованиях Петра Великого дворянская реформа была одной из самых сложных. Нынешние историки по-разному оценивают ее успех как с точки зрения истинных целей государя, так и в плане долгосрочного влияния на судьбу страны.

Мобилизацию служилого сословия проводил, как известно, и Иван Грозный, который в опричнине создал некий прообраз «социального лифта» для незнатных дворян, изрядно потеснив с их помощью родовую боярскую знать. Однако госслужащие с тех пор расслабились, страх, что называется, потеряли, а боярство вернуло себе высшее положение в иерархии, возрождая замашки удельных князьков.

Собственно говоря, дворянства как единообразного сословия до Петра I фактически не существовало. Служилых людей за военную и гражданскую службу государь наделял поместьями, которые в отличие от наследственных боярских вотчин давались как бы в бессрочную аренду, но могли быть отобраны в любое время.

Особая туга была с армией. К началу царствования Петра Алексеевича дворянское ополчение собиралось все труднее, вооружалось плохо и имело мало желания воевать и вообще служить. Для осуществления грандиозных планов самодержцу требовался единый, крепкий слой грамотных специалистов, на который можно было опереться и с которого спрашивать надлежало по всей строгости. Причем этот класс должен был сильно превышать по своей численности всех тогдашних бояр и дворян.

Необходимость сословного упорядочения осознали уже при отце Петра I, а в период недолгого царствования Федора Алексеевича сожгли разрядные книги, согласно коим государственные должности распределялись в зависимости от знатности рода. Неудача первого Азовского похода, поражение от шведов под Нарвой (а еще ранее — знакомство с военным и гражданским устройством европейских стран) заставили Петра Алексеевича предпринять кардинальные меры. Всеобщий рекрутский набор из всех сословий, «с 20 дворов по человеку, от 15 до 20 лет возраста», объявленный будущим императором в 1705 году, впервые уравнял перед законом все слои общества, а вернувшихся домой после службы крестьян освобождал от крепостной зависимости.

Следующим важным новшеством стал царский указ «О единонаследии», изданный в 1714-м. Монарх запретил землевладельцам делить поместья между наследниками, приказав завещать любое из них лишь одному сыну («по выбору владельца»), ибо «разделением имений недвижимых великий есть вред в государстве нашем как интересам государственным, так и самим фамилиям падение».

По выражению Василия Ключевского, «в единонаследнике он искал офицера, имеющего средства исправно служить и приготовиться к службе, не обременяя своих крестьян поборами». Но замысел удался лишь отчасти: в поместьях и вотчинах, прежде уже разделенных, начались дикие склоки и тяжбы между членами семей, что вряд ли было на пользу государству, к тому же принудить всех дворян служить не удалось. Как отметил историк Николай Павленко, «о невыполнении царских указов свидетельствует их обилие».

Постановление о единонаследии, которое льстецы назвали «изящнейшим благодеянием», было расценено знатью как свидетельство долгожданного перехода поместий в личную собственность (наподобие боярских вотчин). А если появился такой постоянный и наследственный источник доходов, то, спрашивается, зачем теперь служить?

Самодержец поспешил охладить эти восторги ушатом других распоряжений, начал устраивать регулярные всеобщие смотры дворян, приказывал составлять позорные списки «уклонистов», или, как их именовали тогда, «нетчиков». Последних штрафовали, а порой и били кнутом. Особое недовольство знатных семей вызывала обязательная отправка их отпрысков в создаваемые при каждой губернии «цыфирные школы». Без прохождения обучения в них не было пути в офицеры, даже жениться запрещалось.

Детей аристократов сильно раздосадовало то, что их уравняли с «худородными». «Старая чиновная иерархия бояр, окольничих, стольников, стряпчих, основанная на породе, на положении при дворе и в Боярской думе, утратила значение вместе с самой породой», — констатировал Ключевский. Царь-преобразователь величал их всех на польский манер «шляхетством». (Позже оно стало просто дворянством, вобрав в себя и боярскую аристократию.)

