Что нам в ней не нравится

Максим СОКОЛОВ, публицист

18.02.2020

В смысле эстетическом постоянные причудливые находки в современной режиссерской опере подобны хрюканью и прочим помехам, когда-то производившимся глушилками и мешавшими слушать вражьи голоса.

Очередная постановка в жанре режоперы — на этот раз славный режиссер Д.Ф. Черняков представил на сцене Большого театра «Садко» Римского-Корсакова — прошла не то чтобы совсем незамеченной, но как событие привычное. Критики режоперы устали критиковать, поняв, что плетью обуха не перешибешь. Всюду так, не только в Большом театре.

Поклонники того же жанра устали восторгаться режиссерскими находками, тем более что они однообразны. Представить солистов и хор в костюмах, совершенно не соответствующих либретто, вещь столь уже привычная, что чего же там особо ликовать. Если хвалили постановку, то за пение, к которому ищущая режиссерская мысль имеет опосредованное отношение, — это скорее заслуга солистов, хора и оркестра.

Тут не проще ли дать оперу в концертном исполнении? Вспомнил, как у себя в деревне я по каналу Mezzo включил «Фауста» в постановке Мадридской оперы, где рутина на оперных подмостках была не слабее, чем у Чернякова. Мефистофель — рокер в меховой горжетке, Валентин — космонавт-спецназовец, толпа на площади — фрики и надувные дамы из секс-шопа. Тут я отвлекся на подбрасывание дров в печку и в процессе топки сделал замечательное открытие: если не смотреть на работу режиссера (ибо смотреть задом неудобно), а только слушать пение, так вроде бы даже и ничего. Как будто сидишь в закрытой ложе.

Так что способ насладиться гармониями есть и в случае современной постановки, хотя еще проще прослушать оперу на граммофоне. Тут никакие сценические изыски точно не будут видны. Хотя зачем тогда вообще нужен знаменитый режиссер?

Конечно, понятно зачем. Во всем мире давно уже режиссерский театр. Странно ожидать, чтобы опера (кстати, действо с хорошими бюджетами) осталась от этого в стороне и, как встарь, главными фигурами были солисты и дирижер, а режиссер — так, на подхвате, чтобы певцы не путались, входя и выходя. Режиссер тоже хочет быть примадонной.

Так и произошло. Теперь режиссер со своей причудливой фантазией — фигура №1, дирижер где-то на заднем плане, а солисты — не более чем куклы в режиссерских руках. Велят артисту петь тенором, стоя вверх ногами, — значит, будет петь. Против духа времени не попрешь.

Конечно, и режопера имеет свои плюсы. Костюмированный концерт раньшего времени, когда певец стоит столбом и выводит рулады, тоже был не идеален, и немного сценического движения не помешало бы — а теперь оно в избытке. Больше стали обращать внимание на физподготовку певцов. Старинные предания про то, как лирическое сопрано Большого театра Н.Д. Шпиллер, исполняя партию Джульетты, застряла в окошке, отошли в прошлое. Хотя, с иной точки зрения, пусть хоть гиппопотам, лишь бы пела хорошо. 

Но не единым сценическим движением жива опера.

Традиционное оперное действо, с которым теперь покончили, имело то достоинство, что представляемое на сцене не вступало в острое противоречие с либретто. Не всегда костюмы и декорации были образцом археографической точности (хотя и такое случалось и приносило бешеный успех — см. «Бориса Годунова» в Дягилевских сезонах в Париже), но они, по крайней мере, не вступали в острый диссонанс с первоначальным замыслом автора. То есть они были для него более или менее приемлемым фоном.

Что было вроде бы и хорошо, но не давало режиссеру возможности проявить всю силу своей творческой фантазии. Он был зажат в формальные рамки, подобно поэту, которому строгие рамки сонета не дают включить в него частушку.

Режиссера былых времен отчасти жалко, человек был в оковах, но еще жальче нынешнего зрителя, вынужденного созерцать полностью распоясавшегося режиссера. Который столь упоен своим величием и своей главной ролью в представлении, что даже при исполнении увертюры не дает покоя слушателю. Как в «Царской невесте» вездесущего Д.Ф. Чернякова, где во время увертюры на занавесе представляются блок-схемы насчет подбора невесты. Что свидетельствует о немалой эстетической глухоте придумщика.

И ответ на вопрос касательно режоперы: «Что нам в ней не нравится?» — очень прост. Нам не нравятся помехи. В смысле эстетическом постоянные причудливые находки режиссера подобны пуканью и хрюканью, производившемуся глушилками и мешавшему слушать вражьи голоса. 

Но КГБ, по крайней мере, имел внятную цель — сделать прослушивание иностранных радиопередач максимально дискомфортным в расчете на то, что не всякий будет готов продираться сквозь помехи. Режопера также делает слушание спектакля максимально дискомфортным, но каков расчет театра, тут непонятно — надежда на то, что зритель плюнет и уйдет?

Беда в том, что современный режиссер не в состоянии услышать: «Тень, знай свое место!» Оттого в старинном многоярусном театре мы наблюдаем то, что наблюдаем.