ЧУМА НА РУСИ

Впервые она проникла в русские княжества, по-видимому, в XIV веке. Наступление пошло с Запада, и первым пострадал Псков, один из самых многонаселенных русских городов того времени. Мор был жестокий, ежеутренне к каждому храму приносили по 30 покойников. Жители позвали на помощь архиепископа Новгородского Василия Калику, верили, что молитва всеми почитаемого архиерея остановит бедствие. Он без промедлений прибыл в Псков, провел крестный ход, а на следующий день скончался.

Его хоронил весь Новгород, тысячи людей пришли проститься с архипастырем, после чего эпидемия охватила всю Новгородскую землю. Затем черная смерть перекинулась на Москву. Самыми известными жертвами бедствия стали митрополит всея Руси Феогност, два малолетних сына великого князя Симеона Гордого, сам Симеон Иоаннович и его брат Андрей.

Случались нашествия моровой язвы и позже, например, при Иване Грозном, во время Ливонской войны. Однако самая жестокая эпидемия чумы разразилась в годы правления Алексея Михайловича, летом 1654 года. Молодой государь отправился с войском под Смоленск — драться с поляками за наши западные земли и Малороссию, в которой уже поднял восстание против панов Богдан Хмельницкий.

Многие бояре в те дни бежали из Москвы. Царская семья нашла приют сначала в Троице-Сергиевой лавре, а потом в Калязине, в монастыре. Эти обители считались царскими. Их удалось оградить от болезни. Наверное, помогли молитвы. Заставы со стрелецкими отрядами, стоявшими на пути разносчиков заразы, тоже сыграли важную роль.

Поначалу власть в Белокаменной сосредоточилась в руках патриарха Никона, к тому времени уже начавшего церковную реформу. Он приказал окуривать дома можжевельником и полынью, а главное, закрыть город, чтобы чума не распространилась по стране и не проникла в войско. С этой задачей справиться удалось: среди тех, кто сражался с поляками, мора не было.

В разгар эпидемии Никон покинул Москву, управление перешло в руки двух храбрецов, боярина Михаила Пронского и князя Ивана Хилкова. Чума и ее последствия разоряли столицу, в городе орудовали разбойничьи шайки. В народе назревал мятеж: многие считали причиной мора церковную реформу. Пронскому удалось остановить смуту без кровопролития. Михаил Петрович не побоялся выйти к толпе со словами вразумления.

К сожалению, этого мудрого боярина болезнь не пощадила: в сентябре и его, и Хилкова она таки настигла.

Из тех, кто остался в Первопрестольной и других зараженных местах, погибли от чумы не менее половины. Справиться с ней смог лишь генерал Мороз, наш извечный воевода.

Патриарх Никон и Алексей Михайлович вернулись в полупустую и разграбленную Москву. Восстановить привычную жизнь удалось с помощью переселенцев, которых царь приказал свозить в стольный град из отдаленных, не затронутых эпидемией областей России.

ГРАФСКАЯ ЩЕДРОСТЬ

Чума снова заявила о себе в России во времена императрицы Екатерины Великой, которая верила и в гигиену, и в медицину. Болезнь тогда разгулялась в Причерноморье, где русская армия громила на полях сражений Турцию. В ноябре 1770 года возвращавшиеся с юга солдаты занесли бациллу в Москву. Эпидемия разразилась следующей весной. Город сразу же окружили карантинными постами. Почти все московское начальство, включая фельдмаршала Петра Салтыкова, боясь заразиться, покинуло Белокаменную. Старых кладбищ не хватало, мертвых свозили в предместья. Примириться с этим москвичи не захотели, назревали беспорядки. Многие верили, что в беде поможет чудотворная Боголюбская икона Божией Матери, список которой издавна находился в открытой часовенке у Варварских ворот. Там собирались многотысячные толпы.

Московский архиепископ Амвросий понимал, что столь кучное скопление народа может способствовать быстрому распространению заразы, и запретил уличные молебны, а чудотворный образ велел перенести в храм Кира и Иоанна на Солянке.

В толпе нашлись провокаторы, обвинившие архипастыря не только в отступничестве, но и в воровстве: дескать, прикарманил собранную по копейке во время молебствий «казну Богородицы». Начался бунт. Вооруженные толпы разгромили резиденцию Амвросия в Кремле, разграбили несколько богатых усадеб, а его самого, скрывавшегося в Донском монастыре, нашли и подвергли расправе.