Молодые дворяне, само собой, имели право на высокие звания в армии, но для повышения по службе были обязаны получить начальное образование и тянуть некоторое время солдатскую лямку наравне с бывшими холопами. В 1714 году Петр I издал специальный указ, строго запрещавший производить в офицеры не только тех, кто не был в солдатах, но и тех, что «служили только для вида по нескольку недель или месяцев».

В лейб-гвардейском конном полку, состоявшем из «шляхетских детей», числилось до 30 рядовых гвардейцев родом из князей. В новой столице можно было видеть в карауле с ружьем на плече какого-нибудь Голицына или Волконского. Жили они в полковой казарме на солдатском довольствии, исполняли по приказу офицера любые работы, вплоть до самых «низких».

«Раз толпа дворян, не желавших поступить в математическую школу, записалась в духовное Заиконоспасское училище в Москве. Петр велел взять любителей богословия в Петербург в морскую школу и в наказание заставил их бить сваи на Мойке», — сообщает Ключевский.

Герольдмейстер при Сенате, курировавший вопросы занятости юных выходцев из знатных семей, должен был следить за тем, чтобы никто из них по достижении пятнадцати лет не уклонялся от службы. При этом «на гражданке» могли служить не более трети мужчин любой дворянской фамилии.

И все же, как свидетельствовал первый русский экономист (а также публицист, изобретатель, предприниматель) Иван Посошков, встречалось «многое множество здоровых молодиков», каждый из которых «мог бы один пятерых неприятелей гнать», а вместо этого по протекции влиятельных родственников устраивались «у наживочных дел». «Трудится великий монарх, да ничего не успевает; пособников у него мало; он на гору сам-десять тянет, а под гору миллионы тянут», — прибавил Посошков.

Социальные петровские реформы продвигались порой не так, как он задумывал, по крайней мере в долгосрочном плане. И тем не менее указ 1721 года, открывавший способным простолюдинам путь в офицеры, а затем и в дворянское сословие, стал первым в России юридически закрепленным социальным лифтом (личные, основанные на природном таланте и счастливом случае «подъемники» существовали всегда). Потомственное дворянское звание распространялось на детей, рожденных уже после получения отцом-недворянином определенного чина.

Закономерным продолжением меритократических реформ стала «Табель о рангах», учрежденная в следующем, 1722 году. Она разделила всех представителей военной и гражданской служб на четырнадцать чинов и рангов. По этой лестнице теоретически мог добраться до самого верха всякий — несмотря на происхождение (ключевое слово здесь — «теоретически»). Петр задолго до появления «Табели» на своем примере продемонстрировал образец прохождения карьерного пути в армии. Начав службу барабанщиком в Преображенском полку, он дослужился до бомбардира, потом — капитана (после взятия Азова). В 1700-м стал унтер-офицером гвардии, а в 1706-м произведен в полковники. И лишь после победы под Полтавой получил звание генерал-лейтенанта и контр-адмирала.

Понятно, что для царя это было своего рода игрой (в необходимость которой тот свято верил). Что же касается обычного рекрута из крепостных, то дослужиться ему до генерала было, мягко говоря, проблематично, хотя он мог выйти в отставку не только в звании низшего 14-го класса (фендрика, прапорщика — после 1730 года), дававшего потомственное дворянство, но и в чине поручика или даже капитана — подобное, пусть и нечасто, случалось.

Как бы там ни было, для перманентно воевавшей страны петровский указ имел значение первостепенное, подлинно историческое. Национальная армейская элита слишком многое бы потеряла, если бы состояла исключительно из отпрысков знатных семей. И хотя далеко не всякий хороший солдат мечтал, согласно пословице, стать генералом, такая судьба могла улыбнуться сыну или внуку служивого.

