Евгений ХАКНАЗАРОВ, Санкт-Петербург

09.03.2023

На эту выставку вряд ли пойдешь специально — имя Богаевского до сих пор в разряде very special, вдалеке от блокбастерных экспозиций. Зато открыта она в самом центре Петербурга, и те, кто сделают шаг в сторону от туристического фарватера, останутся в выигрыше: они увидят настоящее чудо.

Крайне аскетичные, если не сказать больше, залы Строгановского дворца как нельзя лучше подходят для встречи с миром Константина Богаевского. Вся его жизнь была предельно далека от богатых интерьеров, позолоты и не то что удобств — от элементарной достаточности. Во всем: как человеку и главе семейства, состоявшего преимущественно из пожилых и немощных родственниц по линии жены, ему не хватало дней, когда в доме случалась мука, а на грядке у дома выдавался хороший урожай овощей — совсем не лишнее подспорье в многострадальном Крыму рубежа десятых-двадцатых годов прошлого века. Ему не хватило наставничества: ни учеба в мастерских Айвазовского в родной Феодосии, ни учение мастерству под руководством Ивана Шишкина в Академии художеств не принесли Богаевскому творческого удовлетворения. Не хватило признания — в выставочном каталоге прямо говорится о том, что к 1917 году Русский музей из-за консервативности отборочной комиссии не обладал ни одной работой Богаевского; делу помогла революция с последующей национализацией частных собраний. Со временем художнику, само собой, также не повезло, хотя как знать: пришлась бы его пора на безмятежные десятилетия, без слома устоев и государства, состоялась бы идеологическая и чувственная инаковость художника, определившая в итоге творческий метод художника? Не повезло и с войной, поставившей крест на его жизни и чуть было не забравшей подчистую его наследие. Сам художник погиб в 1943 году в родном оккупированном городе: перед началом занятий живописью с детьми, Богаевский зашел на рынок, Феодосию в тот день бомбили, во время налета он и погиб — свидетельство очевидцев лаконично: «снесло полголовы». Мастерская художника была сразу же разграблена — о, эти соседи, тем более ожесточенные войной! Даже собственной могилы Богаевскому не судилось: по сути, он подзахоронен на Старом кладбище Феодосии к своим опекунам, Ивану Егоровичу и Софье Антоновне Шмиттам, в доме которых он воспитывался после того, как в детстве отказался покидать родной город и следовать вместе с родителями в Ялту.

Казалось бы, на всем этом фоне — откуда романтизм? С чего бы теплые миры минувшего и грядущего? Какие восходящие Солнца? Что за стремление к небу, что за вовлеченность в Космос? Но вот что — в жизни Богаевского, к счастью, был и преизбыток — любви. Поэтому свет в его работах всегда побеждает — спокойно, с достоинством, самым неизбежным образом.

Начнем с того, что в собственной семье маленького Костю понимали и уважали его стремление к творчеству, особенно мать Александра Михайловна. Судите сами — каково ей было расставаться с сыном? Но она понимала — так будет лучше. Ведь нашлось интеллектуальное семейство Шмиттов, которые оплатили обучение Константина и, что не менее важно, приняли мальчика как родного и свели его с другим своим родственником — художником Адольфом Фесслером, ставшим первым наставником Богаевского в профессии. Другой его учитель, Архип Куинджи, смог заслонить неудачный опыт ученичества Богаевского у Шишкина, и обучение в Академии художеств благополучно завершилось с присвоением Богаевскому звания художника и творческой поездкой по Европе.

Это все любовь дружеская, семейная, наставническая. Но была и самая что ни на есть романтическая: в 1906 году Богаевский сочетается браком с наследницей древней феодосийской фамилии Жозефиной Дуранте, чей род имел еще генуэзские корни. Это был почти идеальный брак, с несколько запоздавшим, но свадебным путешествием по Италии и Греции, отпечаток которого лег на многие творения Богаевского. «Почти» — потому что детей у Богаевских не было. Да и финал этой семьи оказался, как мы видим, трагическим. После гибели Константина Федоровича Жозефина Густавовна вместе с сестрой решились отправиться к своему брату, жившему в Генуе. Доехать получилось только до Вены (по иным сведениям, жена Богаевского была вывезена гитлеровцами в Германию), откуда сестры были репатриированы в Советский Союз. Полотна, бывшие при них, отправились в музейные собрания Феодосии и Симферополя — безусловное счастье для нас, имеющих возможность ныне видеть эти картины.

