Евгений АЛЕКСАНДРОВ

25.04.2025

Летом 1930 года в Ленинграде родился художник, без которого невозможно представить наше искусство ХХ столетия. Появившийся на свет «не вовремя», он добился всего, о чем только можно мечтать. Русская идея была для него сутью творчества, краеугольным камнем. Творения Глазунова совершенно не вписывались в советские каноны, но оказались созвучны мировоззрению миллионов соотечественников. «Первое мое впечатление в сознательной жизни — кусок синего неба, легкого, ажурного, с ослепительно белой пенистой накипью облаков. Дорога, тонущая в море ромашек, а там, далеко, — загадочный лес, полный пения птиц и летнего зноя. Мне кажется, что с этого момента я начал жить. Как-будто кто-то включил меня и сказал: «Живи!» — так может увидеть и запомнить начало собственного бытия только прирожденный художник.

До Блокады

В истории его семьи русский раскол ХХ века проявился, как на страницах «Тихого Дона». Отец — историк, экономист — никогда не понимал и не принимал «революционной необходимости». Родной дядя, врач, служил в Красной армии, являлся кавалером советских орденов. Этих Глазуновых объединяло главное — приверженность высокой культуре. С сыном и племянником они с раннего детства говорили всерьез о государственной идеологии, живописи и даже о социологе-эмигранте Питириме Сорокине, которого родитель будущего художника считал своим учителем. Илье Сергей Федорович повествовал о былинных русских героях, а мальчик рисовал их цветными карандашами в школьных тетрадях. «Он привозил меня совсем ребенком на Волхов, показывал древние курганы, рассказывал легенды о похороненных в них богатырях. Захватывало дух от этих легенд», — вспоминал много лет спустя Илья Сергеевич.

В их доме отмечали церковные праздники, читали Священное Писание, нередко упоминали о мыслителях-почвенниках (Константине Леонтьеве, Алексее Хомякове и других), считавшихся в СССР «махровыми реакционерами». Почти каждый день Илья бывал в ленинградском ботаническом саду: там, на берегу Невки жили его тетя с мужем, селекционером лекарственных растений. (Спустя годы в их доме Глазунов поселится и создаст свои первые полотна.)

Детство оборвалось рано: когда гитлеровцы сомкнули кольцо вокруг Ленинграда, Илье исполнилось 11 лет. Блокадный голод унес всех его близких — отца, бабушку, маму… Подросток спасся чудом, пережив самую тяжелую блокадную зиму. В марте 1942-го его вывезли на Большую землю по Дороге жизни, под бомбами немецких стервятников. После освобождения Ленинграда, в 1944 году юный Глазунов вернулся в опустевший город. От тоски одиночества спасало увлечение живописью.

«Пускай ищет, не грызите его»

Его учителем в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры стал Борис Иогансон, чьи студенты занимались в бывшей петербургской мастерской Репина. Глазунов стал любимым учеником мастера, разглядевшего в композиции подопечного «Последний автобус» «стремление увидеть в буднях их внутренний смысл». Наставник одергивал других преподавателей, когда они были к Илье слишком строги: «Пускай ищет, не грызите его».

Студентом он создал цикл «Блокада». Яркие краски для раскрытия такой темы не годились, поэтому выбор пал на уголь по бумаге. Более точное и пронзительное свидетельство о трагедии Ленинграда трудно представить, видевший все своими глазами автор нашел верный художественный образ — смертельного голода и умирающего, но непобежденного города.

В 1956 году Илья Глазунов получил Гран-при на Всемирном молодежном художественном конкурсе в Праге за картину с изображением казненного гитлеровцами писателя Юлиуса Фучика. Молодой автор показал колодец тюремного двора, куда заключенных вывели на прогулку. На полотне они уныло бредут по кругу, глядя в землю.

