Анна АЛЕКСАНДРОВА

28.05.2025

Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Виктор Борисов-Мусатов — один из талантливейших русских художников-символистов. Серьезные проблемы со здоровьем не смогли стать препятствием для его творчества. В своем воображении он улетал далеко-далеко, в прекрасное прошлое, которое расцвечивал, идеализировал собственной фантазией. И хотя прожил всего лишь 35 лет, оставил после себя удивительные произведения и плеяду последователей, создавших общество «Голубая роза».

Будущий мастер появился на свет в Саратове. Родители, бывшие крепостные, принадлежали к мещанскому сословию, глава семейства служил на железной дороге. Первые четверо детей умерли, и появления на свет пятого, Виктора, Эльпидифор Борисович и Евдокия Гавриловна ждали с особым трепетом. Когда мальчику исполнилось три года, случилось несчастье: он упал со скамейки и сильно травмировал позвоночник, отчего у него начал расти горб. Отец и мать не жалели сил и средств, разыскивая докторов, способных помочь ребенку, однако его увечье осталось с ним навсегда. Это повлияло и на характер мальчика — мечтательного, любившего одиночество. Спрятаться от реальности Вите помогало изобразительное искусство, которым он увлекся в ранние годы. Через годы Борисов-Мусатов вспоминал: «Около Саратова на Волге есть остров. Этот остров называется Зеленым. В детстве он был для меня чуть ли не «Таинственный остров». Я знал только один ближайший его берег. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой».

Первые уроки рисования Виктор получил в реальном училище, где его педагогами были Василий Коновалов и Федор Васильев. Совершенствоваться юноша продолжил в Москве, в знаменитом МУЖВЗ. Впрочем, этого талантливому ученику оказалось мало: он переехал в Петербург и стал вольнослушателем Академии художеств. Занимался также в частной студии у легендарного Павла Чистякова, выпестовавшего таких гениев, как Поленов, Репин, Врубель, Серов, Коровин, Васнецов.

В столице Борисов-Мусатов пробыл недолго: сырой петербургский климат действовал на его самочувствие пагубно. Виктор перенес операцию и вернулся в Москву. Затем поехал в Крым и на Кавказ, а после отправился во Францию, где продолжил обучение в студии Фернана Кормона, художника-реалиста, поощрявшего в воспитанниках индивидуальность. Годы спустя Виктор Эльпидифорович отмечал, что подобное преподавание напоминало ему метод Чистякова.

В Париже Борисов-Мусатов провел три зимы, часто бывал в Лувре, ездил в Мюнхен и Дрезден. В летние каникулы наведывался в родной Саратов, куда окончательно вернулся в 1898 году, после завершения учебы и еще одной операции. Здесь написал свое первое полотно в стиле модерн «Автопортрет с сестрой», в котором воплотил основные элементы своего авторского универсума. В этой картине очевидна отсылка к усадебной культуре, символу дореволюционной России. Старинное платье с пышной юбкой, затейливо уложенные косы и некоторые другие детали указывают на рубеж XVII–XIX веков, правда, без привязки к эпохе. Ольга Давыдова в статье «Лирические экспрессии: одинокие мечты Борисова-Мусатова» писала:

«Главной темой изображения... являлся не сам предметно-реальный мир прошлого, а те отдельные импульсы и облики минувшего, которые провоцировали творческую ностальгию, говорящую не столько о грусти былого, сколько о современном болезненном переживании настоящего... Полюбить искусство... это все равно что полюбить смерть. Чем больше его любишь, тем хуже. Оно у автора берет все в жизни и ничего обратно уже не дает. Чем больше художник его любит, тем вернее он умирает для жизни, тем больше умирает его любовь к жизни и тем больше он выражается в своих произведениях. И чем больше он умирает для жизни, тем больше будет его бессмертие в искусстве... Стоит иметь в виду, что сам Борисов-Мусатов не считал себя «певцом помещичьих усадеб», как называли его дружественные критики. Художник настаивал на том, что он визуализирует не реальное историческое прошлое, а свое поэтическое представление о нем. «Какая эпоха?» — переспрашивал он, улыбаясь, когда у него уточняли сюжет «Изумрудного ожерелья», самой «языческой», по мнению Борисова-Мусатова, его картины, и отвечал: «Это, знаете ли, красивая эпоха — и больше ничего».