На выставку я шел с чувством крайнего любопытства — что же нам покажет Русский музей? Основные полотна Богаевского находятся в Крыму, а эта первая (!) в истории ГРМ монографическая выставка художника собрана только лишь из собственных фондов музея — исключение составляют две работы из собрания петербургской KGallery, да еще одна (но какая!) из частной коллекции Алексея Егорова. Почти все эти работы до сегодняшнего дня оставались труднодоступными для знакомства, а иные и вовсе никогда не экспонировались перед широкой публикой. Всего представлено сорок картин, акварелей, рисунков и литографий. Последним отведен отдельный, финальный зал — он получился философским, глубоким и производит пронзительное впечатление в первую очередь фиксацией непостоянства, преходящего характера мира, особенно если он существует только в фантазии своего творца. Зритель увидит здесь работы из альбома «Автолитографии» 1923 года. Общий тон их мрачен, даже несколько тяжел. «Атлантида», «Облако», «Прошлое» — это все миры, которые мы никогда не увидим вживую, но которые, между тем, нам отчего-то тоскливо знакомы. Две работы этого цикла особенно запали в душу: это яркие в окружающем мраке «Звезды» и иронично-трагическая «Тщета» (в оригинале Vanitas), поучительно ставящая в ничто величие исполинских, созданных на тысячелетия пирамид.

Но это все торжественно-печально и, как по мне, слишком надмирно. Я бы определил иные кульминационные моменты выставки. Работа «Ствол дерева» 1892 года выполнена юным Богаевским графитным карандашом и решительно не похожа ни на что остальное в экспозиции. До экспрессионизма остается еще более двух десятилетий, и это течение все же связано в нашем представлении с живописью. А здесь — карандашный рисунок, на котором старое дерево буквально кричит о нежелании расставаться с жизнью, а легкая, но одновременно детальная прорисовка молодых побегов утверждает вечность этой жизни. Очень неожиданно для художника — и тем ценнее.

Зато картина «Корабли. Вечернее солнце» 1912 года — это подлинный Богаевский, манифестирующий свои дивные миры, напоенные сладким восторгом. И это чистая фантазия, в то время как та самая шедевральная сепия из собрания Егорова «Залив у Судака» и акварель «Генуэзская крепость» рождают ощущение подлинности. «Залив», впрочем, в первую очередь это тягучее карамельное солнце с рыбацкими фелюгами на его фоне, даже не местность, а скорее ощущение, которые испытывали все, любуясь жаркими крымскими послеполуденными часами. А вот «Крепость» кажется топографически достоверной — на первый и второй взгляд. На третьем замечаешь, что вот тот дальний мыс вроде бы на самом деле расположен тремя десятками километров северо-восточнее и сама планировка крепостных стен несколько иная…

Такие работы-«обманки» принципиально характерны для творчества Богаевского. Еще в детстве, посещая галерею Айвазовского, в которой действует постоянная экспозиция Константина Федоровича, мы с одноклассниками радостно узнавали не то что общий вид старой Феодосии — даже отдельные конкретные дома. А после, собирая на полянах в том же старом городе ромашку в рамках летнего октябрятского задания, смотрели на натуру и недоумевали: что-то не так. Все скомпоновать по-новому, развернуть фасады, вздыбить холмы в одном месте и выровнять рельеф в другой стороне — любимая игра художника, в результате которой рождалась так вожделенная им новая, но одновременно родная земля. На выставке есть и чисто технический, но оттого еще более гениальный «розыгрыш». Картина «Утро. Розовый гобелен» 1906 года — мимо нее вполне можно пройти: мы видали гобелены и более впечатляющие. Пока не согнешься, не вглядишься в детали и не вчитаешься в экспликацию — «Холст. масло». Тончайшие мазки имитируют тканые стежки — чудо да и только.

И конечно, «Старый Крым», выставленный художником на Мюнхенском Сецессионе в 1903 году. Этот небольшой и ныне захолустный городок, находящийся не у моря, а в глубине полуострова, когда-то гремел и был грозной столицей. Века щедро одарили его своими напечатлениями, древность тамошних камней чувствуешь кожей. На полотне Богаевский изобразил вид, которого никогда не существовало в действительности. Но любой прикоснувшийся к этим местам подтвердит — он видел эти тропинки и мрачные валуны. Такова сила прекрасного Богаевского — художника, которому под силу показать нам очевидное, ту самую Атлантиду под самым нашим боком, войти в которую тем не менее нам никогда не удастся.

Фотография — Евгений Хакназаров; фотография на анонсе предоставлена Государственным Русским музеем