Ольга АНДРЕЕВА

26.10.2021

Режиссер из Испании Наталья Менендес поставила на «электрической» сцене знаменитую пьесу Кальдерона «Жизнь есть сон». Почему и как классика европейского барокко оказалась настолько актуальна для современной России, разбирался наш корреспондент.

Художественный руководитель театра Борис Юхананов, один из главных моралистов современной московской сцены, всегда умел нескучно преподавать уроки совести и чести. Если перефразировать ленинскую формулу коммунизма, то светлое будущее в интерпретации Бориса Юхананова будет звучать как  «головокружительные эксперименты с формой плюс христианская этика и несгибаемая вертикаль ценностей».

Бесстрашие перед лицом классики — еще одно прекрасное следствие из морально-эстетических убеждений создателей театра. Даже не так. Электротеатр, проповедующий обостренную барочную нравственность и ту специфическую необарочную эстетику, которая предполагает внимание к деталям и изысканность формальных решений, умеет практически из любого сценического материала извлечь экстракт классической чистоты и добродетели. В итоге любая театральная история в руках адептов электротеатральной эстетики оказывается вписана в современный контекст умно и тактично, без эпатажа, провокационных намеков и политических фиг в кармане.

Пьеса Кальдерона де ла Барка «Жизнь есть сон» в рамках этой логики была неизбежной для сцены на Тверской. Во-первых, потому что она естественным образом продолжала проект «Кальдерон Дуо», начатый в 2015 году постановкой спектакля «Стойкий принцип», основанного на пьесе Кальдерона «Стойкий принц» и маленькой трагедии Пушкина «Пир во время чумы» (реж. Борис Юхананов). Во-вторых, потому что «Жизнь есть сон» — это махровое барокко со всеми его страстями, метаниями и попытками передоговориться с Богом после атеистических прорывов Возрождения.

Правда, на сей раз режиссером спектакля выступил не сам Борис Юхананов, а его испанская коллега по цеху Натальи Менендес, лауреат множества европейских театральных премий и глава мадридского театра «Эспаньол».

Пьеса «Жизнь есть сон» считается одной из вершин творчества Кальдерона и по жанру принадлежит к числу морально-философских драм, так или иначе трансформирующим религиозные сюжеты. «Жизнь есть сон» — это фантастический букет культурных ассоциаций. С одной стороны, в основу пьесы положен сюжет популярнейшей в средневековой Европе «Повести о Варлааме и Иоасафе», которая в свою очередь являет собой христианизированную версию жития Будды. С другой стороны, Кальдерон, скорее всего, читал и записки папского легата Антонио Поссевино, первого иезуита, посетившего Москву во времена Ливонской войны.

Впрочем, никаких этнографических подробностей в пьесе искать не надо. Действие происходит в условной Польше и начинается с того, что туда приезжает некая Росуара, влюбленная в герцога Астольфо. И Росуара, и Астольфо у Кальдерона являются знатными господами Московии.

Понятно, что Польша вкупе с этой самой Московией для барочной Испании были чем-то вроде геродотовской Гипербореи, где живут люди с песьими головами. Кальдерон сделал мощное художественное допущение, предположив, что у этих странных поляков и московитов все как у нормальных людей. Ну, почти все.

Эти поляки, как выясняется из барочных штудий Кальдерона, имеют странное обыкновение доверять звездам больше, чем собственным сердцам. Когда звезды говорят императору Польши, что его сын Сигизмунд будет ужасным человеком, он от греха подальше отправляет новорожденного принца в темницу. Двадцать лет принц растет в каменном заточении, носит одежду из шкур и терпит всевозможные лишения под присмотром мудрого старика Клотальдо. Однако оказавшись на пороге старости, папа решает, что был неправ и сына надо вернуть. Сигизмунда усыпляют и во сне переносят из темницы во дворец. Молодой человек, внезапно узнавший, что все эти двадцатилетние муки были всего лишь ответом на звездные бредни, немного расстраивается и начинает чудить. Тут его можно понять. Однако папа-император, видя сыновние безобразия и наглость, тоже расстраивается. В итоге Сигизмунд тем же способом оказывается изъят из дворца и помещен обратно в темницу. Теперь его уверяют, что дворец и трон ему просто приснились. Парень так заморочен, что и сам в это верит.

