Николай ИРИН

09.03.2017

На Первом канале завершился показ 12-серийного фильма Олега Фомина «Штрафник». 

Знакомый историк пригласил когда-то на экскурсию. По весне объехали несколько величественных храмов, расположенных, так сказать, на пересеченной местности. Непосредственно за церковной оградой, да попросту впритык, кладбище. На могилах букеты с венками самых невероятных, невозможных, бессмысленно химических цветов. «Индия!» — воскликнули мы в один голос на первом же погосте. Священники возносили канонические молитвы, родственники поливали землю неподдельными слезами, но мистика и скорбь через минуты улетучивались, а под солнышком оставались загадочного происхождения пестро-ядовитые артефакты. Наше с приятелем невероятное путешествие вспомнилось уже в конце первой серии «Штрафника».

Сюжет развивается после Великой Отечественной, бандиты стреляют/режут милицию и друг друга, служители порядка в долгу не остаются. Только предъявлены безудержные и травмоопасные похождения соотечественников в стиле болливудского кино, где еще Радж Капур откровенно аттестовал себя: «В русской шапке большой, но с индийской душой». Ну, чем не эпиграф для драматургической разработки Рамиля Ямалеева и Егора Головенкина? В конечном счете, в «Штрафнике» даже реализована базовая индийская схема: разлученные кровные братья, притом антагонисты, «неожиданно» встретились, заново подружились, обменявшись сногсшибательной информацией, после чего один всплакнул на могиле другого. 

Следующий очевидный источник стремительного экранного карнавала — весьма занимательные пред- и послевоенные советские книжки о борьбе с иностранными шпионами, вроде романов Николая Шпанова и повестей Льва Овалова о майоре Пронине. Однако разница с этими тоже весьма лихими произведениями огромная, и «индийский» окрас «Штрафника» как раз помогает ее сформулировать. Что такое послевоенная Индия с ее бессмысленной и беспощадной фабрикой грез? Страна, освободившаяся от колониального владычества британцев. История словно бы помечена, маркирована колонизаторами, социальная механика не проработана. Конечно, появляются серьезные кинематографисты, вроде Сатьяджита Рея, но в остальном — выжженная земля, где мелодраматизм доведен до абсурда.

Не устаю повторять, что в советском кино жанровым схемам не дозволялось замещать социальную историю страны, редактура тщательно следила, чтобы авторы чуть меньше, чем им хочется, фантазировали и чуть больше отражали, исследовали реальность. Даже у Шпанова с Оваловым действительность в полной мере присутствовала, хотя бы потому, что неподдельная патриотическая установка заказывалась большей частью населения. Однако в конце 80-х, когда страна освободилась из-под «коммунистического ига», официальная версия истории была отброшена, и вульгарная, оторванная от реального положения дел мифопоэтика стала доминировать. Отечественные киношники дали волю воображению.

Порой появлялись, конечно, и по-настоящему талантливые люди. Алексей Балабанов, например, был человеком с удивительным чутьем, умел добиваться узко кинематографического качества на пятачке далеких от жизни вымыслов. Впрочем, художественного смысла это его прихотливым фантазиям не прибавляло. Автор наворачивал адовы круги по незнакомой стране своих специфических, никак не укорененных в реальности фантазмов. Вспомните хотя бы «Про уродов и людей». Чего там только не было. И сиамские близнецы, и много другой постколониальной выдумки «индийской» выделки. Популярный «Брат» лишь притворялся социальной аналитикой, а на деле — все та же прихотливая, хотя и грамотно упакованная образность. Отсматривая «Штрафника», убеждаешься, что образность эта пустила мощные корни и, точно трын-трава, заполонила все наши пустыри.

Поскольку советская история была квалифицирована как целиком сфальсифицированная, пустыри эти — ни много ни мало семь десятилетий на территории от Волги до Енисея. Уже в первые пять минут «Штрафника» авторы расписываются в том, как хорошо усвоили подобную парадигму мышления. Диалог друзей детства, встретившихся в послевоенном поезде:

— Братишка, давай со мной! Красивую жизнь обещаю.

— Да нет, зачем. Ты — блатной, я — военный. Мне твой мир не нравится. Украл — сел. Я хочу спокойно жить и не ждать, что за тобой вот-вот придут. 

— А за тобой и так придут. Даже если ты не при делах. Ты чо, забыл, в какой стране живешь?

