Михаил БУДАРАГИН, шеф-редактор газеты «Культура»

01.06.2017

Редкая птица долетит до середины «Божественной комедии» Данте: мы помним об «Аде», но великий флорентиец обстоятельно описал и мир горний. Сейчас даже «Чистилище» толком неизвестно, а уж о странствии героя по небесной обители имеют представление лишь специалисты. 

Николай Васильевич Гоголь, который 175 лет тому назад опубликовал роман «Мертвые души», названный «поэмой», конечно, прочел Алигьери до конца и равнялся на него. И знал, что о мучениях в преисподней читать будут охотней, чем о пении ангелов. Второй том главного труда Гоголя оказался отправлен в печь, третий не написан отчасти именно потому, что рассказать о Рае — это полдела. Заставить в созданное поверить — вот задача. Чичиков должен был преобразиться сам и увидеть новую Россию: здесь плюшкины и собакевичи уступают место разумным и просвещенным помещикам, которые не продают «души», а заняты делом. Они обустраивают страну по-человечески, любят землю, заботятся о людях и верят не в прогресс по чужим чертежам, а в эволюцию, спокойное и постепенное улучшение. В России середины позапрошлого века, до крестьянской реформы Александра II, придать этой идее объем и целостность было невозможно. Однако Чичиков и его Рай никуда не исчезли.

Чтобы это понять, стоит напомнить, что «Мертвые души» написаны не для школьников. Точно так же, как и «Капитанская дочка» Пушкина, где — для взрослых читателей — явлен законченный образ идеальных отношений между человеком и миром. Любая утопия стоит на простой мысли: народ и государство — едины, хотя бы в своем стремлении к гармонии. В сюжете о том, как честный, но простоватый Петр Гринев женится на прекрасной Марии Мироновой, ключевые действующие лица — не влюбленные, а Пугачев и Екатерина Великая. Первый спасает Машу, вторая милует ее будущего мужа. Мятежник и императрица — два разумных полюса власти (им соответственно противостоят мерзавец Швабрин и русский бунт соратников Емельяна). Повесть, обращенная к недавним (дед автора казнь бунтовщика застал) историческим событиям, рассказывает о том, что идеал достижим: стоит прямо идти к цели, и если сильные мира сего готовы слушать и слышать, то честному человеку бояться нечего. 

Таков Пушкин, но Гоголь видит все иначе. Петруша Гринев слишком прост для усложняющейся действительности. При Екатерине его, может, и помиловали, а при Александре Первом? Большой вопрос. Николая Васильевича, как и всех, кто «вышел из его «Шинели» (скажем, Достоевского), не устраивал чистый, царскосельский, идеал создателя «Капитанской дочки».

Проблема состоит в том, что тот герой, каким должен стать Чичиков, обязан был нравиться читателю. Восхищают нас обычно «сложные натуры», но из них не вылепишь образец для подражания. В «Евгении Онегине» генерал, муж Татьяны Лариной, безусловно хорош, верить в это хочется. Правда, о «молодом повесе», который «нашей Тане» отказал, мы знаем не в пример больше. То же — и Базаров, и Печорин, и Раскольников, и Андрей Болконский. Положительный князь Мышкин сходит с ума, Алеша Карамазов призывает «Расстрелять!» (и никого не расстреливает, конечно), что уж говорить о Пьере Безухове, которого водит за нос соблазнительница Элен, барышня, прямо скажем, среднего ума и убогой фантазии. Задача трудная: придумать живого и красивого протагониста, но не дать ему погрязнуть в «тонкой душевной организации» и моральном релятивизме. Однако и без человечности никуда: от персонажа не должно сияние исходить, никому картонные морализаторы даром не нужны.

Чичиков, человек средний, обычный, за чей облик нельзя «зацепиться», чей постер не повесишь на стену, — между тем типаж крайне выгодный, просто его умения в том Аду, куда он попадает, никому особенно не нужны. Но представим себе, что «ровная» внешность, позволяющая везде быть «своим» и не слишком запоминаться, острый ум, готовность к каждому находить свой подход, скромность, мобильность, желание не останавливаться на достигнутом и способность принимать неудачи, используются не ради банальной выгоды, а для исторически важного дела — и как изменится картина. 

Допустим, что во втором и третьем томах поэмы Гоголя герой действовал бы не в личных интересах, как это было в начале произведения, а в государственных. Кто бы предстал перед нами, если бы вдруг Отечеству оказались нужны такие, как Чичиков? Главный персонаж «Мертвых душ» — идеальный разведчик в тылу врага: он не прячется, но поймать его на лжи почти невозможно. Чичиков мог бы, как Штирлиц, голосом Ефима Копеляна зачитать «информацию к размышлению» на каждого из помещиков. «Собакевич. Характер нордический. Беспощаден к врагам имения». Что делать с этими «объективками» в России первой половины XIX века, не очень понятно, но вот герой оказывается в настоящем, не придуманном Аду, в нацистской Германии, и все встает на свои места.

Идеальный человек теперь правдоподобен, а Рай — достижим и ясен. Оставленная Максимом Исаевым Россия, сопротивляющаяся абсолютному злу, — это сложно устроенный, живой, убедительный и родной образ. Не только лирический, но и политический: есть ведь Центр, откуда приходят указания по борьбе с исчадиями Ада, пусть и выглядящими иногда мило, как старина Мюллер.

Третий том поэмы Гоголя должен был показать души живые, и главной среди них могла бы стать душа Чичикова. Вместо него на пост заступил Макс Отто фон Штирлиц, собрав вокруг себя совершенно пушкинских героев, тех, кто «берег честь смолоду». Это, прежде всего, пастор Шлаг и профессор Плейшнер.

Так что хоронить Чичикова рановато, он еще послужит нам уроком: ни на чем нельзя ставить крест. Иногда кажется, будто бы кругом — то Плюшкин, то Ноздрев, а все разговоры о высоком — пустая болтовня. Но на деле стоит всегда быть готовым к тому, что Родина вызовет тебя и можно будет применить свои таланты не затем, чтобы обводить вокруг пальца Коробочку, но для действительно важного задания. Не стыдно быть Чичиковым, жалко не дождаться своего третьего тома. 

Возможно, и этот идеал выглядит не слишком радостным, но ведь другого — все равно нет.