Татьяна ФИЛИППОВА

21.10.2022

Сегодня, 21 октября, отмечает юбилей Елена Санаева, актриса театра и кино, которую большинство зрителей знают как лису Алису из кинофильма «Приключения Буратино». «Культура» поговорила с Еленой Всеволодовной о главных вещах в жизни любой актрисы: любви, терпении и удаче.

— Елена Всеволодовна, я недавно второй раз посмотрела спектакль «Фаина. Эшелон» в театре «Школа современной пьесы». Иосиф Райхельгауз поставил его по воспоминаниям своей матери, которая пережила и репрессии тридцатых годов, и войну, и эвакуацию. Фактически это моноспектакль, вы на сцене одна и держите зал с первой до последней минуты. Конечно, там есть интересный ход, придуманный режиссером, но зрителей притягиваете вы, ваша личность. Мне хочется спросить: из чего она складывалась, какие события вас сформировали?

— Ну, человека формирует вся его жизнь: родители, учителя, встречи, которые тебе судьба преподносит, твое отношение к тем или иным ситуациям. Мне кажется, что за долгую жизнь у меня сформировалось убеждение, что побеждает терпеливый. Когда есть нетерпение сердца, ты можешь сжечь себя или сломаться. Передо мной пример моего отца, который стал всенародно известным артистом только после пятидесяти. И я, как видите, стала интересна уже далеко за пятьдесят, так скажем.

— Расскажите об отце. Каким был Всеволод Санаев в частной жизни? На экране он всегда добрый, мудрый, понимающий.

— Вы знаете, он и был очень добрый, очень цельный, порядочный человек. И в нем не было ничего актерского. Может быть, какие-то отцы и лучше бывают, мне достался вот такой, любящий рыбалку, футбол, болеющий за «Спартак». Человек, который преображался на сцене или в кино, который никогда не хвастался. И когда, допустим, спрашиваешь его про какую-то работу: «Ну, Лель, нормально, нормально».

Однажды он ввязался в картину из-за меня, потому что я была утверждена на трагедийную роль, он понимал, каким грузом она ляжет на мои плечи, поэтому решил помочь. Во время съемок он подошел ко мне, сказал: «Лель, мало», — то есть недоиграла. А в другой раз, наоборот, на крупном плане было видно, что я переигрываю, и он сказал мне об этом одним словом «много». Отец, конечно, был моим болельщиком, но никак не участвовал в том, чтобы меня продвинуть, для него это было бы неприлично.

— Как он отнесся к вашему решению стать актрисой?

— А я не хотела быть актрисой, не думала об этом, потому что видела, как из «Мосфильма» приезжали к отцу, когда он лежал с сердечным приступом. Он не мог ехать на съемки картины «Большая руда», и руководство киностудии решило проверить, действительно ли он так плох. Я понимала, что для этой профессии надо иметь бычье здоровье. И потом, у меня не было честолюбия, мечты о том, что однажды я выйду на сцену и прозвучит мое петушиное слово.

Я поступила в театральный случайно, среди зимы, когда был объявлен добор на курс. Встретила на улице девочку из параллельного класса, та сказала, что учится в театральном. Я-то хоть ходила иногда в драмкружок, даже Нину Заречную там сыграла в «Чайке», а она далека была от этого, и надо же, она поступила в театральный, а я даже не попробовала. А она говорит: «У нас добор будет, приходи». Я пошла и дуриком поступила. На старших курсах начала сниматься и органично вошла в труппу Театра киноактера, где служил мой отец, уйдя из МХАТа.

— Всеволод Санаев дважды уходил из МХАТа, почему?

