30.03.2022

На нашу культуру сильно повлиял растиражированный позднесоветской литературой и кино миф о русском дворянстве. Но мы обязаны бывшим дворянам и сугубо человеческими вещами.

Один из убийц Распутина, Феликс Юсупов, родился 135 лет назад, в конце марта 1887 года. Он прожил счастливую жизнь, подтвердив свое имя. Латинское слово felix, среди прочих, имеет значения «счастливый, благоденствующий, благополучный, богатый, изобильный, успешный».

Изобилие было исключительным. Феликс Феликсович, князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, появился на свет в самой богатой русской аристократической семье. Ее состояние давало фору и капиталам финансово-промышленных нуворишей, и богатствам великих князей. Он был необыкновенно красив.

Не заставило себя ждать и счастье: женился Феликс Юсупов по любви, на Ирине Романовой, прекрасной девушке и княжне императорской крови, близкой родственнице императора.

С благополучием все тоже было в порядке. Во время Гражданской войны Феликсу и Ирине удалось уехать из России. Состояние было потеряно, но они увезли кое-какие драгоценности и две картины Рембрандта. Этого хватило на дом в Булонском лесу и безбедную жизнь в Париже. Когда деньги были прожиты, они отсудили 25 тысяч фунтов у голливудской кинофирмы: в фильме о Распутине Ирину Александровну вывели любовницей «святого черта». С тех пор в начале голливудских лент стало появляться предуведомление, что события фильма вымышлены, а совпадения с реальными лицами являются случайными.

Сотрудничать с нацистами во время оккупации Феликс Феликсович и Ирина Александровна отказались. К концу жизни они вновь обеднели, но им могли бы позавидовать тысячи эмигрантов и десятки тысяч оставшихся в России дворян.

Семейство Юсуповых оказалось уникальным явлением в российской истории. Точнее — в имущественной истории российского дворянства. В России не было майората. Имения не переходили старшему в роде, а дробились между наследниками. Некогда значительные состояния исчезали. А в семействе Юсуповых из рода в род в каждом новом поколении выживал и оставлял потомство только один мальчик. Остальные либо умирали в детстве, либо погибали, не дожив до двадцати шести лет. Это называли «проклятием Юсуповых», но семейное состояние стало огромным.

В Англии, Испании, Португалии, Италии имелось не одно такое семейство. Безмерно богатая английская родовая аристократия на протяжении большей части XIX века контролировала парламент и успешно управляла страной. Конец этому положил целый ряд разделенных во времени реформ: упразднение «гнилых местечек», подорвавший благосостояние пэров налог на наследство. Русская аристократия в ХIX веке самостоятельной политической роли не играла. Она в целом была далеко не так богата, ее земельные владения были разнесены по разным губерниям. Влияние русских аристократических семейств не конвертировалось во власть в какой-то отдельной местности. К 1917 году средне- и мелкопоместное российское земельное дворянство в массе своей было небогато.

Отличный пример этого дает семейство Буниных. Родословная семьи замечательного писателя была длинной, фамильный гонор значительным, но жили они едва ли не в бедности.

В России было родовое дворянство, было служилое дворянство, чиновничье, академическое (учителя и профессура), военное. Частично оно ушло в эмиграцию, но по большей части осталось в стране. Культура русской эмиграции в самых блестящих своих проявлениях была дворянской, аристократической — тут стоит вспомнить Бунина и Набокова. За границей жил русский балет, высокое придворное искусство. Но сохранить национальные традиции, в том числе и культурные, было сложно уже во втором поколении. Эмиграция ассимилировалась. Один из примеров этого — прекрасная британская актриса, оскаровский лауреат Хелен Миррен, она же Хелен Лидия Миронофф, она же Елена Лидия Васильевна Миронова, отдаленный потомок фельдмаршала графа Михаила Федотовича Каменского.

Процесс социальной и культурной ассимиляции происходил и с теми дворянами, кто остался в СССР. Он осуществлялся едва ли не быстрее, но по большей части был внешним.

Представители бывших привилегированных классов в раннем СССР считались людьми второго сорта. Они долго были лишены избирательных прав. В 1925 году в СССР приняли закон об обязательной военной службе. В армию запрещалось призывать «лиц эксплуататорских классов», детей бывших дворян, купцов, офицеров старой армии, священников, фабрикантов, а также казаков и кулаков. Бывшие дворяне становились первыми кандидатами на увольнения во время «чисток» советских учреждений, высылок из городов и посадок.

