Светлана НАБОРЩИКОВА

05.03.2015

Год Чайковского Большой театр открыл премьерой «Пиковой дамы» в постановке Льва Додина. Известная за рубежом совместная продукция Парижской национальной оперы, Нидерландской оперы и фестиваля «Флорентийский музыкальный май» в России ставится впервые.

Первое, что видит зритель, входящий в зал и по привычке устремляющий взгляд на сцену, — зеленые стены и железная кровать. И последним, что он увидит, тоже будут стены и кровать.  Это Обуховская больница, нумер 17. Именно там, в лечебнице для умалишенных, оказывается Герман в финале пушкинской повести. 

Однако написать, что режиссер вернул Чайковского к Пушкину, рука не поднимается — у Пушкина герой Обуховской заканчивает, а у Додина находится там с самого начала, и все события разворачиваются в его воспаленном воображении: то ли он их придумал, то ли о них вспоминает.  

Лучше сказать так: почти не изменив партитуру, Лев Додин сделал собственную «Пиковую даму». И эта «Дама» ни к музыке, ни к литературе отношения не имеет. Она просто о другом.

Что будет? Этот вопрос заботит и Пушкина, и Чайковского. Напряженного ожидания при заведомой непредсказуемости у них с избытком. Удастся или нет Герману узнать тайну графини, в повести неясно до последнего момента. Точно так же Чайковский не знает, какая страсть — к Лизе или к картам — одолеет героя. Намек на исход событий дается только в середине второго акта, когда в оркестре появляется искаженная тема любви.  

Подобного саспенса у Додина нет и быть не может. Его ключевой вопрос — как такое могло произойти? — относится к прошедшему времени. Порой кажется, что в спектакле параллельно идут два действия — музыкальное и сценическое. Первое, блистательно преподнесенное дирижером Михаилом Юровским, — захватывающий авантюрный сюжет, где темы-персонажи то враждуют, то ладят, то пребывают в прострации, но в любом случае устремлены в будущее. И второе, поданное психиатром, который дотошно, с хорошим врачебным занудством фиксирует историю уже свершившейся болезни. 

Не все персонажи в нее вписываются. Полина с ее романсом, Елецкий с его признанием, Томский со своей балладой, Лиза с финальной ламентацией, да и тот же Герман с духоподъемным «Что наша жизнь?» в антураже скорбного дома смотрятся инопланетянами. Но врача это не волнует. Главное, что графиню — катализатор событий — можно подать не просто вздорной старухой, но многоликим наваждением.

Ход, надо признать, очень удачный. Благодаря ему свежо смотрится хрестоматийная интермедия, где Герман-Миловзор обручается с  коварно подменившей Лизу-Прилепу графиней. Она же становится императрицей на балу. Явление призрака — вечный камень режиссерского преткновения — тоже обходится с ее помощью. Три карты в додинской версии озвучивает сиделка, пришедшая измерить герою пульс. Всмотревшись в пухлую блондинку, он с ужасом узнает — кого бы вы думали? Правильно, графиню.

Трактовка оперы как истории болезни идет на пользу и некоторым исполнителям. Герман в этом случае может не выглядеть стройным красавцем — пусть будет полноватым, лысоватым, обрюзгшим, сполна отведавшим прелестей лечебницы. Ровно таким и предстает превосходный тенор и актер Владимир Галузин, почти не снимающий больничного халата. И Лиза (обладательница стального сопрано Эвелина Добрачева) не обязана сиять юностью и свежестью —  в видениях умалишенного ее облик может исказиться. О гостях на балу или посетителях игорного дома и говорить не приходится. Все они замещаются болящими — экономия и на костюмах, и на режиссерском времени: рисунок «скорбных» ролей (семенящая походка, судорожные движения рук) всегда и везде остается неизменным.

У Чайковского герой, проигравшись, вонзает в себя кинжал. Лиза, не вынеся тяжкой правды о любимом, тоже погибает. У Додина все живы. Героиню, упавшую без чувств после бурного объяснения с Германом, Чекалинский сразу же поднимает на тур вальса. А лежащий ничком виновник торжества, кажется, просто уснул, утомленный общением с собратьями по несчастью. В общем, щизофрения — шизофренией, а отдых по расписанию. Оркестровая постлюдия с просветленной темой любви, правда, не об этом, но, как уже было замечено, додинская постановка — «Дама» самостоятельная.