Наталия КУРЧАТОВА

01.11.2021

С Эдуардом Лимоновым поговорить уже нельзя, но есть люди, в которых он еще продолжает жить. Это, без сомнения, его друг писатель и переводчик Тьерри Мариньяк. Недавно, несмотря на пандемию, он приезжал в Москву, чтобы встретиться с теми, кто этого так ждал.

Сырой осенний вечер, плывущее в золоте огней Садовое кольцо. Поворот с Поварской во двор Дома Ростовых — любопытнейшее место, принадлежавшее поначалу князьям Долгоруковым, затем баронскому семейству Боде-Колычевых и их родственнику Федору Соллогубу, но зафиксированное на карте Москвы по имени семейства литературных героев из толстовской эпопеи «Война и мир». Предполагается, что именно оно стало прототипом московского особняка Ростовых. В первые революционные годы здесь располагался Дом искусств, затем — Союз писателей СССР, теперь здесь находится Ассоциация союзов писателей и издателей.

В доме, где незримо обитают герои, можно сказать, главного русского романа XIX столетия, сегодня происходит встреча с писателем и в какой-то степени героем романа уже французского и современного. Это французский писатель и переводчик Тьерри Мариньяк (переводил также Сергея Есенина и Бориса Рыжего) — многолетний друг и наперстник Эдуарда Лимонова, фиктивный муж его жены Натальи Медведевой и автор нашумевшего в Европе романа «Фашист», написанного от первого лица.

В старинной зале собралось не так уж много народу — десятка два от силы. Наверное, можно было бы посетовать на малолюдность собрания, но аристократический контекст как будто и не предполагает толпы. Даже при том, что сам Мариньяк — представитель «панковского поколения», как он сам себя называет. А его знакомство с Лимоновым началось с неожиданного прихода юного Мариньяка с товарищем на интервью с автором недавно прогремевшей книги «Это я, Эдичка». Поначалу Лимонов даже не очень верил, что перед ним настоящие журналисты. 

«Тем не менее, мы потом хорошо продали это интервью», — мечтательно говорит Мариньяк. «То есть Эдуард не пожалел о потраченном на вас времени?» — поддевает Мариньяка ведущий вечера, фотограф Даниил Дубшин, также много лет друживший с Лимоновым. Тьерри заверил, что не пожалел. Еще бы — впоследствии дружба Мариньяка с Лимоновым обернулась даже своеобразным менаж-а-труа — впрочем, совершенно платоническим. Когда Наталье Медведевой потребовался вид на жительство во Франции, чтобы быть вместе с Лимоновым, настоящий друг Тьерри на ней женился. «У нас такой брак называют не «фиктивным», а «белым», — сообщит он собравшимся. — Я был Наташе как брат». Как-то раз Медведева даже приняла молодого Мариньяка за своего брата, который остался в Союзе и которого она не надеялась более увидеть.

Еще Тьерри рассказывает, как уже после расставания Лимонова и Медведевой спасал Наталью от упавшего на ногу обогревателя: «Я отвез ее в больницу, Наташа орала страшно, вскоре ее ненавидели все врачи и медбратья... Я провозился с ней несколько часов, а потом все же позвонил Эдуарду».

После вечера я набираю Тьерри и спрашиваю, как так получилось, что он стал автором романа «Фашист» (вышел во Франции в 1988 году, выдержал три переиздания). За этот опус его сильно потрепало западное литературное сообщество, а вот Лимонов впоследствии признался, что этот роман на него повлиял. «Вы сами правый?» — спрашиваю я Мариньяка. «Нет, я смотрю на реальность скептическим взглядом. Наверное, у меня нет убеждений как таковых. Как журналист я исследовал среду правых активистов, и написал роман от лица одного из них. А вот Лимонов воспринял этот роман как манифест. Но манифестом он не является».

«Нет ли здесь аналогии с социалистическим проектом, когда Маркс и Энгельс философствовали, теоретизировали, писали книги, а русская революционная интеллигенция решила воплотить их построения в жизнь?» Тьерри, кажется, даже несколько пугается моего вопроса: «Маркс и Энгельс — социальные философы, а я журналист и писатель. Мой роман о повседневности молодого французского «правого», только и всего...» Затем Мариньяк замечает, что время подтвердило актуальность его героя — сейчас при «евросоюзовском» фасаде политкорректности во французской глубинке «правые» настроения очень распространены.

«А вы были знакомы с лимоновскими нацболами? — спрашиваю я. — Они же, получается, не без вашего появились влияния». «Да, — отвечает Мариньяк, — я видел этих ребят еще в начале — молодые, энергичные, умные парни. В основном парни, не девушки. Я тогда предположил, что многие из них станут продюсерами, писателями, музыкантами — станут определять культурную жизнь России. Так и вышло. Успех Эдуарда был в том, что он создал альтернативный полюс культуры».

Биография Эдуарда Лимонова изобилует эпизодами сознательного поиска приключений (порою и неприятностей) — поездка на войну в Югославию, политический активизм и даже попытка присоединить к России часть Северного Казахстана, за которую писатель был приговорен к четырем годам тюрьмы. Мариньяк не настолько авантюрен, и все же в его жизни были экстремальные страницы, связанные, как правило, с профессиональной деятельностью — так, в свое время он провел не один месяц на Украине, как журналист исследуя среду потребителей тяжелых наркотиков.

Мариньяк считает, что журналистский опыт писателю-реалисту практически необходим. Я спрашиваю Тьерри как в некоторой степени коллегу — как он оценивает нынешнее состояние российско-французских отношений. Мариньяк сначала замечает, что «французы по большинству не понимают того, что Россия куда беднее чем Западная Европа... и местами здесь совершенная Азия». Что касается официального государственного курса, то он ставит его в тупик: «Госпропаганда Западной Европы пропагандирует русофобию, но одновременно они активно работают с Россией». Я спрашиваю, нет ли здесь влияния заокеанских партнеров на европейскую политику, и вспоминаю реплику из романа Фенимора Купера, сказанную еще в девятнадцатом веке («Пока в Старом Свете не перестанут бушевать войны, Америка будет процветать», — роман «Пионеры»). Тьерри замечает, что это «ослепительная правда», и дополняет затем - «Американские элиты коррумпировали европейский правящий класс».

Напоследок я спрашиваю, не огорчился ли Мариньяк, что на встречу с ним пришло не так уж много людей, и как ему обстановка русского дворянского гнезда — Дома Ростовых. «Ой, да такие встречи и в Европе сейчас собирают мало людей. Я думал, вообще человек пять придет, — с прямотой и даже какой-то непосредственностью говорит Тьерри. — Что касается обстановки... я не привык к такой, но наслаждался ею. Видите ли, я не жажду и не жду признания, но мне было очень приятно...».