Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

27.08.2018

5 сентября отмечает юбилей знаменитый художник, действительный член Российской академии художеств Эрик Булатов. Накануне в его парижской мастерской побывал корреспондент «Культуры».

культура: Вы лишены гордыни. Но есть что-то, что особенно греет, когда подводите творческие итоги?
Булатов: Как ни странно, вопрос для меня непростой. Когда начинаешь перебирать в памяти свою жизнь, понимаешь, что ошибок — ​обидных и досадных — ​гораздо больше, чем достижений. Не знаешь — ​то ли радоваться, то ли огорчаться. Смыслом жизни для меня всегда оставалось искусство. Старался работать честно. Оглядываясь назад, могу сказать, что некоторые картины нравятся мне больше других, но по-настоящему результатом я никогда не был доволен. Были случаи, когда понимал: недотянул, мог бы лучше — ​и становилось стыдно. Однако в процессе работы случались совершенно счастливые минуты. Ради них стоит жить. Готов подписаться под этими словами: «И горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю».

Порой наступает такое состояние, когда вдруг ты сам словно исчезаешь, растворяешься, и тебя больше нет. В этот момент появляется что-то подлинное, живое — ​словно творю не я. Возникает чувство невероятного счастья. Когда писал картину «Иду», у меня было ощущение, что я не рисую, а делаю облака — ​живые, настоящие. Обычно это приходит, когда ничего не получается и ты в полном отчаянии. В этот момент ты совершаешь нечто непонятное. Оказывается, все так просто, и ты думаешь: почему я так мучился? Даже мой учитель Владимир Андреевич Фаворский, разумный и рациональный человек, говорил: «Когда работаю, то не знаю, почему делаю так, а не иначе, это потом могу все объяснить».

культура: Вы не так давно побывали в Москве. С какими новыми проектами вернулись из Первопрестольной?
Булатов: Когда речь идет о России, ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. В нынешнем году в ноябре в Екатеринбурге (родина Эрика Булатова. — «Культура») пройдет ретроспектива моих рисунков. На следующий год в Москве состоятся две или три выставки: иллюстраций детских книг в «Новом Манеже», моих последних живописных работ в Фонде «Екатерина». Наконец, в «Манеже» покажут два огромных монумента, которые я сделал на бывшем литейном заводе в Пиренеях. Первый состоит их четырех повторяющихся слов «Вперед», образующих круг. Буквы высотой три метра и весом около тонны каждая, лицевая сторона красная, а все остальное — ​черное. Я хотел сказать, что, двигаясь вперед по кругу, можно оказаться далеко позади. Этот монумент был установлен в прошлом году перед входом в британскую Галерею Тейт в Лондоне. Он вписался в городское пространство. Второй монумент «Все не так страшно» расположен на четырех уровнях — ​на каждом по слову. Он вписан в заводское пространство. Верхние черные буквы кажутся светлыми, даже золотыми, и по мере того, как они опускаются, — ​чернеют, в них появляются красные, как огонь, вспышки. Получился экспрессивный образ, который, как мне кажется, выражает нашу жизнь. Однако никакой назидательности у меня нет. Каждый понимает, как хочет.

культура: Эти скульптуры являются для Вас продолжением живописи?
Булатов: Для меня принципиальное значение имеет мое полотно «Картина и зрители». На ней скопирована работа Александра Иванова «Явление Христа народу», мимо которой идут люди. Два моих новых монумента — ​как бы ее продолжение. Важно, чтобы человек мог «войти» в пространство картины, чтобы его общение с ней было максимально активным.

культура: В мастерской на мольберте стоит Ваша новая неоконченная работа «С днем рождения, Наташа!».
Булатов: Я называю эту картину своим самым веселым творением. На полотне у моей жены Наташи образ ренессансный — ​улыбка Моны Лизы. Бокалом с шампанским я словно чокаюсь с Леонардо. Вместе с Да Винчи в новой картине незримо присутствует и Эдуард Мане с его знаменитым «Баром в «Фоли-Бержер». В каком-то смысле это мое завещание.

культура: И перекличка с великими художниками минувших эпох?
Булатов: Искусство не должно отрываться от классических корней. Нельзя забывать, откуда мы родом. Я всегда подчеркиваю, что мои концептуальные работы связаны с нашими предками. Поэтому мы с Наташей каждый год ездим во Флоренцию, посещаем монастырь Сан-Марко. После встречи с Фра Анджелико и его «Благовещением» выхожу счастливым.

культура: Вы художник актуальный, а больше всего любите произведения далекого прошлого. Нет ли в этом противоречия?
Булатов: Есть и современные мастера, которых я люблю… Микеланджело ценил греческую скульптуру выше, чем труды своих современников. В сознании есть некий эталон, к которому надо стремиться. Вполне естественно, что мы учимся у мастеров далеких эпох. У каждого из нас свое дело, однако корни уходят в прошлое, от этого нельзя отказываться. Надо понимать, что твоего места в искусстве никто, кроме тебя, не займет. В противном случае оно просто останется вакантным.

культура: Наше искусство, начиная с XIX века, не было созерцательным, сторонним наблюдателем. Напротив, всегда стремилось вмешиваться в жизнь. Это хорошо или плохо?
Булатов: Сложно сказать. Искусство может превращаться в назидание, в указательный грозящий палец. Замечательно, когда оно выражает то, что действительно важно, помогает жить, открывает что-то в сознании людей, дает им возможность посмотреть на собственную жизнь извне — ​словно высунуться из поезда и увидеть вагон, в котором едешь.

