Искусство любви: почему Виктору Гюго были дороги и «красные», и «белые»

Алексей ФИЛИППОВ

28.02.2022

Искусство любви: почему Виктору Гюго были дороги и «красные», и «белые»

Причину надо искать и в семейной истории писателя, и в том, что он побывал и роялистом, и республиканцем, и, кроме того, в общественном контексте его времени.

Двадцать шестого февраля 1802 года, 220 лет назад, родился Виктор Гюго. После постперестроечного охлаждения, начиная с нулевых, его снова начали издавать — хотя до бума изданий и переизданий советского времени еще далеко. В 1980-м «Собор Парижской Богоматери» вышел тиражом в восемьсот тысяч экземпляров. «Гаврош» и «Козетта», адаптации для детей сюжетных линий «Отверженных», в восьмидесятые годы печатались двухмиллионными тиражами. Причины отчасти были коммерческими — Гюго читался и продавался, — но в большей мере идеологическими. В советские времена Гюго представал в ипостаси защитника сирых и угнетенных, критика богачей, певца революции. Считалось, что до 1917 года его запрещала цензура, но на самом деле это было не так.

Гюго современник и Пушкина, и Достоевского с Львом Толстым. Но если в пушкинские времена, при Николае I, цензура остановила «Собор Парижской Богоматери», то ближе к концу XIX века цензурных сложностей у книг Гюго не было. Это объяснялось широтой его оптики: он восхищался революцией 1789—1799 годов и при этом видел ее ужасы. А в посвященном ей романе «Девяносто третий год» (1874), самом, казалось бы, цензурно неприемлемом в императорской России, положительными героями оказываются и командующий роялистскими партизанами-шуанами маркиз де Лантенак, и республиканский генерал, его внучатый племянник, идеалист-республиканец Говэн, и беспощадный комиссар Конвента Симурдэн. Их противостояние в конечном счете оборачивается состязанием в благородстве.

В «Отверженных» (1862) своя правда есть и у республиканца Мариуса Понмерси, и у его дедушки-роялиста господина Жильнормана, и у отца Мариуса, офицера Наполеона, которого дедушка истово ненавидел. Даже воплощающий безжалостную и беспощадную, не рассуждающую мощь государства одушевленный робот, полицейский инспектор Жавер, после того, как рушится схема, по которой он прожил жизнь, оказывается человеком, у которого есть совесть.

В наше время Гюго читают из-за превосходных, захватывающих сюжетов. Они идеальны для экранизаций, поэтому его романы будут актуальны всегда. Но нам, к тому же, впору позавидовать его способности сочетать несочетаемое, видеть братьев в тех, кто не принимает друг друга. В отечественной литературной традиции сложно представить роман, где одинаково прекрасны белый подпольщик, красный командир и деятель ЧК… Это и звучит-то неубедительно.

В «Отверженных» Гюго описывал современную ему Францию с ее политическими идеями. Перенесем его отношение к ним на нашу действительность: вот книга, где с большой симпатией изображены и либерал, и анархист, и национал-патриот, и государственник, а также верный слуга правительства, полицейский инспектор… Получается какая-то ерунда, сваренная на воде манная каша — этого просто не может быть. Но Гюго здесь очень убедителен. Так в чем же, собственно, дело?

Причину отчасти надо искать в родословной Гюго. Его отец в молодости был республиканцем, во время революции его отряд сражался с верными королю партизанами-шуанами в Бретани. Мать была ярой роялисткой, она прятала шуанов: во время контртеррористической операции молодые люди познакомились и удивительным образом поженились. Время взяло свое: когда политическая конъюнктура изменилась, отец Гюго стал бонапартистом. В конце концов его мать ушла от мужа к любовнику. Ее новый избранник, генерал Лагори, крестный отец Виктора, в честь которого тот получил свое имя, любил мальчика, как сына, и много с ним занимался. Лагори так и остался республиканцем, и Наполеон посадил его в тюрьму. А еще Лагори был участником антинаполеоновского заговора. Перед началом переворота он бежал из тюрьмы, а затем арестовал министра полиции. Лагори должен был занять его пост, но мятеж провалился, и генерала расстреляли. Чиновником военного суда был будущий тесть Виктора Гюго.