Вскоре в московском Центральном доме работников искусств прошла первая персональная выставка 26-летнего художника-лауреата: 80 живописных и графических работ. Одну из них пришлось снять с показа, поскольку бдительные граждане увидели в ней ассоциации с недавними венгерскими событиями. Остальное Глазунов отстоял, в том числе «1937 год» — мрачный рисунок, на котором мчащийся по Литейному проспекту «черный воронок» заворачивает к Большому дому, где располагалось управление НКВД. Не меньшую крамолу цензоры нашли в иллюстрациях к творчеству Достоевского, проникнутых христианскими, созвучными идеям писателя-пророка исканиями.

Западная пресса охарактеризовала экспозицию как «удар ножа в спину соцреализма». Глазунову уже тогда сопутствовала восхищенная молва. На тесной Пушечной улице выстраивались в очередь тысячи людей, пытавшихся прорваться на выставку, ни один художник послевоенного времени не вызывал столько восторгов и споров. Для наведения порядка городские власти даже привлекли конную милицию. Зрители подолгу разглядывали пастельный рисунок «Метель на Петроградской» с изображением согбенного человека, исчезающего в снегу. Многим запомнилась поэтичная графика, посвященная затерянным в современном городе влюбленным. Людям мечталось о том, чтобы эти хрупкие души не потеряли друг друга.

Выставку, принесшую ленинградскому художнику скандальную известность, поддержали пианист Яков Флиер и балерина Ольга Лепешинская. Пока в ЦДРИ звучали восторженные речи о том, кто «растопил лед казарменного реализма», виновника торжества успели исключить из института. Затем — по настоянию министра культуры — восстановили в рядах студентов. В «Литературной газете» вышла хвалебная статья о выставке, а «Советская культура» опубликовала гневное выступление Бориса Иогансона, который, по сути, отказался от ученика, «возомнившего себя новоявленным «гением». Ответственный работник отдела культуры ЦК КПСС Борис Рюриков Глазунова скорее поддержал: «Это молодой, по-моему способный, художник. По его работам видно, что у него есть искра божья, но он еще не сформировался ни идейно, ни художественно, у него нет устойчивости ни в мировоззрении, ни в художественных приемах». В итоге возмутитель спокойствия защитил диплом на тройку и получил распределение в Ижевск — трудиться учителем рисования и черчения.

С тех пор с Иогансоном они не разговаривали. На официальных приемах бывший наставник делал вид, что не узнает ученика, Глазунов же сохранил в памяти лучшие минуты общения с учителем — его почтительное молчание возле картины Рембрандта «Блудный сын» и рассуждения о смысле высокого искусства.

Открытие града Китежа

«Ссылка» оказалась недолгой. Вскоре художник вновь оказался в Москве и продолжил купаться в лучах славы. В дальнейшем этот сценарий в его жизни повторится не раз. Мытарства и успех сопутствовали ему всегда. Глазунова поддерживал Сергей Михалков, одним из первых поверивший в его талант. Сергей Владимирович «пробил» для него мастерскую в центре Москвы, помог ему найти заказы, добился для протеже новой выставки…

Приверженцем советского строя Илья Сергеевич отнюдь не являлся, однако в системе, которая сложилась в СССР после Великой Отечественной, такие творцы были востребованы. Флер опальности не мешал талантливому художнику брать бастион за бастионом. Юрий Гагарин позировал ему через считаные дни после незабываемого полета. Леонид Брежнев преподнес Индире Ганди ее выполненный Глазуновым портрет. Народ валом валил на выставки мастера, где бы они ни открывались. Он был из тех, кто нуждался в прижизненном признании, и судьба его не обделила.

Нашлись у него поклонники-единомышленники и в руководстве комсомола (например, будущий председатель Союза писателей России Валерий Ганичев). При поддержке «комсомольцев» Илья Сергеевич создал молодежный патриотический клуб «Родина». Свою активную деятельность организация начала выставкой «Поэзия земли русской», где можно было увидеть дореволюционные гербы городов, образцы национальной вышивки… Затем состоялись поездки групп творческой молодежи во Владимир и на Соловки, а после экспозиции, посвященной уничтоженным православным храмам, клуб закрыли.

