Самый неожиданный сюрприз 42-го Московского международного кинофестиваля в октябре преподнесла публике программа «Спектр». Главной премьерой стала отечественная народно-фантастическая комедия Дмитрия Федорова «Москвы не бывает».

— Как бы вы обозначили жанр картины?

— Черная народная комедия с умышленной, сюжетообразующей миграцией жанров. Я всегда хотел снять народное кино с шаблонными ходами и оригинальной идеей. Изначально мы попадаем в фарс из провинциальной жизни, переезжаем в мистический триллер, и внезапно оказываемся в научно-фантастической картине а-ля «Солярис».

— Правила игры задает пролог: провинциальная корреспондентка обнаруживает на своем фотоаппарате совместные снимки с незнакомцем, о котором ничего не помнит. Тот самый, случайно встреченный юноша оказывается так же обескуражен ее открытием. Паре надлежит «вспомнить все» и, пережив массу непредсказуемых приключений, спасти человечество. Как родился лихой сюжет?

— Однажды на «Киношоке» мое внимание привлек парень в майке «Гражданской обороны». Познакомились, посидели, оказалось — это журналист RTVI Лев Рыжков, мечтающий экранизировать сюжет из жизни Егора Летова. Я признался: байопики — не мой жанр, они редко выходят удачно. На том и разошлись. Затем, увидев мой хоррор «Тихая», он пришел в полный восторг и прислал старый сценарий. С каждой страницей бодрая провинциальная «балабановщина» становилась «чудесатее и чудесатее», все больше напоминая сериал «Фарго», а финал огорошил и покорил развязкой в духе Стругацких. Признаться, я всегда представлял себе Россию именно таким ковчегом, бороздящим просторы Вселенной.

— Меня подкупило ментальное совпадение со всеми обитателями вашей «глубинки» — реалистами и заодно идеалистами; вместе с тем чуть-чуть скептиками. Вы так же разделяете ощущение, что окружающий мир совсем не то, чем кажется?

— Да, ведь я человек религиозный. Когда в ранней юности посмотрел «Жертвоприношение», понял: это история про меня. Если принесу богоугодную жертву, она спасет мир... Каждый из нас ведет свою шахматную партию с Творцом — и я не исключение, пытаюсь одолеть выпавшие испытания, увидеть свои поступки Его глазами.

— Отчего это так редко получается?

— Из-за малодушия, неготовности идти до конца. Нужно быть смелым. Искусство всегда требует смелости.

— Главный герой «Москвы не бывает» напоминает Ивана-дурачка, посланного невесть куда за незнамо чем. Помыкавшись по провинциальному городку, он решает искать ответ в столице. А почему?

— Вырваться из угла — единственный шанс на поступок. Именно им он подкупает красавицу-корреспондентку Машу, приговаривающую: «Возьми меня с собой, а я, может быть, любить тебя буду...»

— Удачно подобрана гротескно-романтичная пара главных героев. Как спелся нетипичный дуэт амбициозной журналистки и нищего разнорабочего?

— С любовью и иронией. Ни для кого не секрет, что Маша — моя жена, триллерная актриса, абсолютно немосковская барышня, хоть и родившаяся в столице, — Оля Старченкова. А Ваня Федотов — просто большая удача. Как-то я монтировал сериал Киры Ангелиной и присмотрел эпизодического алкоголика, нанятого отлупить какого-то гражданина: он бил и каялся, не находил себе места от укоров совести и напивался до чертей… Было смешно и одновременно пронзительно и душевно. Прочитав сценарий, сразу набрал Ваню. Оказалось, он — уроженец маленькой татарской деревушки, окончил Щуку, играет в «Сатире». Театральный артист, сразу попал в органику, мы договаривались с полуслова, очень умный, тонкий, ранимый.

— Где отыскали удивительную фактуру «Москвы не бывает», обрели ли понимание с местными жителями?

