Виктор Голышев — известный российский переводчик, сын переводчицы Елены Голышевой, друг поэта Иосифа Бродского. Именно в его варианте перевода мы знаем «Над кукушкиным гнездом» Кена Кизи, «Всю королевскую рать» Роберта Пенна Уоррена, «Свет в августе» Уильяма Фолкнера, «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера. Он является одним из создателей современной школы отечественного перевода — не случайно его называют патриархом гильдии переводчиков.

— Виктор Петрович, что сейчас переводите?

— Почти полгода уже ничего. Вот прислали книжку, читаю ее пока. Вообще пауз у меня в практике почти не было. Может быть, одна и была, и то, по-моему, не пять месяцев, а поменьше. Иначе просто разучишься переводить. Но то, что предлагают, неинтересно. Это много времени требует и не дает денег. Ну, хотя бы удовольствие получить, но если и этого нет, тогда уже все… 

— Качество современной литературы упало по сравнению с тем, что было прежде?

— Вы же спрашиваете у старого человека, который наверняка скажет: «Раньше было лучше». На самом деле у стариков у всех так. И мне кажется, что — да, упало. У каждой литературы бывает период, когда она замечательна, а потом слабеет. Ну, скажем, в Америке между войнами расцвет пришел, считаю, когда был, скажем, Фолкнер, Хемингуэй, Стейнбек, Колдуэлл, Дос Пассос. Фамилий не перечесть. После войны поколение тоже очень сильное было. Потом, мне кажется, ослабло. В XIX веке писали гениальные люди. А позже, до революции и после революции, тоже неплохо, но все равно Льва Толстого или Пушкина уже не явилось. Можно, это, конечно, сваливать на политику, на власть, но, думаю, эти периоды сами по себе рождаются. Видимо, жизнь заставляет писать что-то особенное. А там, если большая литература, то это всегда открытие. Про жизнь, про общество, про человека. И вот мне кажется, что сейчас с этим послабее стало. С Россией еще проще. Раньше, кроме книг, вообще ничего не было. Ну, кино в ограниченном количестве, а сейчас у людей развлечений больше. Люди как-то более торопливо живут…

— Как бегунки, бегут по своим делам, не замечая, что вокруг столько прекрасного.

— Да. Потом, чтобы книжку читать, надо немножко отключиться. Это медленный процесс. А кино ты за полтора-два часа посмотришь. И даже ходить не надо, потому что у тебя дома кино. Может, поэтому художественная литература стала играть меньшую роль в умственной жизни. Всего пик проходит…

— Первый рассказ, который вы перевели, это рассказ про банановую рыбу. Его автор — Сэлинджер. Вы тогда жили сэлинджеровским миром?

— Сэлинджеровским — нет. Мне кажется, там есть ощущение не то чтобы снобизма, но собственной исключительности. И в герое Колфилде, и в некоторых рассказах. Мне он очень нравился как писатель, но отнюдь не его герои. 

— Вы как-то говорили, что потом охладели к Сэлинджеру. Был период приятия, а потом переключились на других?

— Да. «Выше стропила, плотники» я уже не читал, «Фрэнни и Зуи» — это последнее. Мне с самого начала казалось, что у него диапазон узкий, человеческий, и что он должен закончить быстро. Я еще тогда подумал — много не напишет. Хотя кто знает, много напишет или мало. Бабель тоже мало написал, но масштаб нельзя мерить только этим. Ну, он просто очень долго сидел над своими рассказами. Мне кажется, такая же система и у Сэлинджера. Очень большая требовательность к качеству. Книги замечательные, но там развития большого нет, есть ощущение своей исключительности. Говорят, что он очень много написал, запершись жил, но кто это видел? Я видел только три его рассказа, которые не печатались, они на время попали в интернет. Два неоконченных, один оконченный, ну, там он не хуже девяти рассказов.

— В вашем представлении, кто такие великие переводчики?

— Я думаю, нет великих переводчиков, есть просто хорошие переводчики. Если про стихи говорить, то это всегда был Пастернак. Аркадий Акимович Штейнберг перевел «Потерянный рай» Мильтона, по-моему, замечательно. Андрей Сергеев. Кроме даровитости, он очень хорошо материю чувствовал. Бывает, очень складно переведено, но немножко душка не хватает. Вот у него с этим было все в порядке.

 
— Кто самый внимательный читатель — критик или переводчик?

— У них разные функции и ракурсы. Критик ведь должен конструкцию и т. д. хорошо понимать, а переводчик должен вещество чувствовать. Может, больших выводов в голове у переводчика нет, но ощущения есть, у критика взгляд более сверху. Ну, это потому что я переводчик, я так говорю, критик бы сказал ровно наоборот. 

— Какой перевод из сделанных наиболее вам дорог сейчас?