— Ну, во-первых, не отпускали на съемки, можно было сниматься только в отпуск. А во-вторых, те роли, которые он мог бы играть, ему не доставались. Директором театра была Алла Константиновна Тарасова, мы жили в одном доме, и из театра папа шел в свою коммунальную квартиру, а она в свою четырехкомнатную. И вот однажды они шли домой, отыграв вместе спектакль, и он ей сказал: «Алла Константиновна, я решил уйти из МХАТа». Она была удивлена: «Почему, Севочка? К вам так все хорошо относятся». — «Я понимаю, Алла Константиновна, но ролей, ради которых я бы мог жертвовать своей семьей, я не вижу». Тарасова с ним согласилась: «Наверное, вы правы. Пока они живы (имея в виду и Яншина, и Белокурова, и Ливанова, прекрасных актеров), они вам играть не дадут». И это было счастье отца, что он ушел, потому что пришли те роли, которые Санаева сделали Санаевым.

Вот, смотрите, был такой знаменитый спектакль, «Горячее сердце», где Яншин играл Градобоева, городничего, а папа — Наркиса, приказчика в доме, и знал весь спектакль наизусть. Яншин заболел воспалением легких, папа за две репетиции ввелся на его роль и сыграл по-своему, достаточно интересно, он вообще был очень ярким театральным актером. Все-таки его в 1937 году принимал в театр Немирович-Данченко. И если бы папа сыграл еще один раз спектакль, он должен был бы играть с Яншиным в очередь, таков закон театра. Но Яншин пришел в театр с температурой 38, чтобы Санаев в очередь не играл.

И так происходило не только с моим отцом. Во МХАТе был изумительный актер Грибков, я его видела в «Последней жертве», от его игры можно было обрыдаться. Там был изумительный актер Муравьев, он играл Фердыщенко в «Идиоте» у Пырьева. Оба пропали, потому что мхатовские «звезды» не давали им хода, и кино не баловало. Как Ролан говорил: «Наша профессия — зона риска. Для того чтобы у одного получилось, у тысячи должно не получиться».

— Вы говорили, что в жизни актера многое решает случай. А у вас когда такой случай наступил?

— Наверное, это были два случая. Первый — это встреча на картине «Докер» с Роланом Быковым и второй — «Приключения Буратино», роль лисы Алисы, которой могло не быть, потому что Ролан не хотел сниматься. Это телевизионный фильм, на картину были отпущены очень маленькие деньги, я имею в виду не наш заработок, а стоимость декораций, костюмов и так далее. Я все-таки его уговорила, чтобы мы снимались, и это оказалось тем самым случаем, благодаря которому меня в основном знают.

— Пара у вас получилась сказочная, можно пересматривать эпизоды с котом Базилио и лисой Алисой бесконечно. А как вам работалось с Роланом Антоновичем? Он ведь был требовательный человек, наверное, не только к себе, но и к партнерам.

— Во-первых, кроме того, что он блестящий актер, он же еще режиссер, любящий актеров. В отличие от некоторых режиссеров, которые считают: чтобы актер хорошо сыграл, его надо унижать. У него этого совершенно не было, он обожал актеров, которых снимал, он ими восхищался и радовался каждой находке. А трудность в том, что у него огромный арсенал актерских приспособлений, у него колоссальная фантазия, которая работает не только на его образ, но и на всю картину. Понятное дело, что ты тянешься за лидером ситуации, сцены и так далее. Ты не должен быть хуже, а это непросто.

Помню, я какую-то сцену в «Докере» сыграла без него, он уезжал, потом приехал, посмотрел материал и говорит: «Лен, ты плохо играешь эту сцену». У меня слезы на глазах. Он говорит: «Что ты расстраиваешься? Мы переснимем, этого не будет в картине». Но это было для меня как пыльным мешком по голове. Но я плохо, видимо, сыграла, потому что режиссер неточно поставил задачу, и я немножко плыла.

— А вы сразу поняли, что это судьбоносная встреча, что Ролан Быков станет не только вашим партнером, но и вашим мужем?