— Мне нужны были пятиэтажные коробки среди зябкой местности с мелкой растительностью; в идеале — Мурманск, но он был чересчур далеко. В ближнем Подмосковье повсюду торчали «Пятерочки», «Магнолии», рекламные билборды, погрязшие в буйной растительности. Выручил блогер, увлеченный эстетикой е**ней. Он сфотографировал полуразрушенный советский фонтан, в центре которого возвышалась «богиня плодородия» с огромным бюстом и прижатым к нему тощим младенцем. Вокруг на пустыре теснились искомые хрущобы с характерным «ткацким» орнаментом. Место называлось Балабаново — и я подумал: Леша шлет привет! (Алексей Балабанов. — «Культура»). Затем в памяти всплыли спичечные коробки одноименного спичечного завода. Уже на месте оказалось, что это пригород, ткацкий поселок городского типа Ермолино — Калужская область, на самой границе с московской. Снимали в общагах. Днем с нами кокетничали: «О, киношники, как хорошо!», а вечерами по пьяной лавочке громогласно посылали в пешее эротическое… Каждый вечер в гостиницу заходили нетрезвые божьи люди, желающие заобщаться. Но в целом народ там был, как и везде, хороший. Мы едва успели: как только завершили съемки, — местные власти снесли незабываемый фонтан.

— Коснемся глобальной метафоры. Россия — как и глубинка «Москвы не бывает» — представляется загадочным, бесконечно трансформирующимся объектом. Из перворанговой Империи она была переоборудована в пролетарское квазигосударство и, даже отвергнув марксистско-ленинское учение, не изменила идее самоотверженного служения Бог весть чему. Что случится, если в один прекрасный день мы стряхнем с себя оковы затянувшегося сна, сумеем ли свернуть с траектории запущенного в космос снаряда?

— Если бы знать! Основная проблема России — короткие периоды мирной, свободной жизни. С Московского царства мы существуем в патерналистской системе, привыкли быть ведомыми, мало развивали в себе личностное начало. Порой, как буратины, протыкали носом нарисованные очаги, но заглянуть в отверстие успевали считанные единицы. Пушкин, например, непостижим, как любой гений.

— Чего не скажешь о поэтах его круга, до которых нам и сегодня — как до звезд.

— Все они были птенцами екатерининской эпохи, превратившей дворовых в дворян — птенцов свободы, продолжавших владеть рабами…

— Как повсюду в мире…

— Безусловно, небольшая прослойка в конце концов добилась отмены крепостного права, позволившей образоваться внесословному культурному слою, не справившемуся с имперскими задачами и докатившемуся до нового, тотального рабства.

— Кабы так, не сформировалась бы «интеллигентская прослойка»...

— С ее родовой травмой — неспособностью к принятию осмысленных решений и ответственности за них. Нам по-прежнему не хватает бюргеров, лавочников, фабрикантов, фермеров, кулаков — людей, владеющих собственностью, делом, голосом.

— Русский человек устроен экономно — он явно тяготится избыточной свободой и ответственностью. Рациональный, мужской, бессмертный как трава человеческий тип.

— Который утюжит каток умышленно-бессмысленной бюрократической машины. Однако вспомним хоть НЭП — мелкие предприниматели и артели за несколько лет накормили голодную страну.

— Вечный вопрос: почему у нас все не так?

— Вспомни, как говорит об этом капитан нашего ковчега: получив материальную свободу, человек начинает желать власти. А элита не хочет делиться, и ее тоже можно понять: на первом этапе демократизации к власти везде и всюду приходят бандиты.

— Что же делать?

— Насаждать умное, доброе, а главное, обильное — как сверху, так и снизу.

— Отчего в России так мало снимают жанровые малобюджетки?

— Точно не знаю. Десять лет назад я снял «Костянику» и заработал репутацию режиссера детско-юношеского кино. Рвать этот шаблон было сложно. Самые любимые проекты попадали на полку из-за проблем с собственниками — например, юмористический сериал, павильонную сказку в стиле Надежды Кошеверовой «Солдатские сказки» по Саше Черному… Наконец, довелось снять абсолютно свое кино. А почему получилось — судить не мне! Нужно просто любить свой материал и героев, а еще — пытаться украсить их мир самыми теплыми фантазмами.

— Удачная премьера в который раз обнажила застарелую проблему: доберется ли зрительское кино до отечественных залов?

— Пока все складывается не больно хорошо. Плутаем меж двух осин: наш фильм — не чистый артхаус, которым занимаются две-три прокатные компании, и не блокбастер... В советском прошлом картины, совмещающие авторский почерк и популярные жанры, находили свою аудиторию. Сегодня встречают лишь сочувственное недоумение прокатчиков.

Фото на анонсе предоставлено Дмитрием Федоровым.