Владимир Хотиненко — один из самых известных и востребованных отечественных режиссеров. А еще он никогда не боялся круто менять судьбу, полностью перепридумывая себя. Об этом можно было бы снять фильм с динамичным сюжетом, с этого и начался наш разговор.

— Владимир Иванович, какую роль в вашей жизни играет «рацио», какую — случай? Как-то вы сказали, что верите в необычное, необыкновенные случаи, в мистику. Это по-прежнему так?

— Да, я человек мистический и люблю жизнь за ее волшебство. Но тут надо сделать одну оговорку. Если просто сидеть и считать мух на потолке, никакое чудо не поможет. Всякое стечение счастливых обстоятельств — это и по Нострадамусу так! — требует твоих собственных телодвижений.

Определившая всю мою жизнь цепь событий началась с того, что я разочаровался в архитектуре. Точнее, не в ней, а в тех возможностях, которые открывались передо мной после окончания Свердловского архитектурного института. Меня интересовала авангардистская архитектура, и я начал искать архитектурную мастерскую, где мог бы реализовать проекты, которые были у меня в голове. И ничего не нашел, быстро понял, что это утопия. Тут мне представилась возможность стать главным архитектором одного подмосковного городка. Очень приличная зарплата, квартира, положение, возможность карьеры... И рутина, которая наверняка бы меня засосала. Дело было еще и в том, что после института я был обязан три года отработать по специальности. Альтернативой была служба в армии.

Здесь вставал вопрос моих поступков, дальше могло быть несколько вариантов (в том числе и аспирантура). Если бы я после института не пошел в армию рядовым, все сложилось бы иначе. Это была бы совсем другая жизнь, и представление о ней приводит меня в священный трепет. Изменившей мою судьбу встречи с Михалковым в ней бы точно не было.

Мама провожать в армию меня приехала, она была в ужасе. У сына высшее образование, а он служить уходит! Я ее травмировал на некоторое время... Сейчас я не себя хвалю, а благодарю судьбу за то, что сам пошел и сдался в армию. Служил я во внутренних войсках, охранял заключенных. И этот год все поменял в моей жизни.

В ней было еще несколько таких случаев, и я их очень ценю. Для меня с ними связан прекрасный аромат жизни. В детстве я сидел под забором в городе Славгород Алтайского края и мечтал о Москве, и эта пустая, казалось бы, мечта формировала самолюбие и амбиции. Все это очень пригодилось, когда жизнь потребовала от меня конкретных решений.

Месяцев через шесть после того, как я пошел в армию, мне за образцовую службу дали отпуск. Я приехал в Свердловск, в это время там был и Никита Михалков, он встречался со зрителями от общества «Знание». С молодой интеллигенцией города он общался в своем гостиничном номере, на эту встречу притащили и меня — всего нас было человек двенадцать. Мы разговорились, я рассказал ему о себе, о своих архитектурных идеях, показал рисунки. Он сказал, что мне, возможно, стоит попробовать себя в кино, и дал свой телефон. Я нашу встречу запомнил. И приехал к нему в Москву через месяц после того, как отслужил. А он мне сказал:

— Ну чего тебе на «Мосфильме» толкаться? У тебя же на Свердловской киностудии есть знакомые...

И я, с высшим образованием, с дипломом с отличием, устроился на Свердловскую киностудию ассистентом художника третьей категории — ниже падать было некуда. Я по своему статусу мог бы быть ассистентом художника точно. Но я довольно скоро там и художником-постановщиком стал. Я очень много работал, но, если бы судьба мне не благоволила, все было бы по-другому. И все же нужно внести в это свою лепту, достать из чехольчика скрипку и сыграть на ней ноты судьбы. В жизни надо прыгать с кочки на кочку. Двигаться, как собака на охоте. Судьба складывается из тысячи вещей — петелька-крючочек, петелька-крючочек — и во всех самых волшебных моментах, от работы в кино до встречи с женой, у меня видно сочетание хорошей кармы и собственного поступка.

— Какие люди оказались для вас самыми значимыми?

— Люди — тоже знаки судьбы. Был такой замечательный режиссер на Свердловской киностудии, Ярополк Лапшин. Лицо студии, маститый режиссер, замечательный мужик.

Мне надо ехать в Москву, поступать на Высшие режиссерские курсы, а тут и неприятность подоспела — меня облыжно обвинили на студии. Директор говорит: «Пока не закончится следствие, мы тебя никуда не отпустим!» Я ничего не мог сделать, он был абсолютно неумолим. Как быть? Иду к Ярополку, с которым мы были немного знакомы. А я патлатый, джинсовый и абсолютно не попадаю в его тренд и систему ценностей.

Ярополк говорит: «Ладно! Приезжай ко мне на картину, художником поработаешь...» (Он тогда снимал фильм про Ломоносова.)

И он договорился с директором! Зашел к нему, вышел через пять минут: «Ну, ладно. Поезжай!»

А история с «Зеркалом для героя»?