— Вот каждый раз, до последних лет, каждая книжка, она и есть самая лучшая. Ну, ты знаешь, там более знаменитые, более важные были… Вот сейчас то, что ты делаешь — самое лучшее. Или я просто не критически отношусь к тому, что делаю. Ты критически относишься, когда выбираешь, а когда уже выбрал, «рабом» становишься. Я не хочу сказать, что какая-то книжка, которую переводил, лучше, а какая-то хуже, но я знаю, какая больше нравится…

— И какая?

— А это опять необъективный взгляд. Когда ты молодой и бодрый, тебе больше вещей на свете нравится, чем когда ты старый, да. Ну там, «Вся королевская рать». Кроме того, они все разное впечатление производят. «1984» — чистая отрава, пока ты переводишь, ты отравляешься. Так что это взгляд даже не умственный, а физиологический. Когда ты целый день с отравой сидишь, ты не можешь ее, как радостное событие, вспомнить. А потом на восприятие книг накладывается та ситуация, в которой ты переводил. Когда ты работу бросил и стал роман переводить — это одно дело, а когда у тебя болели и умирали родственники, четверо за два года, то это и на восприятие романа тоже накладывается. Фон разный. Очень многое не от книжки зависит, а от твоей ситуации. 

С этой книжкой ты больше живешь, чем с приятелем, с друзьями, с кем попало. Два года ты сидишь и лучше узнаешь персону. Ты этого человека узнаешь, ты с ним общаешься настолько, что к общению с людьми не очень большая тяга, потому что ты заполнен. Вот и какой у тебя клиент, это очень сильно влияет не только художественным качеством, но самой атмосферой, рисуемой автором жизни. Я как-то спросил Марию Федоровну Лорие, почему она не переводит Фолкнера, она ответила: потому что она в этом мире не хочет жить. Вот так и сказала мне: «Я в этом мире жить не хочу». Так что от этого очень сильно зависит. Я думаю, в 1984-м она тоже не хотела бы жить.

— Какими свойствами личности должен обладать переводчик? Авантюризмом, например.

— Ну, я как-то авантюристом себя не считаю. Терпеливым задом, наверное.

— Тогда легкий азарт. Возьму и переведу текст, чего бы это мне ни стоило…

— Я бы не сказал, что это авантюризм, хотя тут некоторый риск есть. Вот хочу эту книжку перевести, и все. «Всю королевскую рать» и «Свет в августе» мне никто не заказывал. Я просто взял и перевел. Делать нечего — ты что-то должен переводить. Я разных людей встречал. Не все брались без договора работать. Кто как устроен. Кто-то любит надежность. Это риск в пределах допустимого. Главное, умение на стуле сидеть. 

— Усидчивость.

— Можно сказать и так. Это способность одному быть и некоторое терпение. Когда книга нравится, тут и терпения не нужно, потому что тебе приятно с этим человеком общаться. 

— Вопрос с цитатой из Пушкина. «Переводчики — это почтовые лошади просвещения». Почтовая лошадь, рабочая сила. Вам не обидно за такое сравнение?

— Наверное, я согласен. Это даже комплимент. Я не могу гордиться своей профессией — я ею занимаюсь и все, а кто как относится — это их дело. Но, мне кажется, в этом ничего обидного нет — что «лошадь». Можно было обиднее сказать: гадюка или там — енот. Насчет просвещения — не знаю. Книг издается столько, что они совсем не для просвещения сейчас, в нынешней России. Сейчас, я думаю, почтовые лошади развлечения. 

— Книги бумажные постепенно исчезают?

— Тиражи, наверное, будут падать, но думаю, что это будет связано не с потерей интереса, а с тем, что уровень жизни падает. На книжки, возможно, времени нет, и на них сэкономят — они дорогие стали, не то что раньше были — 1 руб. 30 коп. книжка стоила, а у тебя зарплата была 130 рублей, можно было сто книг купить. Не знаю, мне кажется, это плавный переход. Трудно поверить, что интернет может заменить книжки. Я думаю, у человека должен быть какой-то противовес, чисто физиологический. Остаться одному какую-то часть времени, замедлить темп. Нельзя же все время разговаривать, как, бывает, видишь на улице. 

 
— Когда Иосифа Бродского спрашивали: «Какая цель у писателя?», он говорил: «Хорошо писать». У переводчика так же?

— Да. Переводить хорошие книжки и не очень их портить своей рукой. 

— Из современных российских авторов кого читаете? 

— Я мало читаю. Пелевина, Петрушевскую. У меня есть знакомый писатель Максим Осипов, врач, я его читаю. Каледина. Сергей Таск, переводчик, он две книжки написал своих рассказов, я его тоже читаю. Ивана Алексеева, бывшего реаниматолога, работавшего на Севере. Александра Витальевича Гордона, прозу о Тарковском, я его три книжки прочел. Быкова «Лекции о русской литературе». Большей частью читаю знакомых.