культура: «Русский художник никогда не писал для того, чтобы сделать хорошую картину, он писал для того, чтобы что-то изменить в обществе или сознании людей», — ​утверждаете Вы в своей книге «Живу дальше». Это относится только к XIX веку или к нынешней эпохе тоже?
Булатов: Малевичу это свойственно даже в большей степени, чем Левитану или Сурикову. Он считал, что именно искусство, а не государство должно строить будущее. Поэтому так важна связь художника со зрителем. Русский живописец хочет, чтобы публика разделила с ним переживания, выступала участником и даже соавтором работы. Ну а, вообще, главный вопрос искусства — ​зачем мы пришли на эту землю.

культура: В какой степени Вам удалось решить задачу, о которой Вы часто говорите, — ​утверждение нашей живописи в качестве равноправной среди других европейских школ?
Булатов: Пока в незначительной мере. Хорошо, что в Центре Помпиду недавно появилось большое собрание работ наших художников ХХ века, в том числе и две мои картины. На Запад я приехал сложившимся мастером. Всегда настаиваю на том, что я русский художник, представляющий отечественную традицию. Мои мозги сформированы национальной культурой. Поэтому если на Западе принимают меня или Илью Кабакова, то должны принимать и все наше искусство. Без нас не может быть мировой литературы, музыки или театра — ​а значит, и живописи.

культура: Не идеализируем ли мы искусство? Не ждем ли от него того, чего оно не может дать?
Булатов: Мы все время ищем какое-то откровение. В этом наша потребность, наше самое большое отличие от других наций. Русскому человеку нужно, чтобы искусство помогало жить, учило чему-то важному, имело просветительскую миссию. Поэтому и отношение к нему почти религиозное.

культура: Картина не должна быть ребусом, над которым ломаешь голову в поисках смысла или послания автора?
Булатов: Мои работы тоже иногда считают загадками, требующими якобы особого подхода. Но это не так. Я всегда говорю: идите и смотрите.

культура: Есть ли в искусстве границы дозволенного?
Булатов: Вопрос для меня очень болезненный и сложный. Когда человеческий поступок маскируется под артистический жест, то, конечно, получается подделка. Это происходит постоянно. Я не вижу искусства в том, что делает тот же Павленский или девицы из Pussy Riot.

культура: В прошлые времена живописцы часто выступали единым фронтом — ​вспомним хотя бы передвижников, импрессионистов, фовистов, бубновалетовцев, «Голубую розу» и прочих. Сегодня каждый — ​сам себе течение?
Булатов: В середине XIX века выступили импрессионисты и заявили о себе как группа — ​хотя были они разные и могли друг друга не признавать. Тем не менее их объединяло нечто вроде программы преобразования живописи. В свое время мы тоже собрались реформировать русское искусство, но никакой общей программы не существовало. Кто во что горазд, все тянули в разные стороны. Сплачивало только неприятие официального советского искусства.

культура: Творец, по сути своей, всегда затворник, обреченный на одиночество?
Булатов: Совсем необязательно. Среди них есть очень активные — ​возьмем того же Оскара Рабина (организатор «бульдозерной» выставки. — «Культура»). Он всегда участвовал в жизни и как художник, и как гражданин. На все реагировал, имел свою позицию.

культура: Вас постоянно выставляют в западных музеях и галереях. А где можно посмотреть Булатова в России?
Булатов: В Третьяковке три мои работы — ​«Картина и зрители», «Тучи растут» и более ранняя — ​«Разрез». Одна в Русском музее — ​подарок немецкого коллекционера и мецената. Остальные в частных собраниях. Есть еще много старых работ, которые в свое время раздал друзьям.

культура: У Вас есть ученики, последователи или эпигоны?
Булатов: Учеников нет. Последователей тоже не вижу. Но иногда замечаю собственное влияние на молодых художников, особенно русских, французских и английских. У них очень большой интерес к тому, что я делаю.

культура: Сильно ли изменился Париж за почти три десятилетия, что Вы здесь живете?
Булатов: На наших глазах он меняется, скорее, к худшему. Когда мы только приехали сюда, люди были веселее. Уходит французское остроумие. Нет былой энергии. Появилась усталость и вялость. Тем не менее город остается прекрасным.

культура: Как случилось, что Франция, по Вашим словам, превратилась в большую культурную провинцию Европы?
Булатов: Может, это сказано мной слишком резко. Но, конечно, Франция не то место, где сегодня решаются судьбы искусства. Если раньше картины художника, приехавшего в Париж, имели успех — ​для него открывались все двери. Сейчас это не так. Более серьезную роль, безусловно, играет Лондон. Что же касается Берлина, то он, как мне кажется, скорее, занимается немецким искусством. То, что сейчас делается в Нью-Йорке, мне совсем неинтересно. С американским искусством я потерял внутренний контакт. В Соединенных Штатах живет замечательный художник Дэвид Хокни, но он англичанин.

культура: К Москве, по собственному признанию, Вы относитесь, как к самому себе. Что это значит?
Булатов: В себе самом что-то может раздражать, но никуда от этого не денешься. Москва есть Москва. Это мой город.

культура: Выступать в роли оракула в искусстве — ​заранее обречь себя на неудачу. Но если приподнять завесу над завтрашним днем, что мы увидим?
Булатов: Когда пытаешься предсказывать будущее, основываясь на том, что сегодня считается самым новым и интересным, то обязательно ошибешься. Все окажется с точностью до наоборот. Не исключено, что завтрашнее искусство будут представлять художники, которые сегодня абсолютно неизвестны.

Фото на анонсе: Евгения Новоженина/РИА Новости