Ксения ВОРОТЫНЦЕВА, Новосибирск

28.01.2022

Материал опубликован в спецномере газеты «Культура» от 15 декабря 2021 года

Александр Шуриц — градообразующий художник. Так метко сказал о нем другой новосибирец, Вячеслав Мизин из группы «Синие Носы»: работы Шурица действительно входят в культурную ДНК Новосибирска.

При этом талант Александра Давидовича гораздо шире городских границ. Многие советские дети выросли на его иллюстрациях — разноцветных книжках из цикла «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова, выходивших стотысячными тиражами; опубликованном на излете Советского Союза «Хоббите» Толкина. Публика постарше дивилась живописным вещам — золотоволосым ангелам и загадочным блондинкам: в этих картинах все было нарочито неправильно, странно и угловато, однако они притягивали, как магнит. Автор этих строк помнит Шурица за мольбертом, что-то объясняющим детям: он преподавал в художественной школе и казался добрым сказочником. «По правилам ученики должны сделать несколько эскизов и только потом писать, — рассказала «Культуре» вдова художника Тамара Мамаева. — А Саша поступал непедагогично: говорил — никаких эскизов. Он сам никогда не мучился с эскизами, работал быстро и свободно. И детям разрешал разные вольности: съесть яблоко на занятиях, вздремнуть, если хочется. А на просмотре ставил всем пятерки».

Нынешней осенью Новосибирск вспоминал Александра Шурица, скоропостижно ушедшего из жизни в 2017-м: в Центре культуры ЦК19 прошла большая выставка графики «Флейта ангела». А год назад вышел художественный альбом «Александр Шуриц», подготовленный Тамарой Мамаевой (дизайнером стал Анатолий Грицюк, сын известного новосибирского художника Николая Грицюка). В роскошном двухтомном издании представлены не только лучшие живописные работы и изящные «почеркушки» — примеры графики, но и газетные колонки Шурица, его шуточные наставления молодым художникам, но главное — автобиографическая книга «Ангел в тумане», опубликованная впервые. Эти литературные заметки легки и ироничны: Александр Шуриц свободно чувствовал себя не только в живописи, но и в изящной словесности.

О судьбе художника «Культура» поговорила с его вдовой и музой Тамарой Мамаевой.

— Вечерами, после работы в мастерской, Саша садился в кресло и брал книгу: обычно читал сразу несколько. После его ухода на даче остался лежать томик Чехова с закладкой, дома в кабинете — Репин. Его папа, преподаватель физкультуры, водил сына в походы и хотел, чтобы он участвовал в соревнованиях. Но Саша не любил спорт. Он вспоминал: «Атрибутика спорта: пухлые маты, канат, кольца, брусья, козел и конь — была моим школьным проклятием». И убегал в библиотеку.

В искусство Саша попал случайно. В школе не любил физику, химию, алгебру, зато хорошо рисовал, и родители отдали его на худграф биробиджанского педучилища. А потом в журнале «Смена» он увидел репортаж из художественного училища имени Мухиной и понял: можно учиться дальше. Семь дней ехал на поезде до Ленинграда, однако на вступительных экзаменах провалился. Пришлось вернуться в Биробиджан. На следующий год решил попытать счастья со Строгановкой — отправил работы в приемную комиссию и получил приглашение в Москву. Творческие экзамены сдал на пятерки. А вот на экзамене по русскому языку чуть не срезался. Всегда писал грамотно, но правила не знал и объяснить их не мог. К счастью, преподаватель пожалела и поставила хорошую оценку. Так с первой попытки Саша поступил в Строгановку на дизайн.

Во время учебы на втором или третьем курсе получил повестку в военкомат: студентов в те годы призывали в армию. Впрочем, ходили слухи, что вот-вот начнут давать отсрочку, и Саша тянул время, как мог. В итоге его забрали уже после института. Отправили в стройбат под Читу рыть траншеи. Было холодно и голодно. Но командир части вскоре узнал, что у Саши — высшее образование, да еще Строгановка, и поручил оформлять ленинские комнаты, рисовать стенгазеты, реставрировать мебель. Сослуживцы тоже зауважали — когда он создал рисунки для наколок.

— Как Александр Давидович попал в Сибирь?

— Приехал по распределению в 1969 году в Новосибирск и устроился в СХКБ — Сибирское художественно-конструкторское бюро. Возглавлял группу промышленного дизайна. Однако дизайна в Советском Союзе толком не было: например, их группа придумала проект мотоцикла с коляской для ижевского завода, торжественно сфотографировалась рядом с образцом, а в производство он так и не пошел. Еще в первую неделю в Новосибирске Саша узнал о Западно-Сибирском книжном издательстве. Пришел туда и сказал, что может делать книжки. Художественный редактор Виталий Минко предложил оформить что-нибудь на пробу. Саша выбрал «Багаж» Маршака. Над рисунками работал дома: он жил тогда в коммуналке с первой семьей. И уже через год книга вышла. Так Саша начал заниматься книжной графикой и посвятил ей 25 лет жизни. Создавал иллюстрации к произведениям Андерсена, Жюля Верна, Чуковского, Алексея Толстого. А также к «Фаусту» и «Алисе в Стране чудес» — к сожалению, они не были опубликованы.

