«Культура» решила рассказать о выживших в советское время частных домах столицы.

Сегодня в Москве встречаются особняки, которые находятся на балансе предприятий как офисы, а используются владельцами бизнеса под жилье. Владельцы таких домов их не рекламируют, но иногда краем глаза удается увидеть, как они живут. Вот старый московский двор на Новой Басманной — с одной стороны построенные в конце XIX века доходные дома, с другой — их ровесница, сильно облупившаяся городская усадьба. Посередине постройки поменьше, к ним прилепился отреставрированный флигель. Перед флигелем сад: решетка забора затянута диким виноградом, но можно разглядеть деревья и беседки. Домработница накрывает стол, хозяин занимается оздоровительным бегом среди своих роз — вот он, сегодняшний московский частный дом.

Эти примеры, однако, так далеки от историй о родовых замках: в них нет ни интриги, ни привкуса чуда... Прелесть старого частного дома в том, что он живет вместе с хозяевами, каждое поколение дарит ему свое тепло, и в конце концов дом сам начинает казаться живым... Могло ли сохраниться такое в самом сердце страны, 70 лет люто боровшейся с частной собственностью? Парадокс, но «родовые гнезда» в Москве все еще существуют.

На Софийской набережной, на Болотном острове, напротив Кремля, долго шла борьба за частный дом, который первый владелец восстановил в 20-е годы, во времена НЭПа — тогда разрешалось брать в собственность брошенные здания. В войну дом сдали государству в обмен на не полагавшиеся владельцам частного жилья продуктовые карточки, и он стал коммунальным. Затем, перед сносом, подселенцам дали жилье на окраинах, а сын первого хозяина нашел закрытое постановление ЦК КПСС, запрещающее сносить дома с износом менее 45 процентов, и никуда не поехал. Позже он приватизировал дом, а 3,5 сотки земли оформил в собственность по дачной амнистии. Свой двор в двух шагах от Кремлевской стены, посаженные отцом деревья, деревянное крылечко, спуск к Москва-реке: до тех пор пока это было возможно, хозяин плавал на ней на собственной моторной лодке... В 2011-м за все это просили 180 миллионов рублей, а в 2013-м предложили 160 млн, но тогда продажа не состоялась.

Это необыкновенное чудо, обыкновенные чудеса начинаются там, где речь идет о людях, пользовавшихся привилегиями. В некоторых из симпатичных коттеджей, построенных в конце 40-х около Курчатовского института, до сих пор живут его сотрудники. (К примеру, академик Евгений Велихов.) Большие ученые в сталинском СССР были элитой, их особняки строились на личные деньги, иногда они становились родовыми домами.

В Москве сохранилось несколько домов, находящихся в частном владении с XIX и первой половины ХХ века. Среди них есть и бывшая подмосковная дача, и дом, построенный богатым крестьянином. Но наиболее значительные, заметные дома, обладающие самой интересной историей, не только архитектурной, но и человеческой, связанной с их хозяевами, имеют отношение к искусству.

Это, например, расположенная около метро «Динамо» мастерская (точнее, особняк) Матвея Манизера, любимого скульптора Сталина, автора его посмертной маски и лауреата трех Сталинских премий, — даже далекие от искусства люди знают его по статуям на станции метро «Площадь Революции». Дом был построен в 1951-м, сейчас его окружают пятиэтажки, по местной легенде, на их месте был сад Манизера.

Знаменит конструктивистский дом архитектора Константина Мельникова в Кривоарбатском переулке, построенный в 1927–1929-м.

В сооруженном в 1950-х в стиле барской усадьбы особняке скульптора Вучетича на Тимирязевской во дворе стоит огромная голова Ленина — как и перед домом Манизера.

Дом-мастерская Веры Мухиной на Пречистенке был построен в 1947-м в стиле позднего конструктивизма, но его фасад украшают классические элементы. В самой мастерской находился напоминающий поворотную башню танка механизм, при помощи которого Мухина разворачивала огромные скульптуры.

Дом архитектора Александра Кузнецова на Остоженке принадлежит одной и той же семье с Первой мировой.

Рядом с музеем Тропинина, в его бывшем дворе, находится двухэтажный частный дом, построенный в XIX веке. Музей расположен в бывшей купеческой усадьбе. После пожара 1812 года главный дом перестроили в стиле ампир. В шестидесятые годы прошлого века, в эпоху коммуналок, малогабаритных квартир-«хрущевок» и лютой борьбы с остатками капитализма, особняк и двухэтажный флигель принадлежали частному лицу.

История того, как этот дом стал музеем, напоминает детектив. Его последний хозяин был необыкновенным человеком, и его судьба заслуживает отдельного рассказа.