Я запускался со своим третьим фильмом, у меня уже была какая-никакая известность, но, главное, было доверие ко мне у Госкино как к профессиональному режиссеру. Моей первой картине дали хорошие призы, и я получил возможность заняться темой, которая была мне близка. Я собирался снимать фильм про армию. Была история, один замечательный драматург должен был написать сценарий. Приезжаю в Москву — я тогда еще в Свердловске жил. Он читает сценарий. И по выражению моего лица видит, что это не то, что я имел в виду. Отказать ему трудно, он маститый, а я еще малоизвестный. Но я понимаю, что если сейчас киксану, то все — ку-ку! Если не сломаюсь, то согнусь, и все в жизни пойдет не так.

Дело кончилось тем, что он сказал: «Я тебя понимаю...» Мы ударили по рукам, и я ломанулся в Китайский проезд, где тогда было Госкино. Прорвался к Сычеву, министру, — царство ему небесное, всегда буду его помнить! А пока я ехал, вспомнил книгу, которую только что прочел, — «Зеркало для героя». Эту повесть мне дали почитать на Свердловской киностудии. По дороге от Сокола до Китайского проезда я сообразил, как это преподнести, придумал драматургию.

Передо мной сидит многое повидавший, седой чиновник. А я ему рассказываю! Показываю! Падаю! Поднимаюсь!

Повисла пауза, которую я никогда не забуду.

— ...В эти же сроки уложишься?

— Уложусь.

— В эти же деньги уложишься?

— Уложусь!

— Хорошо, пиши заявку. Я тебя запускаю.

Это был волшебный момент. Невозможно представить, что это случилось в глухие советские времена, в 1985-м.

Начинать, вступать в кинематографическую воду мне было непросто. Николай Леонов, царство ему небесное, был замечательным писателем, его «Агония», по которой я снял «Один и без оружия», — совершенно чудесный роман. И он совсем неизвестному тогда режиссеру дал определенную свободу, и выручал, когда мы такое наснимали, что едва выкрутились. Этот человек — и маститый, и с характером — доверился мне. Мы с ним замечательно поработали, и я какую-то первую профессиональную опору обрел. А фильм оказался успешен в прокате, и мы призы за него получали.

Огромную роль в моей жизни сыграли мои любимые сценаристы, Валера Залотуха, Надя Кожушаная. Мне судьба точно благоволила — все, что я сделал в этот период, я мог сделать только с этими людьми...

—А Виталий Ерёмин с его «Гринабелем» — военизированным юношеским движением, где вы были комиссаром?

— Мы до сих пор с ним переписываемся, видимся время от времени. Он пишущий человек, то, что он пишет, интересно. Возможно, я что-то из этого и поставлю. И он, конечно, тоже совершенно ключевой человек в моей жизни.

— «Гринабель» — производное от двух имен: писателя Грина и разведчика Абеля. Это было что-то вроде «Зарницы», только жестче?

— Гораздо жестче. Мы же занимались трудновоспитуемыми подростками, вытаскивали их с улицы. В «Гринабеле» мы учились боксу и самбо, разбирали и собирали оружие, стреляли. Там я впервые понял, что такое ответственность и дисциплина. Все это, слава Богу, происходило в игровом режиме, но все равно подспудно впитывалось в подсознание.

— Где это пригодилось, кроме кино?

— В спорте. У меня данных для прыжков в высоту не было вообще, но я стал чемпионом Казахской ССР. Потом на чемпионате СССР увидел ребят из школы Ланского — красавцы! И принял сознательное решение. До их уровня я все равно не дорасту, переходим в другое качество.

— А какие неудачи оказались главными в жизни? Когда вы поступали во ВГИК, вам поставили кол за мастерство. Это был демарш? Кто и за что на вас обиделся?

— Наверное, были какие-то обиды. Я был хорошо подготовлен, оценка оказалась абсурдной. Но это тоже был знак судьбы. Ведь набирал-то тогда Хуциев, а мы с ним потом дружили всю жизнь! Я не затаил на него никакой обиды. Особенно когда понял, что мне это не нужно было — во ВГИКе я бы учился пять лет, а Высшие режиссерские курсы окончил за два года. Так что все случилось к лучшему, хотя тогда мне казалось, что ситуация, в которую я попал, трагична и унизительна. Но это судьба взяла меня за шкирку и сказала: «Беги отсюда! Не нужно тебе заходить в эту дверь...»

Мне очень жаль нашей с Валерой Залотухой замечательной идеи, фильма «Великий поход за освобождение Индии», истории времен Гражданской войны. Если говорить о неудачах, то эту я бы вспомнил в первую очередь. Мы все выдумали, а перепечатывавшие сценарий машинистки абсолютно верили в истинность нашей истории. В то, что наша Первая конная армия в самом деле отправилась освобождать Индию от английских колонизаторов.

А какой там Ленин был! Подменили его потом... Словом, это была просто чума. Кстати, «Историю освобождения Индии» можно прочесть: Валера Залотуха переделал ее в повесть и напечатал.

— А почему не получилось с фильмом?

— Кризис 1995 года наступил. Мы в запуске были; съездил в Непал, нашли роскошную натуру. А проект закрыли, хотя мы в плане стояли и все могло получиться. Но все, что ни делается, — к лучшему, потому что вскоре мы сняли «Мусульманина».