В семейной истории Гюго отразилась вся история современной ему Франции, — и все воплощающие различные идеологии действующие лица были ему дороги. Судьбу его страны, начиная с XVII века, можно рассматривать как череду поражений в борьбе за мировое господство — от Людовика XIV до Наполеона III. Когда Гюго было десять лет, рухнула империя претендовавшего на мировую гегемонию Наполеона Бонапарта. Немолодым человеком он видел, как развалилась империя его племянника Луи Наполеона, Наполеона III, и Франция навсегда перестала быть самой сильной страной Европы. А между этим он стал свидетелем двух удавшихся революций и государственного переворота, после которого ему пришлось стать эмигрантом — но никакого ресентимента, затаенной обиды, тоски по великому прошлому в его произведениях нет.

Возможно, это объясняется тем, что он проживал происходившие в стране перемены вместе с ней — и делал это искренне. В молодости Гюго был монархистом, и получил королевский пенсион, а в двадцать три года стал кавалером ордена Почетного легиона. Он поддерживал новую, Орлеанскую династию, олицетворявшего буржуазные благоразумие и умеренность короля Луи Филиппа, был его частым собеседником — и стал пэром.

После революции 1848 года Гюго был сторонником Луи Наполеона. Когда тот совершил государственный переворот, Гюго сражался против верных узурпатору войск на баррикадах и с трудом избежал ареста — бежать ему удалось чудом. Так Гюго стал убежденным и последовательным республиканцем.

И это не обычный для отечественного политического деятеля, выгодный, широко распространенный, но презираемый обществом конформизм. У нас в социальную норму входит верность своей секте, а в современной Гюго Франции взгляды менялись, и это было естественно. Самый крупный из современных Гюго французских политиков Луи Адольф Тьер, «палач Коммуны», побывал и либералом, и консерватором, в душе всегда оставаясь бонапартистом и постоянно приноравливаясь к реальности. Но в его случае большую роль играл политический оппортунизм, а Гюго — как и десятки тысяч думающих людей — искренне проживал и так же искренне менял свои политические убеждения.

Гюго политический писатель — и не только потому, что он всю жизнь занимался политикой, избирался в парламент и вел политическую борьбу. Политикой проникнуто все его творчество, каждый из его великих романов яркое общественное высказывание, в них Гюго стоит на стороне униженных и угнетенных. Но при этом он всечеловечен и может если не принять, то понять чужую правду. Хотя бы потому, что в каждом из яростно спорящих, а то и убивающих друг друга героев Гюго отражается какая-то внутренняя ипостась писателя. Его собственная вера — или живая, или оставшаяся в прошлом.

И это, конечно же, связано и с тем общественным контекстом, в который был погружен Виктор Гюго.

Франция его времени была не только обителью революций и насильственных переворотов, монархических, бонапартистских и социалистических заговоров, но и страной политических дискуссий, парламентской борьбы, социальных экспериментов. В ХХ веке мир извлекал уроки, глядя на Россию, веком раньше он внимательно наблюдал за родиной Виктора Гюго: то, что происходило во Франции, завораживало (а порой и пугало) и Карла Маркса, и Герцена, и Николая I.

В той Франции идеи были живы, они боролись друг с другом, кто-то из них побеждал, кто-то отходил в тень. С этим была связана и искренняя вера в свою страну, ее людей и ее будущее. И, как следствие этого, гордость за ее прошлое, — а одновременно и за тех, кого убеждения развели по разные стороны баррикад и кто был готов идти до конца. До гражданского мира было еще далеко, Франция и в первой трети ХХ века оставалась глубоко разделенной страной, но нация уже была готова принять саму себя, во всей своей сложности и идеологическом разнообразии. Об этом говорят лучшие книги Виктора Гюго.

Рано или поздно к этому обязательно придем и мы.