Современник Екатерины II Никита Скобелев был простым сержантом, прожил относительно недолгую жизнь, но при этом фактически основал целую династию военачальников, самым известным из коих стал его правнук, легендарный «Белый генерал», национальный герой Болгарии и России. В Отечественную войну 1812 года генеральские эполеты гордо носили на своих плечах крестьянские дети Федор Луков (его портрет представлен в анонсе этого материала на сайте) и Антон Махотин, а сын последнего, доблестный участник Крымской и других кампаний, достиг чина генерала от инфантерии. В Первую мировую (и позже в Гражданскую) совершенно особые роли в Русской армии играли внуки простолюдинов Михаил Алексеев и Антон Деникин. И этот список прославленных выходцев из низов названными фамилиями отнюдь не ограничивается...

По гражданской линии продвинуться «из грязи в князи» оказалось гораздо труднее. Первый снизу гражданский класс «Табели о рангах» гарантировал только личное дворянство, его нельзя было передать детям. А для потомственного, дававшего право владеть землей с крепостными, нужно было взобраться на 8-ю ступень, получить чин коллежского асессора. Представителям абсолютного большинства из простонародья для такого возвышения недоставало и всей жизни, и их дети дворянами не считались. В итоге это породило внушительную прослойку разночинцев, сыгравших, если вдуматься, далеко не лучшую роль в дальнейшей истории России.

Тут кроется роковой парадокс реформы. Разросшееся в XVIII веке «новое петровское дворянство», безусловно, укрепило армию, создало необходимую для управления страной бюрократию. Однако этот, фактически новый, класс был, с одной стороны, открыт для входа сравнительно немногим, а с другой — резко отделен от остальных людей, образовав как бы иной народ: со своим внешним видом, особыми обычаями и даже специфической речью. Кроме разночинства, отсюда вышла деклассированная интеллигенция, подготовившая разрушение Империи.

Все управление страной сосредоточивалось в руках одного сословия: уже в конце царствования Петра недворянам было запрещено занимать сколько-нибудь значимые чиновничьи посты. При этом неравноправие внутри самого дворянства оставалось очевидным. Достаточно вспомнить пушкинского «Станционного смотрителя», где Самсон Вырин — «сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда».

Осознавая нараставшее расхождение петровского указа с действительностью, Николай I обусловил получение потомственного дворянства на военной службе достижением 8-го класса «Табели» — штаб-офицерского чина. Александр II в 1856 году еще выше поднял планку: до полковника (6-й класс) и действительного статского советника (4-й). О выслужившихся солдатах и мещанах-чиновниках в этом плане уже не могло быть и речи. Старинная аристократия повернула меритократическую революцию (а точнее, все-таки эволюцию) вспять, «правильная» фамилия и протекция вновь вышли на первый план. Чины «Табели» постепенно утрачивали свой первоначальный смысл, превращаясь в титулы вне зависимости от должностей. Разве что разрядные книги не ввели опять в обиход.

Хотя и бояре были уже далеко не те. Автор «Народной монархии» философ и публицист Иван Солоневич в числе причин крушения Российской империи называл как раз «диктатуру дворянства» при неумении опереться на другие сословия и разложении верхов, начавшемся задолго до 1917 года.

Можно, наверное, говорить об искажении замыслов Петра I посредством «Манифеста о вольности дворянства» (издан Петром III) и «Жалованной грамоты дворянству» Екатерины II. Аристократам было дано право не служить в мирное время, что окончательно отгородило их от народа. Хотя при желании нетрудно вывести определенные следствия и из петровских новин. Что ни говори, а власть лучших в стране не прижилась. Как не реализовалась и идея нашего первого императора о передаче престола любому — по выбору монарха — человеку.

Был ли у России другой путь? Могли ли сословия допетровской Руси органично модернизироваться сами и усовершенствовать страну без революционной ломки через колено? Или другого варианта развития, кроме как по лекалам Петра I, не существовало?

Эти вопросы для нашей страны и сегодня далеко не праздные. Вновь образовались почти замкнутые «родовые» сословия, причем людьми, не столько принесшими пользу обществу, сколько нанесшими урон всей стране — экономический, политический, психологический, духовный. Уже даже сформировалась система, при которой петровская «Табель о рангах» выглядит невероятным социальным лифтом, и с этим, как говорится, надо что-то делать...