В город вошли войска, однако прекратить мятеж удалось только графу Григорию Орлову. Он вместе с отрядом гвардейцев-добровольцев вошел в Москву и взял ее в свои руки. Григорий Григорьевич считал, что «первая союзница болезни — нищета», и начал щедро одаривать жителей. Платил всем — и врачам, и могильщикам, и вдовам, и больным, и тем, кто выписывался из госпиталей, открывал новые больницы и кладбища (Ваганьковское, Пятницкое, староверческое Рогожское). Тысячам оставшимся без дела людей дал работу — на ремонте и строительстве домов, дорог, оплачивал этот труд из собственного кармана. Москвичи полюбили его не только за щедрость, но и за смелость: не раз бывавший на поле боя граф отважно шел в чумные бараки. Главным средством против распространения страшной болезни считалась в те годы уксусная вода. Орлов строго следил за тем, чтобы уксус прибывал в Москву в срок и в нужном количестве.

Беспорядки прекратились, зачинщики и убийцы архиепископа Амвросия были, само собой, строго наказаны. К ноябрю 1771-го эпидемию удалось победить, в чем помогли и ранние заморозки. Чума в тот год унесла жизни около 60 тысяч москвичей.

В Петербург Григорий Григорьевич возвратился триумфатором, правда, чтобы увидеться с императрицей, ему пришлось выдержать двухмесячный карантин в предместье столицы. В его честь в Царском Селе были возведены триумфальные ворота — первый в нашей истории монумент, посвященный не воинским, а гражданским подвигам. «Орловым от беды избавлена Москва!» — эти слова начертаны на воротах золотыми буквами.

«ПОДАРОК» ИЗ ИНДИИ

В 1830–1831 годы в России свирепствовала холера, смертоносная кишечная инфекция, зародившаяся на берегах Ганга и перенесенная в Европу британскими солдатами. От нее в те годы умерли примерно 200 тыс. человек. Объявленные в городах карантины вызывали подчас ярость обывателей.

Как и во времена Алексея Михайловича, шла война с поляками. Те взбунтовались практически одновременно с появлением первых холерных больных в Москве.

В разгар боевых действий в Польше от этой болезни умер наш главнокомандующий фельдмаршал Иван Дибич-Забалканский. А чуть позже — наместник Царства Польского, великий князь Константин Павлович. Холера пришла с Востока. Доблестные солдаты армии Ивана Паскевича занесли ее из Ирана и Турции, и первым из крупных городов империи пострадал от холеры Тифлис.

Министр внутренних дел Арсений Закревский энергично взялся за дело, к большому неудовольствию запертых в своих имениях дворян, а также купечества, которому пришлось остановить караваны с товаром. Карантинами перегородили всю империю, остановили движение транспорта. Но эти меры не помогли уберечь от эпидемии Первопрестольную.

Осенью 1830-го Москва вся пропахла хлорной водой, дегтем и чесноком (эти средства в какой-то мере пресекали распространение болезни). В Петербург в тот год холера еще не пробралась, однако император Николай I посчитал своим долгом незамедлительно прибыть в старую столицу. Московский генерал-губернатор Дмитрий Голицын получил от него лаконичное письмо: «Я приеду делить с Вами опасности и труды. Преданность в волю Божию! Я одобряю все Ваши меры. Поблагодарите от меня тех, кои помогают Вам своими трудами».

Император, не страшась заразы, прошелся по госпиталям. Помолился в Иверской часовне, которая слыла чуть ли не главным рассадником инфекции. Приезд государя в зараженный город произвел сильное впечатление на москвичей. В прежние времена монархи от чумы бежали, а холеру сравнивали именно с ней. (Пушкин, например, внимания на различия между этими смертоносными болезнями не обращал.)

«Спокойствие, которое являлось на челе Государя, сообщалось самым малодушным людям», — писал сенатор Александр Булгаков. Император не дрогнул даже тогда, когда после двух дней кровавой рвоты умер один из его личных лакеев. Николай Павлович тогда же прихворнул, но, к счастью, болезнь не являлась холерой. Пребывая в Болдине на карантине, Пушкин восхищался поведением царя. Всем было ясно, что самодержец в те дни предотвратил народные волнения.

Героически проявили себя и врачи, а также их добровольные помощники. Писатель Вадим Пассек, помогавший лекарям как медбрат, проводил на себе эксперименты по выявлению прилипчивости холеры, и все обошлось. Столь благородных энтузиастов было несколько. Заразился при аналогичном опыте, но выжил, а затем исцелился знаменитый педиатр Филипп фон Депп. Известия о таких подвигах произвели переворот в психологии москвичей, исчез панический ужас перед холерой. Стало ясно, что болезнь опасна, но излечима, к тому же не так заразна, как чума, выкашивавшая целые города и слободы. Последний холерный больной в Москве выздоровел в январе 1831 года, а потом и морозы помогли изжить недуг.

ВСЕ ХОЛЕРА ВИНОВАТА...

Как ни старался Закревский окружить Петербург карантинными преградами, зараза в столицу проникла — поздней весной 1831 года. Жители тогдашней столицы повели себя куда менее благородно, чем москвичи. Собиравшиеся на улицах толпы обрушивали ненависть прежде всего на поляков и других инородцев. Считалось, что те заразили невскую воду. Во вторую очередь под удар попадали медики и полицейские.

На Сенной площади находились переполненные холерными больными госпитальные палаты. Туда-то и стягивалась толпа, чтобы расправиться с врачами.

Дело дошло до того, что в течение трех суток полиция и доктора прятались, покуда рассвирепевшие массы неистовствовали. На Сенной были выстроены войска. В народе начался ропот: мол, царь и его вельможи давно оставили холерный Петербург, а простой люд полиция из города не выпускает. Лишь смелое появление среди толпы Николая I успокоило бунтарей. Царь обратился к народу с речью: «Русские ли вы? Вы подражаете французам и полякам; вы забыли ваш долг покорности мне; я сумею привести вас к порядку и наказать виновных. За ваше поведение в ответе перед Богом — я. Отворить церковь: молитесь в ней за упокой душ невинно убитых вами».

Бунта удалось избежать, а тот эпизод из жизни императора долго считался одним из главных его подвигов, был прославлен художниками и литографами. Рассказал о нем и генерал Александр Бенкендорф, сопровождавший императора. Сам шеф жандармов тоже перенес приступ холеры, тяжко болел, но остался жив.

К началу 1832 года, с наступлением крещенских морозов, эпидемия угасла.

Через десятилетие холера вернулась в Россию, но распространилась не столь широко.

Над болезнью уже начали смеяться. Громче и талантливее всех — художник Павел Федотов.

На его знаменитой картине идет безудержная пирушка. В образе лысеющего выпивохи с поднятой рукой живописец изобразил самого себя. Одному из завсегдатаев этого вертепа стало дурно, он, грузный, лежит бездыханно, а двое сердобольных товарищей над ним склонились. Остальным гулякам до больного и дела нет. Вокруг — споры, склоки насчет возможной причины несчастья: видимо, с сердцем стало плохо от застольных излишеств...

Впрочем, художник все разъяснил в специальном стихотворении, ведь он обладал и литературными способностями:

КАК ЛУКАВОГО В ГРЕХАХ

Наш брат укоряет,

Так, когда холеры страх

В городе гуляет,

Все всему она виной —

Все холеры. Так, иной

Чуть до вкусного дорвется,

Не утерпит — так напрется,

Что в здоровую-то пору

Переварить желудку впору.

Так подчас забывши страх,

На приятельских пирах

Выпьют одного вина

По полдюжины на брата.

Смотришь — худо. Кто ж вина?

Все холера виновата...

ПОБЕДИТЕЛИ ЭПИДЕМИЙ

Первую эффективную противохолерную вакцину разработал в 1892 году российский врач Владимир Хавкин. Он провел на себе опыты, доказавшие ее безопасность, а затем отправился в Индию, где свирепствовало очередное поветрие. Вакцинация остановила эпидемию 1893–1895 годов. Махатму Хавкина (так его прозвали брахманы) помнят там и сегодня.

Первую «живую вакцину» против черной смерти создала и с риском для жизни на себе испытала тоже наша соотечественница — Магдалина Покровская, много лет работавшая на Ставропольской противочумной станции.

В 1943 году в США был открыт второй после пенициллина антибиотик — стрептомицин. Американцы строго хранили тайну изготовления этого препарата. Советские исследователи из НИИ эпидемиологии и гигиены пошли своим путем и получили отечественный аналог, который вскоре стал доступным средством для всех наших врачей.

В 1945 году в Маньчжурии началась последняя в истории крупная эпидемия чумы, разгоревшаяся на фоне гражданской войны в Китае. Бороться с болезнью пытались и японские, и американские врачи, но успеха добились только советские медики.

В 1947 году туда прибыл военврач, подполковник Николай Николаев, скромный человек, никогда не занимавшийся саморекламой. Посетив очаги заражения, он принял решение использовать стрептомицин, и эффект превзошел самые смелые ожидания! Все, кого стали лечить на ранней стадии заболевания, в течение одного-двух дней выздоровели, полностью избавившись от чумных палочек. Спасти удалось даже самых безнадежных — тех, кто уже двое-трое суток страдал от болезни. Препарат помогал и им.

С тех пор чума потеряла грозный статус смертоносной. Время от времени ее очаги возникают и в наше время, но стрептомицин берет верх, и широкого распространения эпидемии не получают.

Мы вправе гордиться и тем, что чуму человечество победило тоже благодаря усилиям наших соотечественников. Жаль, что фамилии этих героев почти неизвестны. Быть может, нынешняя беда, пандемия коронавируса, приучит ценить подвиги врачей, помнить о русских медиках, поставивших точку в истории страшной напасти.

Когда мы читаем об успехах китайцев в преодолении теперешней пандемии, нелишне знать, что основы современной медицины пришли в Поднебесную из нашей страны. Все начиналось с доктора Николаева, в том числе и борьба с COVID-19.