Но тут в дело вступает бог из машины, роль которого в пьесе исполняет простой народ. Этот народ оказывается на стороне опального принца, и в стране вспыхивает революция. Армия восставших выводит принца из темницы и идет на императорский дворец. Старый император пал. Но Сигизмунд уже успел пересмотреть свое поведение и решил: если жизнь есть сон, надо видеть только хорошие сны. В конце концов:

Тюрьмы нравам не помогут,

И кого исправить смогут то колодки, то острог...

Кончается все тем, что старый король и молодой принц мирятся и прощают друг друга. Финальная мораль пьесы звучит как универсальный призыв к действию:

Но достойней нет победы, чем победа над собой!

Пьеса «Жизнь есть сон», как большинство дидактических барочных пьес, весьма трудна для постановки. Представьте себе монологи, растянутые минут на пятнадцать. Именно так по версии Кальдерона общаются герои добрую половину действия. И что с этим делать? Придворный испанский театр решал проблему за счет феерических декораций и костюмов. Но сценограф и главный костюмер спектакля Электротеатра Андрей фон Шлиппе решил сцену очень просто, использовав лишь сдержанные серые тона. В центре — зияющий пустотой куб, смонтированный из металлических брусьев, по обеим сторонам его обстают такие же прозрачные колонны и лестницы. Венчает зрелище простой подиум на заднем плане. Весь спектакль решен за счет света и ритма. Тут-то и начинается самое интересное.

Пьеса «Жизнь есть сон» имела весьма счастливую судьбу у русских переводчиков. Ее переводили множество раз. Однако классическим до сих пор считается перевод Бальмонта, выбравшего беспроигрышный русский размер — четырехстопный ямб.

Бегущий в уровень с ветрами,

Неукротимый гиппогриф,

Гроза без ярких молний, птица,

Что и без крыльев — вся порыв,

Без чешуи блестящей рыба,

Без ясного инстинкта зверь,

Среди запутанных утесов

Куда стремишься ты теперь?

Так начинается пьеса в классической версии. Понятно, что этот ямбический четырехстопник, размер весьма пафосный, позволял Бальмонту барочно подвывать на протяжении всей пьесы, а актерам сладострастно заламывать руки, играя почти Шекспира. Прочитав эту пьесу в последние застойные годы советской власти именно в этом переводе, я видела в ней лишь барочную экзотику и скуку. Но Электротеатр, как всегда, решил проблему со скукой своим особым способом.

Режиссер Наталья Менендес от четырехстопного ямба решительно отказалась. Специально для постановки в Электротеатре был заказан новый перевод. Его выполнила замечательная переводчица Наталья Ванханен. Она тоже выбрала четырехстопный размер, но уже хорей. Напомним, что это размер «Сказа про Федота-стрельца, удалого молодца».

В итоге у испанки Натальи Менендес получилась абсолютно блестящая притча о власти вообще и российской власти в частности. Тактично смягчив сновидческий пафос пьесы развеселым частушечным хореем, сдержанной сценографией и музыкальным сопровождением Луиса Мигеля Кобо, сквозь которое ненавязчиво слышны позвякивания цепей и шумы военных парадов, создатели спектакля перенесли акцент на главное — капризную нелогичность властных решений и чехарду деклараций, которые вовсе не являются истиной в последней инстанции. Не властный произвол, но именно христианская мудрость, положенная в основу государственного строения, оказывается главным условием разумного правления. Эта простая христианская мораль, звучащая с авангардной сцены в центре Москвы, может стать куда более весомой в глазах Европы и России, нежели любые громкие разоблачения.

Фотографии предоставлены Электротеатром Станиславского. Автор — Олимпия Орлова.