Еще у меня был фильм «Рой», которому не повезло, — распался СССР, и он упал в эту пропасть, не был в прокате. Но главное, что он был снят, я его очень люблю.

— Если бы я был киноведом и о вас писал, я бы говорил о вашем движении от микроистории к макроистории, от «Макарова» и «Мусульманина», маленьких людей, фрустрированных переменами, раздавленных войной, к большим историческим темам и фигурам. Гибели империи, Ленину. Если вы об этом говорите, то у вас должна быть своя философия нашей истории. Какова она?

— Мой самый первый, еще учебный фильм был чуть апологетичен к «Андрею Рублеву» Тарковского, поскольку для меня это лучший фильм на все времена. Встречаются русский и татарин, говорят каждый на своем языке... Это была первая моя работа на Высших режиссерских курсах. Потом была вторая, курсовая работа, потом диплом «Голос дракона в бездонном море» — про Хабарова. Когда я снимал этот фильм, то стоял на берегу Амура, чувствовал идущую мне навстречу энергетику и думал, какая тут нужна музыкальная тема. Ею стала китайская музыка V века «Голос дракона в бездонном море» на инструменте цинь. Я увлекался китайской живописью, японской графикой, а там человек — неотъемлемая часть пейзажа. Так и на моих рисунках, с которых начинается работа над фильмами.

Сняв фильм про Хабарова, я словно выстроил печку, а затем топил ее другими своими работами. Меня всегда интересовал человек в системе — это достаточно ярко проявилось в «Гибели империи». Времена в России всегда стояли тяжелые, легких не было никогда — к такому выводу я пришел, работая над исторической темой. И меня всегда интересует поведение людей, через которое я могу нарисовать портрет России — как на китайском рисунке. Китайское ощущение непрерывности и смешения всего со всем связано для меня с ощущением отечественной истории. Когда я занимался китайской новеллой, то понял, что в наших культурах и смысловые образы одинаковые. В нас живет медитативное начало, которое утратила западная цивилизация, а мы и Китай его сохранили. Между нашими цивилизациями, с моей точки зрения, есть своего рода мистическая связь.

— Есть ли тема, о которой вы хотите рассказать в кино?

—Тем много, есть любопытные сценарии, но чего-то значительного я среди них не вижу. Я понимаю, что в связи с этим вирусом произошло что-то очень важное, то, что меня всегда интересовало. Для меня важен масштаб, даже снимая камерные истории, я не могу без выхода на большую тему. Сейчас я хотел бы его найти.

С этой эпидемией связано то, что мы еще до конца не осознали. Произошел мощный цивилизационный сдвиг, и сейчас нужно найти к нему ключ. В этом направлении я и двигаюсь, понимая, что важно не использовать модную тему коронавируса напрямую. Я даже «Выигрыши» Кортасара рассматриваю. Там тоже история карантина, болезни и даже мятежа...

Я еще с ними покучкуюсь, подумаю об адаптации текста на нашу тему и к нашей реальности.


Кино на все времена

Владимир Хотиненко быстро добился успеха. Сперва были два крепких приключенческих фильма 1984 и 1986 годов, «Один и без оружия» и «В стреляющей глуши», достаточно традиционных для советского кинематографа, рассказывающих об уголовном розыске двадцатых годов и Гражданской войне. Они имели успех, а потом все пошло совсем по-другому и оценивалось иначе. В 1987-м выходит «Зеркало для героя», странный, необычный, завораживающий фильм, который можно пересматривать много раз. Его герои зависают в постоянно повторяющемся прошлом, которое не могут изменить. К тому же им надо разобраться со своей сегодняшней жизнью и измениться самим. Снятый в СССР, фильм получился очень несоветским — и по выламывающейся из общего ряда стилистике, и по звучащем в нем предощущении перемен. Потом были «Макаров» (1993) и «Мусульманин» (1995) — фильмы, ставшие классикой постперестроечного кино, точно поймавшие и нерв, и тревоги девяностых.

Так выглядят «первый и второй Хотиненко» — крепкий советский кинорежиссер и прекрасный кинорежиссер нашего смутного времени, рассказывающий о том, как себя чувствует в новой эпохе советский интеллигент, проживающий ее, словно выброшенная на сушу рыба. Об этом он говорил в «Макарове», а в «Мусульманине» вернувшийся из Афганистана солдат стал для односельчан не то что чужим, а кем-то вроде инопланетянина. В те годы у Хотиненко была совершенно необычная режиссерская оптика: острая, точная, показывающая сегодняшнюю реальность отстраненно, а порой и гротескно.

Потом он снимал интересные исторические картины. В 2009-м вышел фильм «Поп», местами очень сильный, покусанный критиками за то, что сложнейшая тема церкви на оккупированных немцами территориях «раскрыта не полностью». Но этого пока не сделали и историки. Затем были «Достоевский» (2011), «Бесы» (2014) и масштабная трилогия о революции. Сейчас Владимир Хотиненко собирает материал для нового фильма.

Фото: Андрей Никеричев, Сергей Киселев / АГН «Москва»