В 1965 году совместно с реставратором Петром Барановским, писателями Леонидом Леоновым и Владимиром Солоухиным Илья Глазунов создал Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры, ставшее идейным центром русофилов. Те, находя подчас поддержку и в академии наук, и в ЦК, боролись за восстановление лежавшего в руинах царицынского дворца, спасали от разрушения храмы, а главное, своими публикациями, картинами, стихами пытались изменить советскую идеологию, придать ей «русский оттенок». Суть этого движения Глазунов выразил в собственных работах, например в картине «Китеж»: за безликими современными кварталами проступает иконописная святая Русь; надо пристальней всмотреться в ее купола и лики, спасти, пока не поздно, погрузившееся в воду царство. Капля камень точит. Энергия замечательного художника и его единомышленников не пропала втуне. Отношение к дореволюционному наследию в стране начало меняться. В 1967 году журналисты заговорили о новом туристическом маршруте, получившем название «Золотое кольцо России». В старинных городах создавались музеи, реставрировались монастыри, искусствоведы рассуждали без атеистической риторики о православной иконе, писатели и историки — о победах русского оружия. Глазунов уже тогда мечтал восстановить Храм Христа Спасителя и открыто говорил об этом.

В своем творчестве он вел разговор о великой и трагической русской истории, и это притягивало публику. Книги отзывов глазуновских выставок можно читать как захватывающую документальную прозу. Там — и столкновение мнений, и пробуждение любви к России, к ее прошлому, и надежды на то, что век национального беспамятства минул безвозвратно. «Ваше искусство вселяет веру», «Слава Илье Глазунову! Его картины открыли нам правду о наших предках», — искренне и простодушно, без оглядки на цензуру писали благодарные посетители. Они верили автору, каждую работу которого можно было разгадывать, как ребус, спрашивали себя и друг друга: что имел в виду художник, обращаясь к сюжету гибели царевича Димитрия, что символизирует летящий над рекой и перелесками «русский Икар», что означает маленькая сгорбленная фигурка человека, поднимающегося по огромной лестнице, почему князь Рюрик назван «внуком Гостомысла»?..

Одним из любимых героев Глазунова был Иван Грозный. В 1974 году для портрета первого русского царя мастер избрал пестрый фон, хорошо сочетающийся с многоцветьем куполов Покровского собора и палачом в красной рубахе — символами сложной, противоречивой эпохи. «Он делал Россию сильной, а этого никто не хотел в Европе и Азии», — говорил автор об Иване IV. Минувшее Илью Сергеевича вдохновляло. Он признавался: «Я люблю по-разному всех русских царей, каждый из них служил идее великой православной России, заботился о процветании и экономической мощи империи». Особых противоречий между допетровской Русью и Российской империей для Глазунова не существовало. Мастер (сперва в дружеском кругу, а на склоне лет — публично) повторял: «Все, что я люблю, создано при великих русских царях и императорах». Все знали о его монархических убеждениях, и он не боялся откровенничать об этом (разумеется, не с высоких трибун и не под телекамеры). И в ЦК, и на площади Дзержинского знали об идеологических предпочтениях популярного художника. Антисоветские высказывания Илья Глазунов позволял себе лишь в узком кругу единомышленников, а увлечение историей, даже с православно-великодержавным уклоном, с конца 1960-х в стране не возбранялось.

Всемирный русофил

Пришел к нему в свое время и международный успех. Выставки русского мэтра проходили в Польше, Риме, Мюнхене. Он дружил с Джиной Лоллобриджидой и Федерико Феллини. Президент Баварии Франц Йозеф Штраус предлагал ему остаться в ФРГ, сулил заманчивые контракты. Художник ответил: «Когда Германия лежала в руинах, почему вы не поехали на Канарские острова, а полностью отдали себя восстановлению своего государства? Лучше на нары в Сибири, чем на виллу в Майами».

Руководители ЮНЕСКО предложили ему создать панно для своей штаб-квартиры — образный рассказ о вкладе России в мировую культуру. Глазунов стал третьим (после Пабло Пикассо и Жоана Миро) художником, к которому обратились с такой просьбой. В выполненной им композиции мы видим его «символ веры», симфонию разных эпох русской истории, которую автор считал неделимой: храм Покрова на Нерли и петербургский Медный Всадник, рублевская «Троица» и грандиозные фигуры наших главных писателей, сочетание старорусской и имперской культуры. На посвященной Достоевскому юбилейной выставке в Париже под эгидой ЮНЕСКО Глазунов выступил «эмиссаром».

