Оксана ТАРЫНИНА, Нью-Джерси

23.02.2017

Через несколько кварталов раскинулся Гудзон, парят в вышине башни Манхэттена, но здесь тихо и спокойно. Городок Фэр-Лон — отсюда начинается знаменитая «одноэтажная» Америка, именно тут более четверти века живет народная артистка РСФСР Елена Соловей. 24 февраля обожаемая миллионами кинозрителей актриса отметит юбилей. Мы встретились накануне, чтобы вместе вспомнить ее звездные роли, обсудить любимых режиссеров, поговорить о сегодняшнем житье-бытье вдали от Родины.

культура: Предлагаю начать с абстрактного «красота это...». 
Соловей: Талант, прежде всего. Сейчас часто говорят о ком-то «она символ красоты». Но символы меняются. Талант же быть красивой — величина неизменная, демократичная, вневозрастная. Недаром и простая домохозяйка может быть на удивление привлекательнее какой-нибудь кинодивы.

культура: Вы с раннего детства мечтали стать актрисой. Настолько были уверены в своих сценических способностях и внешних данных? 
Соловей: Никогда не мнила себя красавицей. Хотя, конечно, не считала и дурнушкой. Я очень не любила смотреться в зеркало. И это не кокетство. То, что кинозрители в дальнейшем воспринимали Елену Соловей как красивую женщину, результат большой работы вокруг меня. Каждый образ, если мы говорим о кино, создается волшебными руками гримеров, талантом оператора и любовью режиссера. Все складывается воедино.

Вы знаете, вот это детское «хочу быть...». Позже в интервью я часто утверждала, что по образу жизни актрисой не являюсь — актрисой управляет «драйв», стремление пестовать свой имидж, двигаться к выбранной творческой цели, развивать успех, проходить сквозь стены ради кинопроекта, который добавит славы. У меня ничего подобного не было. К слову, Никита Сергеевич Михалков однажды заметил: «Лена не побежит даже за звездной ролью, если ей придется оставить дома больного ребенка». Наверное, тут и проходит водораздел. Настоящей актрисе сложно иметь семью, ибо приходится полностью отдаваться профессии, для чего, возможно, поступаться личным счастьем, материнством.

Но, с другой стороны, сейчас, спустя годы, думаю: рассуждая так о себе, я несколько обманывалась. Ведь желание играть захватило меня еще ребенком, мне всегда нравилось примерять разные образы. В красноярской школе — хор и театр. Потом в Москве ходила в драмкружок, принимала участие в бесконечных конкурсах чтецов, завоевывала премии. Так вышло, что оказалась среди детей, которые в 1963-м приветствовали проходивший в советской столице Всемирный конгресс женщин. Еще школьницей выступала на телевидении. При этом летело все само собой, сверхусилий не прикладывала. Но получала мало с чем сравнимое удовольствие.

культура: А родители как воспринимали? 
Соловей: Терпеливо. Девочка же занята. Никто не предполагал, что речь идет о жизненном выборе. Они не относились к увлечению серьезно. Когда я не прошла в Школу-студию МХАТ и решила никуда более не поступать... вот тут у родителей была драма. Ведь я хорошо училась. И папа с мамой гордились моими пионерскими выступлениями, но дочь — артистка? Да они вообще не понимали, что за профессия такая.

культура: Однако сложилось как нельзя лучше: спустя год Вы поступили во ВГИК и еще в студенчестве попали в кино. 
Соловей: Со второго курса я начала сниматься: на киностудии имени Горького в фильме «Король — олень», в телеспектакле «Цветы запоздалые». А еще ранее — у Рустама Хамдамова, в курсовой работе.

культура: Когда же появилось ощущение: «Я — актриса»? 
Соловей: Не сразу, значительно позже. Хотя... Дипломный спектакль во ВГИКе ставил наш мастер Бабочкин, «Стеклянный зверинец». Я в нем играла Аманду Вингфилд. Как осталось в моей памяти и как читала позднее у Бориса Андреевича в его дневниках, постановка имела огромный успех. Скорее всего, в тот момент и возникло какое-то необыкновенное чувство: да, мы можем, я могу, я — артистка.

