Елена ФЕДОРЕНКО

15.07.2013

Подготовка к премьере балетного «Онегина», поставленного Джоном Крэнко полвека назад в Штутгарте и теперь воплощенного на сцене Большого театра, продвигалась под аккомпанемент скандалов.

Последней каплей стал отказ Светланы Захаровой от участия в премьерной серии показов, вслед за чем последовала смена гендиректора. Представители фонда Крэнко определили приму (вместе с ее партнером Дэвидом Холбергом) во второй состав, после чего та удалилась с репетиций, вскоре объявившись на Универсиаде в Казани. Демарш Захаровой и вынужденный уход Иксанова молва связала воедино.

Экзерсис балерины разделил околотеатральную публику на два лагеря: одни посчитали незыблемым право примы на премьеру, другим оскорбленная поза показалась не рабочей и бессмысленной. Приблизительно так же — диаметрально разделившись — отнеслась публика и к последней в сезоне балетной премьере.

«Онегин» вышел зрелищем презабавным: вприсядку и «колесом» врываются на сцену сельские мужики в опрятных косоворотках. Встав в ряд, отплясывают нечто «общенародное» — на манер то сиртаки, то лезгинки, а то и «Цыганочки». В русской усадьбе царит тотальная демократия — дворовые парни танцуют с шаловливыми подругами Ольги, крепостные обмениваются с родительской четой Лариных крепкими рукопожатиями и целуют дворянских барышень. Девушки под летним солнышком развлекаются святочным гаданием, Ленский заходится в истерическом припадке прямо на балу и публично отвешивает другу пощечины. Слезливый мелодраматический прищур хореографа добавляет в клюкву сиропа: чего только стоят кокетливые метания жеманной Ольги меж двух кавалеров или сцена дуэли, где место секундантов занимают сестры Ларины, сильно смахивающие на древнегреческих плакальщиц с вдовьими черными платками на головах…

Сладко от музыки Чайковского: фарш крупного помола из «Времен года», фрагментов симфонических опусов и оперных мелодий упрямо не желает иметь ничего общего с тем, что именуют музыкальной драматургией. Жак Д’Амбуаз, танцовщик баланчинской труппы, рассказывал о горьком смятении и даже ужасе Баланчина, когда речь заходила об этой микст-партитуре. У Крэнко не было ответственности перед Чайковским и преклонения перед Пушкиным, чью энциклопедию русской жизни он явно осваивал по одноименной опере.

Однако не смущает же нас бутафорская Испания «Дон Кихота» или ладные балетные пейзанки «Жизели», правда ведь? Но в «Онегине», помимо перечисленных нелепостей, как назло много скучных, примитивных танцев. И массовые променады на великосветском петербургском балу, и сольные монологи (например, монолог Ленского) собраны из набора тривиальных па — с такими не выйти в финал балетного конкурса.

Правда, есть в «Онегине» козырь, который может сделать всю игру. Это дуэты главных героев — дуэты долгого дыхания и невероятной красоты. На такой хореографии большие артисты способны выстроить великие роли (потому о Татьяне мечтают примы) и даже оправдать все нелепости. Так случилось и на премьере в Большом. В Татьяне Ольги Смирновой все не придуманное — русское, настоящее, естественное. Непостижимым образом Смирнова провела героиню от холодноватой странности («Дика, печальна, молчалива…»), через отчаянный мятеж чувств («Рассудок мой изнемогает, / И молча гибнуть я должна…») к драме несогласия с собственным чувством («Но я другому отдана; Я буду век ему верна»). Верность и честь для этой Татьяны не пустые слова.

Смирновой, кажется, и играть ничего не приходится, она берет роль без всяких внешних усилий. В отличие от Владислава Лантратова — он старательно перевоплощается в холеного денди и делает это очень удачно, роль выстроена без патетики и пережима. Помимо отделки образа, исполнитель титульной партии выполняет сложнейшие партнерские задачи: на одной руке поднимает балерину, перебрасывает ее, ведет эффектные обводки. В танце главного дуэта живет такая трогательность, что возвращается давно подзабытое театральное ощущение — будто отношения героев складываются здесь и сейчас, на наших глазах. Во «Сне Татьяны», когда из зеркала выходит герой ее мечты — такой, каким воображала его неспокойная девичья душа, — оба танцуют абсолютное счастье. Как и финальное адажио — крах не грез, но всей жизни.

Юные солисты вытянули весьма спорный спектакль. Кстати, Фонд Крэнко упорно отказывал России в праве на постановку, пока представителей Фонда не покорил личным обаянием балетный худрук Большого театра Сергей Филин. Время покажет — стоило ли тратить силы. Во всяком случае, зрители на премьере ликовали. В отличие от московской публики начала 1970-х, когда после гастрольного «Онегина» Штутгартского балета в зале звучал смех.