— Нет, конечно. Как это можно понять? Завязываются какие-то отношения, и ты не знаешь, куда они приведут, будут они длиться или оборвутся, нужны ли тебе эти отношения, нужны ли они ему, насколько это всерьез. Это все очень непростая тема. У меня было ощущение, что это какой-то неустроенный, бесконечно одинокий человек. Но что я могу быть кем-то значимым в его судьбе — не думала. Потом как-то у нас снимали передачу «Пока все дома», и Тимур Кизяков спрашивал: «Вы сразу полюбили?» — и так далее. И Ролан сказал: «Нет, просто она мне очень понравилась, и я начал ухаживать, но во что это выльется, я не понимал».

Да, это так и есть. Вот бывают какие-то встречи, когда ты понимаешь: ну, вот все! Это на всю жизнь. И так люди и соединяются, и думают, что на всю жизнь, а потом проходит пятнадцать лет — и все развалилось, и куда-то ушло, и почему ушло — непонятно. Возможно, мы прожили двадцать пять лет вместе благодаря тому, что я старалась быть как можно лучше для него, и он старался тоже. Я помню, до меня он семь лет не писал стихов, а потом вдруг его прорвало, он начал снова писать. И сказал: «Ты знаешь, Бог меня любит, он послал мне тебя. Для меня не было женщины на свете».

Я терпеть не могу эти идиотические вопросы: он был маленького роста, некрасивый, как же вы… Он был настолько яркий, настолько самобытный, интересный, умный, талантливый, остроумный, с чувством самоиронии и так далее, что у него не было отбоя от женского пола. Да еще режиссер, да еще артист знаменитый. Ой, боже мой!

И вот он сказал: «Для меня не было женщины». И все время у него было какое-то удивление: это мне? Потому что Жванецкий, который пережил драму, когда в Америку уехала женщина, которую он любил, сказал: «Ролан, нам остался только моп». Ролан спросил: «Что значит — моп?» — «Младший обслуживающий персонал». Ну, официантки, проводницы и так далее. Такое было у него настроение тогда. И Ролан мне как-то рассказал, что у него была какая-то прелестная женщина, он приходил с работы — все сварено, приготовлено, и она сидит и книжечку читает на кухне, и хотелось дать пять рублей, чтобы ушла.

— Наверное, трудно быть всем для такого человека.

— Мне рассказала одна женщина, которая считает себя нашей воспитанницей, что он сказал ей: «Лена — это воздух, которым я дышу». Это я узнала уже после его смерти. Но я ощущала, что я ему настолько нужна, что если он видел какое-то ослабление моих чувств к нему, он просто места себе не находил. «Я не согласен жить без любви, лучше ничего не надо».

— А где вы жили, пока не построился ваш дом в поселке Сокол?

— Этот дом не строился, он существовал с 1923 года. Строительство поселка Сокол было разрешено декретом Ленина. Потому что в Москву приезжал Ле Корбюзье, который считал, что центр города должен, так сказать, аккумулировать офисные здания, а вокруг должны быть поселки-сады. И мы попали в такой поселок, но не сразу.

Сначала я жила в своей квартире, Ролан с его мамой — в своей, на улице Народного Ополчения, и я моталась туда. Там во дворе был загс, и ему, по его словам, хотелось иногда повеситься от наблюдения за чужим счастьем. А потом я обменяла его квартиру с небольшой доплатой на Пятницкую улицу.

Затевая этот обмен, я думала, что его маму я поселю в своей квартире, а к нам с Роланом возьму своего сына. Но его мама обняла меня, поблагодарила за все и поселилась в маленькой комнатке. У Ролана появился кабинет, он же гостиная, а третья комната — спальня.

Квартира была переделана из двух соединенных, поэтому в ванную надо было идти через кухню, и для того чтобы поставить плиту и столик, мы с моей тетей долбили кирпич кувалдой. Красная пыль забивалась нам в ноздри, и тетя Наташа, моя любимая, смеялась: «Лелик, это работа каменщиков». Такая смешная квартира была, но вишня цвела под окном, два метро рядом и английская школа, в которую я отдала своего сыночка.