культура: Та самая короткометражка Хамдамова и Киселевой «В горах мое сердце» считается одним из самых ярких Ваших появлений на экране. 
Соловей: Это было словно наитие, легкое дыхание. Я сейчас часто стараюсь воскресить свое ощущение молодости, вспомнить, что чувствовала, как воспринимала жизнь и первые прикосновения к кинематографу, — и не могу. Но было безумно увлекательно, круговерть заполняла всю повседневность.

ВГИК — вообще уникальное учебное заведение, где попадаешь в другой мир. И он кружит голову, обволакивает, в нем живешь с 9 утра до 7 вечера... Там репетиции, занятия, забегаешь в какие-то маленькие залы и смотришь кино, которого бы никогда не увидел, — старые ленты, волшебные, удивительные актрисы, актеры. Они тебя завораживают, иное перестает существовать. Во ВГИКе чувствуешь, что реальность где-то там, она тебя не касается.

культура: Но ведь и последующая актерская жизнь, наверное, такая же? 
Соловей: Нет, потом все сложнее. Распределение, кинопробы, знакомство и переговоры с режиссерами... Хотя и тут мне везло, все будто само собой складывалось.

культура: Ангел-хранитель вел? 
Соловей: Не знаю, правда. Мне не случалось мучительно ждать ролей. Они меня сами находили... Я не была до них жадной, мол, хочу играть все-все-все — быть главной. Нет, у меня такой страсти никогда не наблюдалось. Впрочем, предложений действительно хватало. Приглашение к Юлии Ипполитовне Солнцевой — небольшой эпизод предстояло сыграть на Украине, один съемочный день — восприняла за счастье. Потому что она выбрала меня. Пусть играть какую-то крестьянку с ребенком. Можете себе представить? Маленькая работа в стилизации пушкинской «Метели» со Спартаком Мишулиным и Лидией Смирновой. Как-будто клубочек наматывался роль за ролью. Так оно и крутилось.

культура: И вот клубочек докатился до съемок у Никиты Михалкова в «Рабе любви». 
Соловей: Там, думаю вы знаете, была предыстория с Рустамом Хамдамовым. Я снималась у него в ленте с подобной фабулой — «Нечаянная радость», но ее закрыли. Объявили, что картину должен заканчивать какой-то другой режиссер, по мнению студии. Я для себя не видела возможности участвовать. За досъемку пытались браться несколько человек, и у них ничего не получалось. В конце концов Андрей Сергеевич Кончаловский, автор сценария, попросил своего брата, Никиту Сергеевича. А тот ответил, что не может продолжить фильм, раз он не в материале, но готов снять его заново, если сценарий перепишут. Так и сделали. Поэтому речь уже шла об ином фильме.

Тем не менее, когда мне позвонили, я все-равно сказала «нет, не могу... есть ведь картина Рустама». Но меня убедили прочесть новый сценарий. К тому же я находилась под впечатлением от ленты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих», в которой есть поразительное ощущение счастья, свободы. Пусть еще не великого мастерства, но легкости мышления, удивительной актерской импровизации. Согласилась познакомиться с Никитой Сергеевичем. Затем были пробы. И материал оказался прелестным. Так туда и попала.

Я же никогда не оцениваю роль. Я размышляю: интересно или нет. Каждая роль — как параллельная жизнь. Хочется ли ее прожить, привнести в кинообраз собственное видение, эмоции, стиль.

культура: В «Рабе любви» Вы имели достаточную свободу для этого? 
Соловей: Конечно. На съемках у Никиты Сергеевича шли постоянные репетиции. Хотя иногда кажется, а что там репетировать? Но именно такой процесс и давал возможность актерской импровизации.

Когда посмотрела целиком «Рабу любви», где-то через год после премьеры, сказала Никите Сергеевичу, что у нас получилась ж и в а я женщина. Есть пространство в ней, есть воздух вокруг нее, и ни прибавить, ни убавить. Вот она такая, и замечательно. Наверное, важно, что я участвовала в рождении этого образа, но там сложился целый великолепный симбиоз: и необыкновенная камера Паши Лебешева, и удивительная легкость таланта Михалкова. Плюс на мне еще не висел груз ролей.

