Чаепитие у Чуковского

Елена ФЕДОРЕНКО

30.03.2012

В каждом живут впечатления детства. Иным везет, и тогда они вдохновляют всю жизнь. Мне повезло очень: ребенком я попала на чай к Корнею Ивановичу Чуковскому.

Исключительность события была осознана мною много позже, а тогда, гуляя с подругой-одноклассницей от дома ее бабушки до дома дедушки Корнея по аллее классиков в Переделкино, я и не думала попасть на чай к Чуковскому. Вечерами мы вспоминали стихи Корнея Ивановича, из его персонажей так и остался со мной влюбленный в Краснощекую сдобную булку бутерброд-сумасброд. Подруга больше говорила о Бармалее, акуле Каракуле и Карабасе, непритворно радуясь, что дрожа «И папочка, и мамочка / Под деревом сидят». И мечтали, что бабушка сдержит слово и поведет нас к Чуковскому.

...Заветный дом встретил нас настороженно: немолодая дама, по мне так — экономка, отчитала, что пришли в неурочное время: Корней Иванович не любит, когда его отвлекают от работы. Говорила шепотом, в доме царила полная тишина. Но мы пребывали в том пытливом возрасте, когда больше запоминаешь детали, чем смысл сказанного. Тогда-то я впервые задумалась о дисциплине труда. «Выгонят или разрешат подождать?» — не успел родиться вопрос, как откуда-то сверху раздался звонкий тенор и с лестницы медленно спустился очень высокий человек (с моего роста он вообще казался великаном). Тенор прозвенел: «Кто к нам пожаловал — те, кто будет жить в новом столетии?» Но тут же Корней Иванович забыл о нас и стал подробно расспрашивать «экономку» о каждом из членов семьи: кто звонил, кто ушел, какие получены известия.

Много лет спустя, когда читала дневники и мемуары Чуковского, вспомнился тот день и тут же подумалось, что на окружающий мир он смотрел сквозь призму семьи. Ближний круг был для него важнее всего и многое определял.

…Узнав, чем занята семья, что каждый в порядке, он снова обратился к нам, тщетно скрывавшим робость, а заодно и смех — Корней Иванович был похож на карикатуры, в которых фигурировал на страницах журнала «Крокодил». С длиннющим носом, увенчанным на кончике бульбой, с разбегающимися во все стороны стрелами морщин на лице. При этом в жизни был молод — озорные глаза, острые вопросы, смешилки, чтобы нас ободрить и растормошить. Напрасно. Мы превратились в соляные столбы. Две девчушки конфузились и изображали из себя чопорных дам, а Корней Иванович радовался, как мальчишка. С тех пор я точно знаю, что можно состариться в молодости, а можно молодым прожить полную жизнь. Еще я поняла, что такое обаяние, в котором можно утонуть, как в море, — яркими красками оно наполнило серый дождливый день.

Мы пили чай, и я не могла отвести глаз от длинных пальцев хозяина — такие гибкие, рабочие пальцы бывают только у скульпторов и пианистов. Полчаса оставили впечатлений на всю жизнь.

Сегодня перечитываю Чуковского — и со мной разговаривает знакомый человек. Кажется, слышу его высокий голос, вижу тонкие пальцы. Ловлю себя на мысли, что следую его урокам. Например, разбираю бумажные завалы у компьютера и думаю: порядок наводить очень легко — нужно просто-напросто сделать сто движений. Вижу лошадь, и в памяти всплывает: как жалко лошадок — они не могут в носу поковырять…

Юрий Тынянов написал замечательную статью о Чуковском, где сказал о лилипутской литературе, лишенной детей. Такой она была пока не явились доблестный Ваня Васильчиков и Крокодил, который и папиросы курил, и по-турецки говорил. «Быстрый стих, смена метров, врывающаяся песня, припев — таковы были новые звуки. Это появился «Крокодил» Корнея Чуковского, возбудив шум, интерес, удивление, как то бывает при новом явлении литературы. Неподвижная фантастика дрожащих на слабых ножках цветов сменилась живой, реальной и шумной фантастикой забавных зверей, их приключений, вызывающих удивление героев и автора».

Чуковский раздвинул территорию детской поэзии, населил ее нормальной ребятней, а ребятню окружил персонажами, превратившимися со временем в поистине фольклорных героев. Ну, не найдете вы в наше время ребенка, который не знает Мухи-Цокотухи, Мойдодыра, Айболита и Бибигона.

Случилось так, что милая девочка Лялечка, гулявшая по Таврической, Бармалей и закаляка накрыли тенью Чуковского-литературоведа. Он сокрушался: «Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме «Мойдодыров» и «Мух-Цокотух», вообще ничего не писал».

А ведь он долгие годы исследовал творчество Некрасова, в чем преуспел: восстановил и открыл треть безвестного ранее наследия классика.

Чуковский любил слово, наслаждался им, пробовал его на вкус, восторгался и делился восторгом с читателями. Дорого стоят его «лепые нелепицы» или «поэт божьей милостыни». Он не только сам изобретал слова, а и коллекционировал услышанное. Одним из любимых афористов Чуковского был Илья Репин, его он часто цитировал: «ворота покосились в дрему», «пестроситцевые бабы», «Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас…»

Кажется, что вместе с появлением Чуковского на свет родилась и его потребность увиденное и услышанное оформлять в слово — эту жажду он, незаконнорожденный «кухаркин сын», почувствовал очень рано. И приумножил уникальной работоспособностью. Ему не было еще и двадцати, когда он написал для газеты «Одесские новости» свою первую статью, а дальше сочинял на любые темы и в любых газетных жанрах. Газета командировала его в Англию, и он не только довел до совершенства свой английский, но и перевел Киплинга и Уайльда, Дефо и Твена, Распе и Уитмена. Позже, в 60-е, загорелся и вовсе странной для эпохи советского атеизма идеей — пересказать детям Библию. Попросили, однако, избегать в пересказе слова «Бог». Что ж, работа закипела, «Бог» превратился в Волшебника Яхве. Не спасло — тираж уничтожили.

Чуковский — человек разных эпох. Далекой — там Блок посвятил ему свое последнее стихотворение, а Маяковский нарисовал на него дружеский шарж. Но и любой другой, включая ту, что для кого-то только начинается и диктует по слогам доверчивые и доверительные стихи дедушки Корнея.

Если в вашем доме эти стихи звучат, немедленно везите своих чад в Дом-музей писателя. Там, в Переделкино, растет чудо-дерево и звонит телефон, по которому говорит Слон. Сам хозяин — неподалеку, он просто вышел. Если вы с ним так и не встретитесь, он все равно прозвенит откуда-то сверху: «Кто к нам пожаловал? Тот, кто будет жить в новом столетии?..»