Стратегии выживания оказывались разными. Помогало знание языков — можно было переводить или, что случалось гораздо чаще, преподавать. Бывшие дворяне играли в оркестрах, учили музыке и математике. Выручал и высокий, по сравнению с общим фоном 20–30-х годов прошлого века, культурный уровень. Главный герой «Двенадцати Стульев» Ильфа и Петрова Ипполит Матвеевич Воробьянинов был крайне пустым человеком, но благодаря этому как-то выжил в новой реальности и работал в ЗАГСе, в отделе регистрации браков и смерти. Для женщин распространенной стратегией был брак и смена фамилии. Бывшие гвардейцы в Ленинграде отмечали полковые праздники. Среди них были и те, кто служил в Красной Армии. Одному из них, по сведениям ОГПУ (об этом в книге «Сталин и его маршал» писал Сергей Минаков), бывшие однополчане пеняли за то, что он пришел к ним с масонским знаком — орденом Красной Звезды. Этих людей можно было сломать, им приходилось применяться к советской действительности, но внутренне они оставались самими собой.

А что же происходило с их детьми? От них ниточка тянется к нам. Стоит понять, что мы взяли от дворянского этоса и дворянской культуры.

Родители давали им то, что могли, — Марию Малич (1912–2002), урожденную Голицыну, автора книги «Мой муж Даниил Хармс», в совершенстве выучили французскому. Она знала только советскую жизнь, рефлексии по прошлому у нее не было.

Ее родственник Сергей Голицын (1909–1989), автор книг «Записки уцелевшего» и «Записки беспогонника», мечтал хоть в какой-то форме вернуть славное прошлое, для него оно было значимо. Он нес свою фамилию как крест и в то же время ею гордился. Все дороги для него были закрыты — но помогла Великая Отечественная, с которой он вернулся с двумя орденами.

Константин Симонов (1915–1979), сын генерал-майора императорской армии и княжны Оболенской, тоже оставил мемуары. Он остро переживал то, что многие из его родственников были высланы, а приемного отца, бывшего царского подполковника, едва не посадили. Его стратегия выживания состояла в том, что он искренне, всей душой, принял новую реальность. Учился в фабрично-заводском училище, сливаясь с пролетариатом, работал токарем и пришел в писатели из рабочих. Он стал важной частью нового времени, был искренне верен Сталину, принимал участие в проработках коллег.

Матерью Юрия Нагибина (1920–1994), оставившего исключительно откровенный «Дневник», была дворянка. Себя он считал евреем — по отцу. То, что его настоящий отец, дворянин, был расстрелян в 1920-м за участие в крестьянском восстании, писатель выяснил много позже. Родство здесь чисто духовное — да и было ли оно? Нагибин считал, что он всем обязан тому, кто его вырастил. Но и родной, поздно открытый отец был для него очень важен — как культурный архетип, изначальный образ, задающий общую структуру личности.

На нашу культуру и на нас сильно повлиял растиражированный позднесоветской литературой и кино миф о русском дворянстве. Тут стоит вспомнить несчетное количество фильмов, от «Звезды пленительного счастья» до «О бедном гусаре замолвите слово», романы Окуджавы — и иже с ним.

Но вместе с этим для нашей культуры, для всех нас, значимо и то человеческое, что донесли до нас бывшие дворяне. Это особенно хорошо видно на примере писателей.

У всех этих людей было очень развито представление о чести. Симоновская верность Сталину была сродни военной присяге, служению. Нагибин остро реагировал, когда задевали его личную честь, и презирал самого себя за литературную халтуру. Рядовой Голицын командовал ротой в военно-строительной организации в том числе и из-за редкой порядочности.

Для всех них был чрезвычайно значим род, семейная история.

Они умели брать на себя ответственность.

Им был свойственен высокий уровень саморефлексии — он был на порядок выше, чем в их время и даже в современном им писательском цехе.

У них — хотя бы в силу более высокой общей культуры — представление о плохом и хорошем было сильнее и точнее, чем у их не обремененных воспитанием и образованием современников.

Все это было свойственно не только известным людям, писателям, но и обычным советским гражданам — лишенным избирательных прав «бывшим». Так они воспитывали своих детей, а те несли это другим.

Их нет, а то, что они прямо или опосредованно передали нам, осталось.

Вот старая, истрепанная книга с дарственной надписью: «Сие святое Евангелие дано ученице Земской Учительской семинарии Фаине Андреевне Семеновой, 1890 года, 3 июня».

Фаина Семенова — прабабушка автора; семья была дворянской, но очень бедной. С аристократией Фаина Андреевна имела дело опосредованно: учительствуя в имении графов Муравьевых, она читала книги в библиотеке их усадьбы.

От нее осталось несколько правил.

Спина всегда должна быть прямой.

Книга должна быть дочитана. То, что на тарелке, доедено.

Надо уметь работать руками — шить, вязать, все делать по дому.

Какой бы тяжелой и унизительной ни оказалась твоя судьба, нельзя терять достоинства, воли к труду и смысла жизни. А еще — доброжелательности и интереса к людям.

Это ей удалось: она умерла в глубокой старости, помогая внуку делать уроки. Провожая ее, рыдала вся жуткая, огромная московская коммуналка, населенная самыми разными людьми, в том числе и очень страшными.

Дворян как социальный слой они, скорее всего, ненавидели. А ее любили.