Дело в том, что картину снимали, «шутя играя», как любит повторять Никита Сергеевич. Он зачастую так прямо и напутствовал актеров: «Играем шутя, легко». Это значило отпустить себя, дать возможность жить образу... При том, что у нас была и трагедия: в тот период умерла жена Саши Адабашьяна. Лента снималась тепло, царили добрые отношения. Жили в гостинице цирка, со своими семьями. Я — с мужем и дочкой, Никита Сергеевич — со всей семьей. Было эмоционально комфортно, и поэтому славно работалось. А самое главное, никто не относился к съемкам с угрюмой серьезностью или с претензиями. Это не только мое впечатление. Когда на озвучивании я встретила Сашу Адабашьяна, он сказал: «А ты знаешь, по-моему, Никита сделал хорошую картину». Прекрасно, когда творишь легко, не дрожишь и не думаешь: «Я должен снять шедевр!» Нет, а вот сняли...

культура: Вы участвовали в трех фильмах Михалкова, атмосфера на съемках всегда такая? 
Соловей: Да, и отмечу, что одна из составляющих его успеха — удивительная преданность и уважение к тем людям, которые трудятся вокруг.

культура: К актерам? 
Соловей: Не только. Ко всем без исключения: ассистентам, осветителям, водителям. Ведь коллектив работает на него, и он осознает: от вклада каждого зависит атмосфера на площадке. Мы же люди со своими проблемами, счастьем-несчастьем. Но когда приходим на съемку, должны получать и дарить удовольствие. Мне думается, такой подход имеет ключевое значение.

Наглядный пример — то, как я согласилась сниматься в «Неоконченной пьесе для механического пианино». Никита Сергеевич сказал, что они с Сашей уже придумали для меня роль. Но недавно родился мой сын, и я поняла: мне трудно разорваться пополам и окунуться в работу. Я отказалась. Вдруг мне позвонили: «Приезжай, Лена, просто на пробу». Я приехала и, конечно, пробовалась с Юрочкой Богатыревым. На площадке — Паша Лебешев, Саша Адабашьян и Никита Сергеевич. Мне было хорошо. Но играть все равно не соглашалась. И тогда Михалков спросил: «Ну, скажи, где тебя еще будут так любить, как здесь?» Это очень точные слова. Актер, как и всякий человек, должен чувствовать, что необходим.

культура: На Ваш взгляд, для артиста важно найти «своего» режиссера? 
Соловей: Кино — особый вид искусства. Актеры, считающие, что они сделали свою роль самостоятельно, глубоко не правы. Результат во многом зависит от режиссера. Ты можешь изображать что угодно, но режиссер уберет лишнее, оставит только необходимое ему. Даже если имеет дело с гениальным исполнителем... Понимая это, я всегда с трудом соглашалась на новую роль. Хотелось сначала уяснить, почему именно я нужна для нее, именно этому режиссеру, и зачем мне самой нужна эта «параллельная реальность». И вот, когда я разбиралась, что к чему, остальные мотивы, неудобства, неудовольствия — все уходило в сторону. Я верила режиссеру, зная: он видит то, чего не вижу я, — финальный результат.

Бывало, считаешь, сыграла сцену замечательно, а режиссер чувствовал иначе и вырезал. В том же «Обломове», в трудной для меня роли Ольги Ильинской, огромные отснятые куски не вошли в картину. Я, когда впервые посмотрела картину, ужасно расстроилась: где та романтика, та любовь, что родилась и получила развитие? Никита Сергеевич почти все убрал. А потом подумала: «Лен, как называется фильм? «Несколько дней из жизни И.И. Обломова». Не из жизни Ольги Ильинской. Это история не про твою героиню. Значит, она нужна только там, где с ее помощью проявляется характер главного персонажа». Я успокоилась и внутренне согласилась.

культура: Никита Михалков в одном из интервью сказал, что Вы самая удивительная актриса из тех, с которыми он работал. 
Соловей: Я тогда просто потеряла дар речи. Очень приятно было слышать, хотя не знаю, чем объясняется столь высокая оценка. У него же всегда такие замечательные артистки снимались. Это большое удивление для меня, правда.

Но вообще, как человек, в кино состоявшийся, я никогда не забываю, кому обязана: благодарна всем мастерам, с которыми довелось познакомиться и поработать. Витя Титов один чего стоит, Динара Асанова, Илья Александрович Авербах, Инесса Сергеевна Селезнева, Виталий Вячеславович Мельников, Швейцер Михаил Абрамович. Мой самый первый режиссер — Анатолий Миронович Наль. И, конечно же, Рустам Хамдамов.

культура: А кто повлиял на Ваше становление в драме? 
Соловей: Игорь Петрович Владимиров, пригласивший меня в Театр Ленсовета. Тут есть своя предыстория. Еще по окончании института звали в Малый. С подачи Смоктуновского, полагаю. Незадолго до этого мы пробовались вместе у Андрея Кончаловского в «Дяде Ване». А Иннокентий Михайлович в то время начинал работать в Малом театре. Я даже успела написать заявление. Но внутри для себя еще не приняла окончательного решения. Понимала, что шаг ответственнейший. И вот звонят мне, предлагают познакомиться с труппой. Я пришла, и было мне и сложно, и страшно. Почувствовала себя маленькой девочкой среди великих корифеев сцены. Я не отважилась. Как раз тогда в моей личной жизни происходили изменения, я переезжала в Ленинград.

Теперь думаю, все сделала правильно. Приглашение же в Театр Ленсовета в 1983-м стало большим подарком и серьезным испытанием, но случилось в нужный момент. Мне важно было себя сломать, иначе так бы и играла этих женщин... Владимиров дал возможность поработать на сцене, а это совсем другая профессия. Он вывел меня к живому зрителю.

культура: Помните свой дебют в Северной столице? 
Соловей: После первого спектакля упала в обморок. Еле вышла потом на поклоны. Вместе с тем театральная сцена по-прежнему манит меня своей энергетикой, адреналином, удивительным состоянием души и тела.

культура: А что для Вас жизнь? 
Соловей: Самореализация и бесконечное испытание. Если кино — некая параллельная реальность, где свои законы, то одновременно существует и настоящая жизнь. И она штука не простая. В ней слишком много вопросов и проблем, которые никуда не денутся, если не научишься их решать. Имею в виду болезни, потери. Надо воспитывать в себе силу. Мы же порой не готовы к превратностям судьбы, выпадающим на нашу долю. Впрочем, что касается меня, то я человек счастливый.

культура: Переосмысление даже негативных событий в позитивном ключе пришло с опытом? 
Соловей: Нет, судьба в целом была ко мне благосклонна. Я и теперь, когда вот-вот стукнет семьдесят, просыпаюсь с удивлением и благодарностью. Ведь кто-то не перешагнул этот рубеж, а мне, Бог даст, будет предоставлена такая возможность — посмотреть, что же там дальше.

культура: Вы живете в Америке с 1991 года. Есть разделение на «до» и «после»? 
Соловей: Да, разумеется. Я понимала: одна жизнь закончилась, а как сложится другая, не знает никто. Мы уехали осенью, после путча, в преддверии распада СССР.  Положение в стране было крайне нестабильным. А у меня 19-летняя дочь, сын 15 лет и внучка-грудничок. Что их ждет, не могла даже предположить. Считала главным поставить детей на ноги, выучить. И мы с мужем рискнули. Сейчас они оба заняты в большой науке, состоявшиеся взрослые люди.

культура: Вы бываете в России? 
Соловей: Когда приглашают, с удовольствием. Люблю старую мою Москву, всегда ею восхищалась, но мне нравится и современная, обновленная русская столица. Такая величественная, широкая, зеленая.

культура: Хотели бы преподавать в Москве, например в театральном вузе? 
Соловей: Я не мечтаю, не думала об этом.

культура: Но преподавать Вы любите — у Вас же своя детская творческая студия «Этюд». 
Соловей: Да, ей 16 лет. Наша основная задача — сохранение русского языка. В первое время там занимались ребята из едва перебравшихся в Америку семей. Мы ставили спектакли на русском языке. Много читали. Сейчас ситуация несколько иная, приходят дети второго поколения эмигрантов. Для них русский — не родной. Так что учим с азов, декламируем стихи, потом разбираем небольшие произведения. Они впитывают. Надеюсь, ничего не забудут. И однажды, когда подрастут, осознают, что могут прочитать в оригинале самого Пушкина.

Фото на анонсе: Оксана Тарынина