Михаил БУДАРАГИН, публицист

28.12.2015

Про Карлоса Кастанеду достоверно не известно почти ничего, и даже дата его рождения, 25 декабря 1925 года, вызывает споры. Сам автор мистических прозрений и книг отчаянно путал следы, скрывался от журналистов, пытался выдумать себе биографию позагадочнее. Это до сих пор многим кажется ужасно интригующим, а в мире социальных сетей, где без того, чтобы сфотографироваться, нельзя и поесть, выглядит притягательно и аристократично. Что-то вроде езды на лошади: понятно, что в гараже автомобиль, но — ах, как это мило.

Зато дата смерти Кастанеды известна точно, он ушел в мир иной 27 апреля 1998 года, страдая от рака печени. Никакой загадочности, страшная боль. Она — самое настоящее, что есть в великом творце «учения дона Хуана», все остальное — ладно скроенный обман.

Кастанеда, в отличие от другого медийного гуру — индийского Ошо, не собирал учеников в коммуны, а гонорары от книг не сделали его владельцем частного самолета. Особой выгоды из своей популярности простой парень не извлек, так и оставшись просто «одним из…».

Это напоминает давнюю историю о хлыще, которого приняли не за того, а он назанимал денег и пошел на радостях городить небылицы. Не со зла, просто как тут удержаться. Гоголевский Хлестаков — самое понятное объяснение феномена Карлоса Кастанеды, ставшего для западного обывателя проводником в мир магии с помощью кактуса и энергетических пассов.

Первый роман, «Учение дона Хуана: Путь знания индейцев яки» был написан Кастанедой, когда он работал над магистерской диссертацией на факультете антропологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Америка, страстно ждавшая учителя (так Городничий и компания часы считали до приезда ревизора), приняла литературную метафору писателя за чистую монету. Роман вышел в свет в 1968‑м и сразу стал бестселлером: автор, записавший откровения никому не известного мудреца (так Пушкин отдал свои наблюдения некоему И. П. Белкину), попал в точку: без правды, явленной от простого человека, заплутавшей западной цивилизации было не обойтись.

Биографию свою Кастанеда засекретил лишь для того, чтобы никто не смог догадаться, что все произошло случайно. Хлестаков ведь тоже с удивлением понимает, что его держат за важную шишку, и только в ответ пускается во все тяжкие. Обычный балбес становится вдруг фигурой почти космического масштаба, и Кастанеда начинает строгать однообразные романы с той же страстью, с какой Иван Александрович рассказывает, как его приняли за главнокомандующего и, что он «с Пушкиным на дружеской ноге». Одно вранье следует за другим, ничего к образу героя не прибавляет, но остановиться отнюдь невозможно.

Так и Кастанеда, чьи цитаты прекрасно смотрятся в блокноте любого юноши, размышляющего о грядущем житье-бытье. «Все пути одинаковы — они никуда не ведут. Могу признаться: в своей жизни я прошел немало путей, но так никуда и не пришел. Теперь вопрос благодетеля обрел для меня смысл. Есть ли у этого пути сердце? Если есть — путь хорош; если нет — он бесполезен. Все пути никуда не ведут, но у одного есть сердце, а у другого — нет. Один путь доставляет радость, и пока ты идешь по нему — ты неотделим от него; а другой путь заставляет тебя проклинать всю свою жизнь. Один путь наделяет тебя силой, другой — лишает ее».

Или: «Что калечит дух, так это постоянное имение кого-нибудь у себя на спине, кто колотит тебя и говорит тебе, что следует делать, а чего не следует делать».

И вот еще: «Сердиться на людей означает считать их поступки чем-то важным. Настоятельно необходимо избавляться от подобного ощущения. Поступки людей не могут быть настолько важными, чтобы отвести на задний план единственную жизненно важную альтернативу: наши неизменные встречи с бесконечностью».

Первый отрывок — из «Учения дона Хуана» (1968), второй — из книги «Путешествие в Икстлан» (1972), третий — это «Колесо времени» (1998). Тридцать долгих лет — одними словами об одном и том же, открывай и бери все, что хочешь, — никакой разницы. Любой писатель позавидовал бы, любой философ удивился. Так вообще не бывает, человек обычно развивается, переосмысливает то, что было написано им раньше, но случай Кастанеды — иной.

Представьте, что настоящий ревизор не приехал, а Хлестаков так и не смог выбраться из нагрянувшего счастья. Первое, что он сделал бы — навсегда расстался с собственным неказистым прошлым, затем продолжил бы, чтобы никто не очухался, говорить о Пушкине, генералах, Петербурге, тонких энергиях, переходе на новые рубежи, Загоскине, платьях… И так — тридцать лет, без остановки, без перемены темпа, с очень таинственным лицом.

На десятый год у Хлестакова появились бы последователи, толкующие его слова о Петербурге, сами там никогда не бывая (да и незачем, все ведь Иван Александрович доступно изложил, имеющий уши да слышит), а он смог бы уединиться для размышлений о бренном или для утех с Марьей Антоновной (возможно, с Анной Андреевной — трудно сказать определенно).

Кажется, земной ад выглядит именно так. И случай Кастанеды — хороший урок всем, кто думает, что оставаться не раскрытым — это счастье. Напротив, нет ничего более чудовищного, нежели бесконечная мука одиннадцати одинаковых книг о том, как маленький студент из Калифорнии вдруг сделался почти что богом.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции