Андрей САМОХИН

20.11.2014

Выдающийся отечественный физик академик Владимир Фортов был выбран президентом РАН почти полтора года назад. И буквально сразу же ему пришлось проводить в жизнь реформу трех российских академий наук. Благодаря единой позиции научного сообщества, усилиям Фортова и других видных ученых удалось «снять» наиболее неприемлемые положения реформы, запустить ее в более конструктивное и менее опасное, чем предполагалось, русло. Однако «академическая» реформа пока содержит в себе больше вопросов, нежели ответов, и чрезвычайно много рисков. В нынешнем году к ним добавились обострившаяся внешнеполитическая обстановка и экономическая ситуация внутри страны. Именно с этого мы решили начать беседу с Владимиром Евгеньевичем. 

культура: Готовы ли наша наука и высокотехнологический кластер промышленности к вызову в связи с нарастающей санкционной блокадой Запада?
Фортов: По основным направлениям технологического развития мы с Западом традиционно находились в состоянии жесткой конкуренции. Западное эмбарго, которое сейчас возникло в виде «санкций», в той или иной степени применялось к нам и раньше. И научно-технических успехов мирового класса наша страна всегда добивалась самостоятельно, часто — в условиях противодействия. 

Разумеется, мы должны сейчас мобилизоваться и больше рассчитывать на свои силы. У немцев есть поговорка: «В плохую погоду куры лучше несутся».

С другой стороны, было бы ошибкой самим уходить в глухую изоляцию. Есть направления, по которым необходимо международное сотрудничество, и наши коллеги на Западе это хорошо понимают. Так что, несмотря на жесткую риторику, точнее — параллельно с ней, научные связи и совместные проекты продолжаются, и интерес к ним со стороны западных ученых остается достаточно высоким. Планы по научным исследованиям, в том числе и по международным проектам, формировались до нынешнего обострения международной ситуации. Пока существенных сбоев в их реализации мы не видим. 

Как и было запланировано ранее, в нашей стране состоялись крупномасштабные международные конференции (COSPAR, NANO-2014 и еще около двух десятков других научных мероприятий) с широким участием наших иностранных коллег. Многие сотни ученых академии выезжали на международные конференции за границу, на конференции по обмену, на стажировку и т.п.

Имея свое мнение по поводу событий последнего года, многие мои коллеги предпочитают разделить и не смешивать политику и науку. Сам я придерживаюсь такой же точки зрения. Ведь не зря же сказано: Политика — это геометрия, соединенная с законом джунглей.

культура: А есть ли сегодня у российской науки тот мобилизационный ресурс, который ярко проявился в 40–60-х годах прошлого века в «атомном» и «космическом» проектах? Каким может быть сегодня для России Большой национальный научно-промышленный проект, который потянет за собой новый виток развития?
Фортов: У нас до сих пор остаются первоклассные заделы в области космоса, ядерной и углеводородной энергетики, биологии, медицины, в науках о Земле и еще некоторых сферах. Другое дело, что темпы реализации конкретных проектов по этим заделам должны быть гораздо более высокими, чем сейчас. И Академия наук этими проектами активно занимается. Мы постоянно думаем об импортозамещении, прорабатываем новые схемы, связанные с медициной, продовольствием. Еженедельно на каждом заседании президиума РАН происходит обсуждение этих вопросов по существу, а рекомендации передаются президенту страны и в правительство. 

В качестве больших национальных проектов можно назвать освоение Арктики, энергетику, космос, информатику, то направление, которое обобщенно называют life sciences, включающее биологию, медицину; работы оборонной направленности. Без сомнения, национальным проектом является ресурсное направление, то есть добыча и переработка полезных ископаемых. Здесь находятся не только самые реальные на сегодня и завтра источники роста национального благосостояния. В нем также — зерна нового хайтека, которые, взойдя, дадут плоды и в других отраслях. То, что добывающий комплекс в умелых руках может стать драйвером высоких технологий и развития экономики, показали американцы, совершив «сланцевую революцию». 

культура: Что же мешает развитию этих направлений?
Фортов: Вы правы. Приоритеты вполне сформулированы и широко обсуждаются. Неприемлемы низкие темпы их практической реализации — они просто удручают. Почему? Первое: несмотря на обилие слов, в стране не создана современная и эффективная инновационная система, подобная, скажем, американской или корейской. Второе: сильнейшее торможение со стороны бюрократического аппарата. Он душит все новое и, по существу, останавливает развитие страны. Созданная президентом Путиным эффективная вертикаль власти могла бы быть с успехом использована против бюрократии — сегодняшней раковой опухоли России. Министр вооружений  Третьего рейха Шпеер вспоминал, что, разбомбив министерство экономики Германии, англичане уничтожили бюрократическую машину и дали тем самым мощный импульс к развитию промышленности, достигшей своего максимума к 1944 году. И это во время, когда Германия лежала в руинах и потеряла половину своей территории...

культура: Каким должен быть российский ответ на начавшуюся новую научно-техническую революцию? 
Фортов: Надо понимать, что догонять всегда сложно. Хотя, безусловно, есть области деятельности, где обязательно нужно восстановить разрушенное в 90-е. Но в целом базисом для нового промышленного уклада может стать только фундаментальная наука. Она во всем мире сегодня является инфраструктурной основой для национального развития. Новые знания научились исключительно быстро воплощать в технологии.

культура: Что сегодня происходит с реформой трех академий? Какие издержки уже налицо, проявились ли какие-то потенциальные плюсы?
Фортов: Когда я избирался в президенты РАН, я, разумеется, не знал, что эта шоковая реформа академии произойдет. В моей предвыборной программе были записаны многие пункты из тех, что сейчас силовым образом воплощаются в жизнь. Главная задекларированная цель всего мероприятия звучала так: «освободить ученых от не свойственных им функций администрирования и хозяйственной деятельности в пользу, собственно, научной работы». В принципе, в такой постановке эта цель правильная. Ученым, конечно же, лучше заниматься наукой, а не отвлекаться на административно-хозяйственные дела. Но пока что на практике дело идет в другую сторону — растет количество бумагооборота, бюрократии и непонятных ученым структурных перестановок.  

Мы в академии активно и неформально участвовали в создании нового органа управления наукой — Федерального агентства научных организаций, ФАНО. С нашей помощью оно встало на ноги, мы помогли разобраться с огромным объемом бюрократической нагрузки, которая легла на плечи этих людей. Теперь ученые хотели бы увидеть реальную пользу от проводимых преобразований. 

культура: Пока ее не видно?
Фортов: Возможно, еще рано, но пока что виден колоссальный массив бумажного документооборота. Бюрократическая нагрузка возросла многократно. Понятно, что время, потраченное на нее, отнимается от научной работы. Это вам подтвердит любой ученый — из тех, кто действительно занимается научными исследованиями, а не «квадратики управления и схемы» рисует. Ведь наука как дело творческое и бюрократия как дело казенное всегда были на разных полюсах.

Мы видим острую необходимость дебюрократизации и в этом деле готовы активно с ФАНО сотрудничать. Мне кажется, что на новом этапе академических реформ во главу угла следует положить как раз принцип позитивности преобразований. Иными словами — каждое действие РАН и ФАНО по реформированию должно приносить реальную, ощутимую пользу именно научному работнику. При этом следует уходить от реформ ради реформ. Ведь еще Сергей Павлович Королев говорил: «Если люди хотят работать, они работают, а если не хотят и не могут — они проводят реорганизации».

культура: Почему до сих пор не создан такой очевидный орган, как научно-координационный совет для регулирования работы между ФАНО и РАН?
Фортов: ФАНО — с учетом мнения РАН — его как раз сейчас создает. Я считаю, что совет должен изменить наше взаимодействие к лучшему. Ведь у нашей Академии наук очень большой опыт и научные достижения, и мы не должны их потерять при передаче институтов в ФАНО. Факты таковы: 17% российских ученых работают в РАН и ФАНО. Эти ученые печатают 55% всех российских научных статей в высокорейтинговых журналах. По этому показателю РАН работает в шесть раз эффективнее других структур. Другой пример. Из числа российских ученых с индексом цитирования более 1000, две трети работают в РАН. По числу ссылок на единицу финансовых затрат РАН занимает третье место в мире, а вся Россия — тридцать третье. Несмотря на грязную кампанию по дискредитации академии, которая велась год назад — мол, ученые с собственностью никак не разберутся, прошедший год показал, что за этим ничего конкретного нет. «Оборотней с микроскопами» никому обнаружить не удалось: ни прокуратуре, ни Счетной палате, ни даже журналистам.