В 1978 году он попытался выставить, пожалуй, самую спорную свою работу — эпическое полотно «Мистерия ХХ века», синтетический образ истории столетия, его героев и жертв. Рядом с великими писателями, политиками и полководцами художник не мог не поместить запрещенного в СССР Александра Солженицына в лагерной робе. Собственный автопортрет с зеркалом в руках Глазунов расположил с краю (каждый человек вправе «попасть в историю», отразившись в этом зеркале). Ему предложили убрать из экспозиции крамольное полотно, но автор отказался. Выставку закрыли, а советские люди тайком передавали из рук в руки фотографии нашумевшей картины. Потом он создал еще несколько работ в жанре эпического коллажа, все они посвящены истории России. (И все-таки «Мистерия» осталась, пожалуй, его самым высоким взлетом в этом жанре.) Многим в ту пору казалось, что Глазунова вот-вот запретят, но… вскоре он стал народным художником СССР. Причину «непотопляемости» видели в том, что талант мастера высоко ценил главный идеолог страны Михаил Суслов. Того боялись, считали высушенным догматиком со Старой площади, однако Суслов понимал: в советской культуре должны присутствовать и либералы-западники, и русофилы-державники — при условии внешней лояльности.

1980-й стал ключевым для наших почвенников. К тому времени добились официального признания писатели-деревенщики, несколько издательств и журналов стали придерживаться явного «консервативно-патриотического» направления. К тому же это был год юбилея ключевой битвы нашей истории. Цикл полотен Ильи Глазунова «Куликово поле», над которым художник работал почти двадцать лет, стал настоящим событием. Художник писал князей и витязей с таким темпераментом и трепетом, словно те являлись нашими современниками. Действительно, тревога в их глазах — из века нынешнего. Они словно предвидят и 1917-й, и 1941-й, и неведомое для нас будущее.

На картине 1964 года «Два князя» облаченный в боевые доспехи отец наставляет отрока-сына защищать родную землю. Есть у этого сюжета и другое измерение: витязь из прошлого благословляет потомка-наследника из далеких времен, Куликовская битва продолжается, за Русь по-прежнему нужно сражаться. Ярко-красный, развевающийся плащ всадника напоминает иконописный образ святого Георгия Победоносца. Родина — это прежде всего православная вера и воинская доблесть...

Лишь иногда мастер обращался к сугубо советской тематике, создавая серии рисунков, посвященных Кубе, Вьетнаму, строительству БАМа... На любой выставке Глазунова бросалось в глаза, что его основная тема — истоки Руси и ее имперский расцвет.

В бурные 1990-е Илья Сергеевич время от времени участвовал в политической жизни, выдвигал свою кандидатуру на парламентских выборах, поддерживал монархические организации... Свое призвание, однако, ни на что не разменивал. Больше времени стал уделять преподаванию, и на этой ниве ему сопутствовал успех. Академия живописи, ваяния и зодчества, основанная в 1987 году, за несколько лет превратилась в весьма респектабельное учебное заведение. Лучшего профессора и ректора, чем Глазунов, и представить было нельзя. Студенты стали его детьми, он учил их и мастерству, и житейским премудростям. С сигаретой, увы, не расставался, а его яркий щегольской галстук (мэтр не позволял себе неаккуратности) мелькал в Академии повсюду. Вышла в свет книга «Россия распятая». Это и мемуары, и манифест, и исповедь. Там немало рассуждений об истории, которую он воспринимал как поле битвы между добром и злом, гармонией самодержавия и омутом мятежа, золотым сечением классического искусства и темной бездной авангарда. Его кредо «Без прошлого нет будущего, без традиций нет свободы» и в ХХI веке не выглядит анахронизмом. Московская галерея, открытая на Волхонке в 2004 году, никогда не пустует. Илья Глазунов по-прежнему любим и востребован. Так будет и впредь.