Это не рядовой разговор, а программный. Таким образом, сразу утверждается зияющая дыра на месте более-менее общепринятой версии отечественной социальной истории. Страна — мрак, официальные институты — зло. Но раз так, социум — бессмыслица, где не на что опереться и не за что зацепиться, а это очень выгодная точка зрения для «свободных художников», будь то трепетный Балабанов или совсем уже разудалые сочинители «Штрафника». Пиши, как угодно вольно, «лепи», что в голову придет. 

Не существует никаких социальных оснований для психологии того или иного героя. Не имеет значения, кто, где и от кого родился, чему учился, какому идейному влиянию подвергался. В бешеном темпе дается нагромождение физиологической моторики. Персонажи-маски попросту «назначены» авторским коллективом методично выполнять сюжетную повинность. Каждый приговорен к механической реализации несложной программы.

Демобилизованный офицер Советской Армии Игнат Белов, его кровный брат и главарь банды Горелый, нежная женщина, влюбленная в Игната, суровая — в Горелого, истеричный, но честный служака Пеникер в исполнении самого Олега Фомина, зловещий фашист-диверсант, вознамерившийся отравить наши города цианидом, и десяток других сквозных персонажей — не обусловлены ничем, кроме авторской прихоти. Похоже на самопальную игрушку: «Сбил, сколотил, сел да поехал. Оглянулся назад, одни спицы лежат».

Поражает самонадеянность тех, кто запускал этот шедевр в производство, оплачивал и предлагал центральному каналу. Еще больше удивляет авторитетный канал, выставляющий на всеобщее обозрение самовары-самопалы, из которых невозможно не то что жажду утолить, об них нельзя даже обжечься. Настолько предлагаемые события отчуждены от реальной истории, здравого смысла и драматургического закона.

Сериал спекулирует на инфантильной воле людей к отвлекающей от суровой повседневности пестроте. Ведь что такое кладбищенские венки агрессивной расцветки? Это яростный бессознательный протест человека, столкнувшегося со смертью, своеобразная компенсация. Механическая манера большей части нашей кинопродукции на темы недавних событий — того же происхождения.

Нормальной истории не было, значит, можно своевольничать. Легкость, с какой авторы сочиняют демонстративно неинтересные, если угодно, забубенные сюжетные повороты, а потом реализуют и продают, заставляет задуматься о сложной социокультурной цепочке. «Отмена» позитивной версии отечественной истории последнего столетия означает демонтаж обеспеченной смыслами среды обитания. 

«Сиамские близнецы», эти «братья», обиженные властью, и «благородные» уголовники-разбойники, эксцентричные или продажные менты, влюбленные, как кошки, женщины, которыми под завязку набиты многочисленные российские сериалы… Все они подтверждают невозможность «интересного» рассказа в ситуации, когда теневой мир диссидентского протеста и богемного томления заместил мир, культивируемый официальной властью на основе ответственного договора с основной массой населения. 

— Где Горелый?
— Я Горелый.

— Сеня? Мне сказали, тебя убили в 43-м.
— Здравствуй, брат.

«Братишка», «братан», «брателло» — подобная кровно-родственная поэтика сигнализирует о тотальном ослаблении социальных связей и одновременном торжестве хуторского мировоззрения. Едва Британская империя оставляет в покое Индию, чья массовая культура не находит для себя развитой образности, закономерно начинается кинопарад братьев и сестер. 

Советскую империю демонтировали и дискредитировали — последствия схожие. В конечном счете, «Штрафник» не что иное, как демонстрация психической травмы. Социальное методично попирается и третируется. Утверждается воля к индивидуальному, сколь угодно глуповатому жесту. Характерна эстрадная песенка, которую недавно крутили на всех радиостанциях: «Невозможно рассказать вам историю мою. Очень сло-ожно…» Это, к сожалению, относится к большей части современной российской кинопродукции. Какую бы то ни было частную историю рассказать, действительно, не получается. И это потому, что отринута История с большой буквы. А взамен ничего конструктивного не предложено. Манифестируются права личности, и почти исключительно «творческой», в режиме «щас спою». 

Творчество это, однако, ничего, кроме сарказма, не вызывает. Балабанова не брали на международные фестивали единственно потому, что Запад ценит осмысленность высказывания превыше его оформленности. А ведь Балабанов при этом наилучший художник нашей новой кинематографической генерации. 

«Штрафник» — это полная свобода авторского коллектива, а также психологически солидарных с ним групп и корпораций на территории, где, по их мнению, вообще никакой свободы не было. Проговорка что надо. Вот же зачем дискредитировался большой стиль: чтобы можно было лепить маленьких глиняных гомункулусов, оживлять их посредством идеологических камланий и потом продавать потерявшим социальную ориентацию хуторянам.