В 1894 году он гостил в имении Слепцовка, где управляющим служил его дядя. Художник был очарован этим местом. Однако главным источником вдохновения стала усадьба Зубриловка Балашовского уезда Саратовской губернии. Борисов-Мусатов побывал там в самом начале XX столетия, а затем вернулся туда вместе с художницей Еленой Александровой (вскоре она станет его женой) и младшей сестрой Еленой. Последняя об этом этапе жизни и творчества мастера оставила такие воспоминания:

«Глубокая осень в Зубриловке также увлекла брата своими блеклыми тонами красок умирающей природы. Возле дома, где он нас писал в солнечные летние дни, краски уже были печальные, серые, все гармонировало с темным осенним небом, покрытым тучами. Казалось, что и дом замер с окружающей его увядающей зеленью. Это и дало настроение брату написать картину — «Призраки». Он лично пояснял нам, как я помню, будто с окончанием жизни опустевшего помещичьего дома — «все уходило в прошлое», как изображены им на первом плане картины удаляющиеся призрачные фигуры женщин».

Историк искусства, биограф Борисова-Мусатова барон Николай Врангель о прекрасном полотне под названием «Гобелен» написал: «В парке под сенью деревьев гуляют две девушки. Они светлые-светлые, такие же белые, как Зубриловский дом, который виден в отдалении. Они грустные, как грустны эти деревья, завороженные знойной тишиной. Они милы, как мил этот дом, и их нет так же, как нет теперь этого дома».

Знаменитый эстет Андрей Белый отмечал интересную особенность работ художника: «Велика власть чар музыкальных в произведениях Борисова-Мусатова, — власть чар ласковых да улыбчивых. Вихрь звуков, тихая зеркальность напевов мелодийных, нарастая, повисли в пространствах души внимающей, — и словно осадились росами хладными мусикийские вздохи; и в туманности чар зачалась симфония облаков, шелка и розовых-розовых гирлянд. И звуки из хаоса небытия вызвали образ прошлого родимый. Овеяны силой магической эти уборы, эти салопы, эти шелка; будят в душе вздохи арф эоловых. Точно сам Эол стоял за плечом художника, нашептывая вихряными устами красочные гаммы. Всюду в творчестве Мусатова вихряные токи гамм перекрещиваются узлами. Эти-то узлы и являются нам, как образы задумчивой старины, созерцающей безвольно эоловы вихри глубин занавешенных. Всюду у Мусатова за зеркальной поверхностью тишины буря романтики».

Примечательно, что мастер в своем творчестве активно использовал фотографию. Аппарат «Кодак» он приобрел еще в 1890 году и с тех пор прилежно обучался фотографическому делу. Снимки служили вспомогательным материалом для графических и живописных работ: автор нередко фотографировал будущие композиции, а затем переносил их на холст или бумагу. В числе тех, кто позировал, были его супруга, сестра, а также Надежда Станюкович, жена отставного офицера, литератора, впоследствии написавшего первую монографию о Борисове-Мусатове. Станюковичи были для него близкими друзьями, а о Надежде знавшие ее люди говорили: «Удивительно нежная, хрупкая, прекрасной души женщина. Молодые художники из мусатовского окружения в присутствии веселой и простой Станюкович робели, ее мнения и оценки воспринимали с благоговением».

