Алексей ФИЛИППОВ

29.11.2021

Жанетта Антоновна Грудзинская, княгиня Лович, вдова великого князя Константина Павловича, умерла 29 ноября 1831-го в Царском Селе. Дата ее смерти была символична.

Ночью двадцать девятого ноября 1830-го в Варшаве началось восстание, год спустя в ночь на тридцатое княгини не стало. Перед этим она часто повторяла: «...я не переживу страшной варшавской ночи!» Тогда заговорщики ворвались в дворец Бельведер, где жила великокняжеская чета. Великий князь проснулся от звона оружия и криков: «Смерть тирану»! Генерал Любовицкий заглянул в его спальную, крикнул: «Беда, ваше высочество!» — и его зарезали. Константин Павлович успел спрятаться на половине жены, оделся и выскользнул из дворца. Этому очень помогло то, что восставшие приняли за Константина генерала Жандра и тут же его убили.

На улицах стреляли, был взят арсенал. Толпа штурмовала казармы русских полков, но тем удалось отбиться. Военный министр Царства Польского генерал Гауке пытался образумить толпу, и получил четырнадцать пуль в грудь. В ту ночь были убиты пять других польских генералов, и к утру Варшава оказалась в руках восставших — но русским войскам, великому князю, его жене и большей части их окружения удалось вырваться и города. Польские полки колебались, верность присяге сохранили только конные егеря. Затем Константин Павлович заключил с восставшими соглашение, отпустил остававшихся с ним польских военных и увел свой отряд в Россию. Тут и закончилась жизнь княгини Лович. Затем было растянувшееся на целый год мучительное и тяжелое умирание.

Если бы до встречи с ней кто-то из хорошо знавших Константина Павловича людей сказал, что великий князь будет счастлив с женщиной и сумеет сделать ее счастливой, другие знатоки его характера приняли бы это за шутку. Он был жутким человеком — вспыльчивым, переменчивым, способным на дикие поступки, не вполне адекватным. Но свою вторую жену Константин Павлович любил так сильно, что ему, обвенчавшемуся с ней в сорок один год, удалось измениться. Он полюбил поляков и говорил об этом во время печального и трудного марша к границе:

— В душе я поляк, совершеннейший поляк! Они не знают, как я их любил.

Но заметить это полякам было непросто.

Старший брат Константина Павловича, император Александр I, был очаровательным, тонким — и при этом коварным и злопамятным человеком. Его младший брат Николай был холоден и жесток, но при этом обходителен и безупречно воспитан. А великий князь Константин был умен, подвержен добрым порывам, мог быть великодушен, но при этом оставался редкостным хамом. Он был типичным русским самодуром, творящим все, что взбредет ему в голову, а та у великого князя была устроена своеобразно. Поначалу он командовал составленной из бывших наполеоновских ветеранов армией Царства Польского, затем стал наместником и сделал все, чтобы поляки ожесточились против него и России. Великий князь вел себя так, как будто он в Петербурге, не думая о том, что в Варшаве другие представления о допустимом и польское национальное чувство сильно ущемлено потерей независимости. Он оскорбительно распекал своих подчиненных. Александр I дал полякам Конституцию, частым присловьем Константина было:

— Я вам покажу Конституцию!..

Самый же грубый из своих промахов, окончательно восстановивший против него поляков, он, скорее всего, даже не заметил.

Царство Польское в то время бурно развивалось. Строились дороги, фабрики и литейни, прокладывались каналы, польским военным платили по наполеоновским стандартам — в несколько раз больше, чем русским. Александр I был человеком эпохи Просвещения, и Польша, его любимая игрушка, стала просвещенческим оазисом. Перед построенным в двадцатые годы дворцом Общества друзей науки поставили памятник великому поляку Копернику. Константин Павлович устроил перед ним смотр и заставил войска отдавать памятнику честь. То, что поляки истовые католики, а книги Коперника входят в индекс запрещенных папой римским книг, он как-то запамятовал. После такого святотатства ненависть к нему и к русским стала всенародной. Поляки хотели восстановления Отечества, возвращения исключенных из состава Царства Польского восточных, украинских и белорусских воеводств. А великий князь гордился своими польскими войсками и считал, что он и поляки понимают друг друга и отлично ладят.

Но это было отражением того, что он отлично ладил со своей женой-полькой.

Первая жена великого князя, немецкая принцесса, уехала за границу лечиться и не вернулась. Она от него сбежала, и Константин Павлович был этому только рад: они не ладили. Вскоре после устроенной императрицей-бабушкой свадьбы семнадцатилетний муж посадил пятнадцатилетнюю жену в одну из огромных ваз своего дворца и начал стрелять по другим вазам — так он развлекался. Чуть повзрослев, он начал ей изменять. Когда жена повзрослела и расцвела, великий князь стал дико ревновать. Неудивительно, что возвращаться в Россию она отказывалась. А потом на одном из варшавских балов Константин Павлович встретил совершенно очаровательную девушку.

Будущая княгиня Лович была красива, но привлекало в ней не это. Императорская семья поначалу не приняла скандальный развод и морганатический брак, но затем император стал называть ее «ангелом», его младшие братья — «дорогой сестрой», а их мать, вдовствующая императрица — «дорогой дочерью». Современники вспоминали о ее «нравственной свежести и чистоте», доброте, ощущении гармонии, которое она оставляла.

Он ухаживал за ней четыре года. Увидев, что любовницей она не станет, начал добиваться ее руки. Но после свадьбы великий князь основательно потрепал нервы жене: он продолжал встречаться со своей любовницей, француженкой Жозефиной Фридрихс, в православии Ульяной Михайловной Александровой. После того, как та потребовала подарок, сделанный великим князем жене, и получила его, в семейную жизнь брата вмешался император. Александр I выслал француженку из Варшавы, и в семье великого князя воцарился мир. Судя по тому, что его жена забыла об этой истории, она действительно была ангелом.

День шел за днем, год за годом, они спокойно и мирно жили, и княгиню Лович радовало, что во дворце Бельведер ничего не меняется. А потом к ним ворвались мятежники. Обыскивая дворец через несколько дней, они нашли шкатулку с реликвиями великого князя. Там были свадебные перчатки его жены, оставшиеся после венчания восковые свечи и ее носовой платок.

Вслед за мятежом началась тяжелая война, закончившаяся штурмом Варшавы. Ожесточение было страшным: во время не заставившего себя долго ждать стихийного народного бунта в Варшаве перебили заключенных. Вдову генерала Гаука изрубили на куски и повесили, русскую генеральшу Базунову повесили, раздев догола. Великий князь находился в армии — он и в этой ситуации не упускал случая сказать о поляках что-нибудь теплое. После того, как во время боя, после удачной польской атаки, он стал напевать мазурку Домбровского: «Еще Польша не погибла, // Если мы живем!// Что враги у нас отняли,// Саблей отберем», к нему — разумеется, за его спиной! — стали относиться как к прокаженному.

Княгиня Лович все это видела, понимала, что в Польше их с мужем ненавидят, и ей было нелегко. В июне 1831 года умер от холеры великий князь: в гроб, ему под голову, она положила свои отрезанные локоны. После этого ей с каждым днем делалось все хуже и хуже. Здоровье у княгини было слабое, но умерла она от тоски.

Когда прошло время и страсти улеглись, история княгиня Лович стала одной из самых красивых польских легенд. А в истории она осталась примером трагической раздвоенности того, кто разрывается между любовью к человеку и лояльностью к своему народу.