культура: Как обстоит дело с формированием системы независимой экспертизы научных проектов?
Фортов: Наша академия, будучи автономной и признанной в мире организацией, с самого своего основания и до настоящего времени в научной части фактически не допускала ошибок. Отдельно, конечно, стоит грубое вмешательство в ее деятельность государственных органов, как в случае с Лысенко и с генетикой, с шельмованием кибернетики и т.д. Объяснение высокого качества научных результатов, экспертиз и рекомендаций РАН простое и естественное — во главе РАН, в отличие от многих других организаций, всегда стояли профессионалы. Поэтому любое экспертное решение принимается в академии только в результате коллективного квалифицированного обсуждения. Попытка же вывести академию и институты «из-под» ученых-профессионалов и передать чиновникам — значит лишить власть квалифицированных и независимых помощников-оппонентов, что чревато для нее грубыми ошибками. Цену которых даже трудно вообразить — они могут быть фатальны. 

культура: Доводилось слышать от некоторых ученых, что распределение финансов в нашей науке происходит «по понятиям»...
Фортов: Это, конечно, не так. Вот свежий пример. Недавно в стране создали новый Российский научный фонд. Туда направили из бюджета большие деньги (что правильно) и при этом внедрили вполне современную систему экспертизы. Среди экспертов, безусловно, присутствуют члены РАН, но не как «большие начальники», а как ведущие в своей области специалисты. При этом они не имеют решающего голоса в распределении грантов, работает жесткая система экспертизы. И вот результат: 20% ученых из РАН, подавших заявки в этот фонд, выиграли 60% всех грантов. Это еще раз говорит об объективно высоком уровне «академической» науки по сравнению с другими ее секторами.

культура: Может ли в России сегодня возродиться «наукоцентричная» модель государственной политики и общественного сознания?
Фортов: В чистом виде наукоцентричная модель существовала, наверное, только в «Городе солнца» Томмазо Кампанеллы, который сам считал ее утопической, а ранее в «Государстве» Платона, где господствует научная (духовная) аристократия. Кстати, в этих трудах были изображены жесткототалитарные модели государства. 

Мы помним, что в Советском Союзе наука пользовалась большим авторитетом у руководителей страны и общества в целом. Но она при этом не была во главе угла. Ученые никогда у нас напрямую не руководили государством. Нельзя, конечно, назвать политиков и ученых антиподами, но у них совершенно разный стиль мышления и методы поведения. Ученый обязан сомневаться в тех вещах, которые для всех очевидны. А политик, напротив, должен быстро принимать решения, имея крайне мало информации.

Древний мудрец сказал, что политика и нравственность встречаются только в двух точках: где есть политика, там нет нравственности, и наоборот. Поэтому думать, что ученые могут предложить и реализовать «наилучшую» — наиболее рациональную и при этом нравственную общественную систему — наивно. 

При этом роль науки в мире и в нашей стране однозначно будет расти. Один красноречивый факт: более 80 процентов всех знаний современной физики получено при жизни всего лишь одного поколения людей. Процесс добычи научных знаний и конвертации их в практику, в том числе в стратегически важные технологии, кардинально ускоряется. 

культура: Как Вы живете сегодня? Остается ли время на продолжение собственных научных тем и проектов?
Фортов: Живу я хорошо, мне сейчас никто не завидует. Что касается науки, то времени на нее почти не остается. Это для меня один из самых тяжелых моментов. Не думал, что придется заниматься постоянным парированием угроз в авральном порядке. В этой, во многом критичной ситуации для меня крайне важны понимание и поддержка моих коллег — вице-президентов, членов президиума, ученых. Я им очень благодарен. Сейчас живу в состоянии перманентного цейтнота, но надеюсь, что все изменится, причем к лучшему.