Эта красавица, представительница старого дворянского рода Рышковых, стала музой Борисова-Мусатова. Не раз позировала ему, в том числе в платье прабабушки («Дама у гобелена»). Художник считал ее своей Симонеттой Веспуччи (так звали музу Боттичелли, запечатлевшего прекрасный облик на многих картинах). Ее судьба оказалась не менее трагической, нежели у флорентийской предшественницы, умершей в 23 года от чахотки. Надежда Станюкович была спутницей мужа на Русской-японской войне, пережила тяжелейшие потрясения и, вернувшись в Россию, оказалась в клинике, где и скончалась на руках Борисова-Мусатова.

Мастер пережил ее всего лишь на два месяца. Умер в Тарусе, где работал над картиной, посвященной Надежде. Полотно осталось незавершенным. Вот что писала о нем историк искусства Милица Неклюдова: «Лебединая песнь Борисова-Мусатова, его самое совершенное и высокое творение — «Реквием»... Тихое и одновременно широкое и торжественно-просветленное, почти органное звучание бледно-зеленых масс деревьев и светлого здания, похожего на храм или на надгробный памятник, являются фоном, на котором развиваются «партии» женских фигур, остановившихся у подножия лестницы двумя неравными группами, составляющими «квартет» и излюбленный Борисовым-Мусатовым «дуэт», переходящий в «трио». Среди всего этого выделяется «соло» центральной фигуры. Лица дам задумчивы, печальны, некоторые озарены слабой улыбкой; по ним как бы проходит легкая тень изменчивой жизни. Только одно лицо — девушки, стоящей в центре, оттененное массой локонов, неподвижно, как маска. Глаза ее закрыты. Во всем облике — отрешенность от окружающего, подчеркнутая белым цветом платья. Этот прекрасный, светлый и печальный женский образ с чертами умершей Н.Ю. Станюкович присутствует здесь как воспоминание о безвременно ушедшей навеки. Он вызывает не только чувство скорби и нежности, но и философские размышления о жизни».

Через несколько дней после смерти художника сгорела в ходе крестьянских волнений его любимая Зубриловка. Василий Верещагин по этому поводу писал: «Погром усадьбы был назначен на 19 октября 1905 года. Во главе толпы шел крестьянин соседнего села Изнаира, белый как лунь старик с четырьмя сыновьями, владевший 100 десятинами земли. За ним следовали 12 телег для нагрузки награбленного добра. Старик шел уверенной поступью, держа икону в руках, в твердом убеждении, что исполняет волю царя, повелевшего в три дня уничтожить и ограбить все соседние поместья. При переходе реки Хопер к толпе присоединилась вся зубриловская молодежь и тоже пошла на усадьбу. Погром начался с винного подвала, из которого выкатывались бочки одна за другой и тут же распивались. Когда вино было выпито, озверевшая стихийная толпа ворвалась в один из флигелей. Мебель подожгли, облив керосином и устроив сквозняк. Покончив с флигелем, толпа ринулась на главный дом и точно таким же образом подожгла и его, а пока огонь разгорался, начала грабить, частью молотками и ломами разбивать в мелкие куски всю мебель, бронзу, фарфор и разрывать в клочки все картины и портреты, уничтожая все без разбора, что попадалось ей в глаза, в каком-то бессмысленном, беспощадном исступлении».

В 1907-м прошла ретроспектива Борисова-Мусатова. В том же году открылась выставка «Голубая роза», участники которой — Петр Уткин, Николай и Василий Милиоти, Сергей Судейкин, Николай Сапунов, Павел Кузнецов — продолжили разрабатывать его художественные идеи и концепции. «Смерть оборвала гирлянды, рассыпала розы, развеяла лепестки, — писал Андрей Белый. — Но ветр творчества взвил их снова перед нами. Замелькали опять знакомые лепестки: творчество Мусатова, оборвавшись в нем, незаметно откликнулось в душах его почитателей: лунной струйностью пролилось у одних, махровыми астрами завилось у других».

Иллюстрации: «Натюрморт. Цветы», 1902; «Реквием», 1905; «На диване», 1901.