ГОРОДСКАЯ УСАДЬБА ВРЕМЕН ХРУЩЕВА

Музей Тропинина находится в Щетининском переулке, около Большой Ордынки, в ампирном особняке XIX века. До революции особняк принадлежал купеческой семье Петуховых, а после нее, по официальной версии, дом и сад были оставлены «в собственности семьи за заслуги перед Отечеством». Речь идет об исследователе-полярнике, этнографе, профессоре Института народного хозяйства им. Плеханова, коллекционере Николае Петухове. На самом деле ему оставили только три комнаты, остальные 37 долей владения из сорока он получил уже в 1938 году.

По версии, изложенной в «Википедии», «перед своей смертью в 1965 году Николай Петухов завещал особняк Феликсу Вишневскому для создания там постоянной экспозиции его коллекции картин». Удивительно, но при застраивавшем Москву блочными пятиэтажками бюрократе-романтике Хрущеве, решительном враге любой частной собственности, двухэтажный особняк — 345 квадратных метров — и сад получил дважды осужденный коллекционер Феликс Вишневский. Во владение всем этим он вступил еще при жизни профессора Петухова. Эта история также необыкновенна, как и сам коллекционер.

По словам его знакомого, искусствоведа и журналиста, мнголетнего сотрудника «Советской культура», Евграфа Кончина, Вишневский ходил в застиранной солдатской рубашке, обтрепанном пиджаке, стоптанных башмаках с галошами, крестьянском тулупе, подпоясанном чуть ли не веревкой: «Встретишь такого где-нибудь в переходе метро — подашь милостыню». А в его портфеле при этом могли лежать 30 тысяч рублей — невероятные по тем временам деньги. Рассказывая о том, как ему достался особняк, коллекционер «отделывался туманными намеками». В своих собирательских делах он ходил по лезвию ножа: дом в Щетининском переулке много раз обыскивали, и однажды, по словам того же Кончина, нашли «закопанные во дворе у стены дома огромные ценности: золото, ювелирные вещи, драгоценные камни». Вишневский от них отказался, спасли его советские вельможи, для которых он собирал частные коллекции, — говорят, среди них был сам министр иностранных дел Громыко. За Вишневского вступились и Министерство культуры СССР, и газета «Советская культура».

Сам Вишневский называл себя не коллекционером, а собирателем, его интересовало все: бронза, часы, мебель, вышивка бисером, картины. В его собрании были работы Тропинина, Аргунова, Рокотова, Левицкого — какие-то из них он время от времени дарил государству, что-то продавал музеям, что-то выставлялось.

А потом Феликс Вишневский отдал стране все, что имел. В 1971-м газета «Известия» написала, что мечта старого коллекционера наконец-то сбылась, и сейчас об этом говорят как о ярком примере отечественного меценатства, возродившем традиции Мамонтова и Рябушинского. Но, возможно, на самом деле все было не совсем так.

Доктор юридических наук Александр Боннер в очерке «Художественные собрания и коллекционеры» писал, что в середине шестидесятых советскому резиденту в Лондоне попалась на глаза заметка в английской газете; в ней шла речь о московской выставке, основу которой составили экспонаты из коллекции Вишневского. Там говорилось, что его собрание оценивается в два миллиона фунтов. (Чтобы пересчитать на нынешние деньги с учетом инфляции, эту сумму стоит увеличить раз в двадцать.) Резидент отправил заметку в Москву, и та попала на самый верх, в Политбюро ЦК КПСС. Там было принято решение, его спустили в Комитет государственной безопасности. КГБ начал работать по Вишневскому, и его судьба могла оказаться плачевной. В те годы собирателей антиквариата сажали за спекуляции (а нумизматов еще и за валютные махинации, ведь они покупали и продавали золотые монеты), а коллекции конфисковывали.

Коллекции Вишневского государство отбирало несколько раз. Первую он начал собирать в 17 лет, после того как отец, богатый фабрикант, подарил ему картину Тропинина. После революции их фабрику национализировали, но коллекцию не тронули. Вишневский быстро ее расширял — «бывшие» меняли картины и коллекционный фарфор на картошку и муку.

В 1928-м его выслали в Кострому, большую часть коллекции конфисковали. В Костроме он работал консультантом в областном ГПУ (Государственное политическое управление. — «Культура»), определял ценность изъятых в храмах художественных ценностей, затем был сотрудником музея, потом инженером на фанерной фабрике и все это время пополнял свое собрание. В 1946-м его снова репрессировали и отобрали все, но ему удалось добиться реабилитации и вернуть большую часть коллекции. В 1948-м Вишневский перебирается поближе к Москве, затем получает московскую прописку. Все свои деньги он тратит на новые экспонаты для своего собрания. В то время их можно было найти на помойках.