Когда в 90-е все развалилось, Минко сказал — приходите, разбирайте архивы: ведь оригиналы иллюстраций хранятся в издательстве. Саша кое-что забрал, но искать было сложно — рисунки лежали штабелями. Некоторые вещи потом обнаружились в Центре истории новосибирской книги. Например, иллюстрации к «Принцессе на горошине», которые мы считали потерянными. У меня особое отношение к этой книге: наш сын Максим учился по ней читать. Эти рисунки Саше вернули, но он впоследствии продал их хорошему клиенту: ценил, когда к нему приходили в мастерскую, и считал: если человек хочет купить работу, он должен ее получить.

— Как вы познакомились?

— Я с 1972 года работала в Центральном доме книги. Саша часто приходил к нам как покупатель: в большой волчьей шубе и енотовой шапке. Я знала, что он художник, иллюстратор, иногда оставляла ему книги по искусству. Но у каждого из нас была своя жизнь. В 1979 году Саша попросил меня позировать: поначалу я отказывалась, но он все-таки уговорил. Приехала в мастерскую — в джинсах, белой футболке, и за два сеанса Саша написал «Девушку с зеркальцем». И все: наши пути в течение нескольких лет никак не пересекались — за исключением книжного магазина. И лишь к 1985 году наше общение вышло за его пределы.

Мы прожили вместе 32 года, и это время у Саши прошло в творчестве, а у меня — в создании условий для его творчества. Я оградила его от всего. В быту он был как ребенок: мог только включить чайник и сварить сосиски. Говорил: «Зачем ремонт? И так нормально». Или: «Какая машина? Я все равно не буду под ней лежать». В итоге я сама получила права, потом мы купили «Москвич» — на деньги, вырученные за продажу картины в Голландии. С техникой я всегда была на «ты». А Саша не знал, как открыть капот. И я поняла, что все могу сделать сама — вкрутить лампочку, вызвать сантехника, запланировать путешествие. Хорошо, что я не была совсем юной, когда мы поженились. Иначе могла бы не понять, что рядом со мной — неординарный человек, к которому нельзя подходить с общими мерками: к сожалению, таких историй много.

— Картины Александра Давидовича очень необычные. Как ему удалось доказать право на собственное видение?

— Саша всегда занимался живописью параллельно книжной графике — сначала писал темперой на оргалите, а в начале 90-х ушел в масло. Многие — даже коллеги-художники — не понимали его работы. Когда он пытался вступить в Союз художников, его дважды прокатили — сначала на местном уровне, потом — в Союзе художников России. И только в Союзе художников СССР он встретил полное взаимопонимание. Но эта жесткая реакция — вплоть до неприятия — подарила ему внутреннюю свободу. Он понял — можно делать что хочется: все равно ничего не изменится. Саша писал в своей колонке: «Я всегда любил свободу и даже во времена сплошного тоталитаризма писал такие картины, где все было свободно, где люди разговаривали с ангелами, где времена смешивались в пейзаже, где все летало, изгибалось, растекалось и исчезало и искажалось так, как мне этого хотелось». А ведь 90-е были очень сложным временем: живопись покупали плохо. Незадолго до своего ухода Саша сказал мне: «Ты никогда не упрекала меня, что я мало зарабатываю». И это правда: я не просила его изобразить, например, цветы, которые было бы легче продать. Чтобы сэкономить, мы ездили на оптовый склад и все деньги, полученные накануне от продажи картины, тратили на холст, разбавители, краски, лаки. Позже, если он грустил, я говорила: «Саша, вспомни тяжелые годы, когда многие преподаватели, ученые, врачи ушли из профессии и начали торговать на рынке. А ты со своей колеи не свернул: продолжил работать в мастерской. Тебе не пришлось переступать через себя. Это дорогого стоит».

— Александр Давидович — европейский художник по стилю и духу. Он никогда не хотел уехать?

— Нет, он считал, что вся его жизнь — в мастерской. Как-то пришел домой расстроенный и говорит: «Встретил знакомых на улице, спросили — Шуриц, ты все еще здесь? А почему я должен уезжать? Здесь моя страна, моя семья, моя мастерская». Вообще Саша был безукоризненным оптимистом. И когда жаловались на дороги или на коррупцию, говорил: «Ну что вы хотите? Перемены начались лишь 20 лет назад». Его любимое выражение — не бери в голову. Казалось, ему удалось сохранить детское восприятие мира. Он словно не задавался глобальными проблемами. Картина получилась — значит, жизнь удалась. Все знали — в десять утра в мастерской у Шурица открыта дверь. Это показатель того, что в мире все нормально. Я думаю, в пандемию Саше пришлось бы нелегко. Он не любил одиночество, ему нужны были гости — хотя бы просто поговорить. Встречи с друзьями, походы на концерты и в кино, путешествия — из этого состояла его жизнь. Иногда смотрю фильм, который наши друзья сделали к его юбилею, — и пробирает до слез. Столько встреч, разговоров, веселья... Как будто это было не со мной. Правда, осталась общественная востребованность: благодаря интересу к творчеству Саши меня приглашают на выставки, мероприятия. Но дома его очень не хватает. Я живу с его картинами, архивами; включаю компьютер — там вся наша жизнь. Однако бывает, что годы проходят — и вспомнить нечего. А у меня остались очень хорошие воспоминания.

Фотографии: Борис Барышников, Светлана Албаут.