Люди выбрасывали старую мебель, которой сейчас нет цены. В антикварных магазинах за несколько десятков рублей можно было купить картину неизвестного старого мастера. У Вишневского была гениальная коллекционерская «чуйка» и золотые руки, он был прекрасным реставратором, краснодеревщиком, бронзовщиком. Мог разглядеть в невзрачном полотне картину великого художника и отреставрировать ее так, что она возрастала в стоимости в сотни раз. Вишневский пополнял коллекцию, покупая вещи у голодающих старых аристократов, приобретал то, что не сумели по достоинству оценить в музеях. Посадить его могли за другое.

Следователи раскручивали дело антикварного магазина на Арбате — там брали проценты за выгодно проданные или удачно купленные коллекционерами вещи. Самое ценное из того, что поступало в магазин, уходило к «своим». Другие коллекционеры платили десять процентов от стоимости, прижимистый Вишневский — семь. Деньги были очень большими.

К тому же в его коллекции имелись экспонаты, до войны хранившиеся в государственных музеях, к примеру, в Алупкинском — и это тоже был повод для уголовного дела. Примеры имелись: в шестидесятых прошел большой судебный процесс над нумизматами. Нескольких человек оправдали, а нескольких посадили.

Трудно сказать, как события развивались дальше: то ли Феликс Вишневский их опередил, то ли ему сделали предложение, от которого невозможно было отказаться. Старый коллекционер передал в дар государству несколько сотен уникальных экспонатов, портреты, музыкальные инструменты, бронзу, фарфор, рамы от картин. На этой основе был создан музей Тропинина, а Вишневский стал его главным хранителем.

В 1975 году ему было присвоено звание заслуженного работника культуры РСФСР. Его потомки до сих пор живут в принадлежащем им бывшем флигеле усадьбы Петуховых, построенном в 1860 году бревенчатом двухэтажном деревянном доме с небольшим садом, отгороженном от здания музея высоким забором.

ИСТОРИЯ ДЛИНОЙ В СТО ЛЕТ

В Мансуровском переулке стоит особняк, купленный предком нынешних владельцев, архитектором Александром Кузнецовым в 1915 году. Он перестроил его, в 1920-м постройке дали статус «исторического здания». После революции дом Кузнецовых национализировали. В 1924-м он снова стал частным, но Кузнецовых «уплотняли» — вплоть до 1970-го, когда дом полностью перешел к наследникам архитектора. Здесь снимался «Жестокий романс» Рязанова, а прохожие сквозь забор могли полюбоваться питомцем хозяев — ручным орлом. Такие истории помогают жить: оказывается, семья может быть сильнее обстоятельств — даже таких суровых, как советская власть.

Рассказывает Анастасия Сивицкая, активист «Архнадзора»:

— Судьба особняка Кузнецовых уникальна, но неудивительна: советская власть была властью кнута и пряника и изредка могла сохранить владения в частных руках, — по заступничеству влиятельного гослица или для обеспечения лояльности. В 1923-м архитектору Ивану Жолтовскому была выделена бывшая усадьба поэта Баратынского, в прошлом белокаменные палаты, одно из самых старых зданий Москвы, и он жил и работал там до 1959-го, до своей смерти. Есть и куда более необыкновенные вещи: в окрестностях музея Тропинина много деревянных домов, которые не отбирались и очень давно находятся в частном владении. К примеру, дом 8/1 в 1-м Казачьем переулке.

Сегодняшняя судьба городской усадьбы Кузнецовых нам не очень понятна. В девяностые годы дом выставлялся на продажу, но тогда она так и не состоялась. Не так давно там происходили какие-то странные ремонтно-реставрационные работы, разрешений на них не было. Нам стало тревожно, и мы связались с потомками архитектора Александра Кузнецова. Они нас успокоили, сказали, что с домом все в порядке. Но кто им владеет в наши дни, мы до конца так и не понимаем... Сейчас он выглядит нежилым.

Рассказать о дальнейшей судьбе уникального особняка «Культура» попросила правнучку архитектора Александра Кузнецова Анну Арциховскую-Кузнецову:

— Дом по-прежнему наш, и мы бы хотели сделать так, чтобы он отчасти стал музеем: превратить бывший кабинет деда в мемориальный. Экспозиция будет связана не только с историей семьи Кузнецовых, но и с близлежащими переулками, нашими соседями и гостями. Генералом Брусиловым, архитекторами Шехтелем и Щусевым, авиаконструктором Туполевым, братьями Топлениновыми: артистом Художественного театра Владимиром и декоратором Малого Сергеем, — в полуподвале их одноэтажного домика в Мансуровском переулке бывал Булгаков. С самим Булгаковым, военачальником Гая Гаем, который был к нам подселен в 1921 году, бывавшим у него в гостях маршалом Тухачевским и другими.

Материал опубликован в № 12 печатной версии газеты «Культура» от 24 декабря 2020 года в рамках темы номера «Экономика культуры: как культура превращается в индустрию?».