Но дальше все пошло наперекосяк: Ролану надо было ехать в Сочи на съемки картины «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», я поехала с ним и взяла с собой Пашу, он там заболел воспалением легким, а у Ролана обострилась язва. Ролана кладут в больницу, Паша болеет, и пришлось опять отдать его матери с отцом.

Мама ходила в школу и говорила: «Он такой слабый ребенок, такой больной, вы на перемене смотрите, чтобы он не бегал, а то кто-нибудь толкнет его на батарею, он ударится спиной и вообще…» И учительница, напуганная мамиными рекомендациями, ставила его к окошечку, чтобы, не дай бог, его никто не пнул, не толкнул. Я понимала, что сойду с ума без Паши. Мама Ролана живет со своим сыном, а я со своим любимым сыном не живу вместе. Это было тяжелое испытание.

— Я большой поклонник вашего сына и его книги «Похороните меня за плинтусом», в которой он описал свое детство с большим юмором, и в то же время нельзя не почувствовать, какая это была драма для всех — и для вас, и для него, и для вашей мамы, пожилой, не очень здоровой женщины, охваченной тревогой за своих близких.

— Вторая его книжка не хуже — «Хроники Раздолбая». Она уже про семнадцатилетнего молодого человека, который входит во взрослую жизнь, у него какие-то отношения с девушками. Она не хуже совершенно, но не запомнилась так, как первая, потому что у многих были такие же бабушки и дедушки, как у Паши. И она, что называется, попадала в душу.

— Честно говоря, когда читаешь эту книгу, невольно думаешь не только о нем, но и о вас, как вы все это вытерпели.

— Наверное, огромное чувство, которое испытывал Ролан ко мне, нивелировало ту драму, которая была в моей душе. Помню, как однажды на улице Пашенька шел с папой, я взяла сына за руку и хотела увести, но папа меня ударил по руке. Я же не буду с папой драться, я отступила, но это те шрамы, которые остаются на сердце. И поэтому, когда Ролану дали другую квартиру взамен той, что я выменяла, немножко побольше, я решила: все, Паша будет с нами или я ухожу. Это было время съемок «Чучела». Паша играл мальчика, который был единственным заступившимся за Лену Бессольцеву. Сын увидел Ролана в деле и очень его зауважал.

Мы наконец переехали в квартиру побольше, где было три полноценных комнаты, и у Паши появилась своя. Ролан говорил: «Паша везде! Он меня вообще отовсюду выселил». У Паши была своя комната, он там занимался музыкой, склеивал свои самолетики. И мои самые счастливые часы были, когда они сидели на кухне и под абажуром там вели по несколько часов разговоры, это было прекрасно. И потом уже, когда Паша совсем вырос, Ролан мне сказал: «Почему ты такого парня не от меня родила?» Когда Пашенька уже переехал от нас, жил отдельно, он говорил: «Пашуля, сынок, приходи. Мама вкусненькое приготовила, ждем тебя. Мы же скучаем». Для меня это было очень дорого.

— Почему Ролан Антонович так мало вас снимал?

— Ну, во-первых, я не просила меня снимать. Нас иногда приглашали вместе сниматься, где очень хотели получить его и находилась роль для меня, и у нас восемь-девять картин совместных есть. Но мне бы и в голову не пришло спросить: «Ролан, почему ты меня не снимаешь?» В конце жизни довольно печально сказал: «Лена, я ничего для тебя не сделал в профессии. — И тут же добавил:  — Но я защитил тебя от социума!»

— Когда после его ухода вы публиковали его дневники, он вам открылся с другой стороны в этих текстах?

— Открылась только глубина души этого человека, объем, так сказать, его размышлений о жизни. Можно было только еще больше полюбить его, прочитав эти дневники. И это удивительно, вот уже двадцать три года его нет, но он настолько пророс в меня, что я подчас даже и говорю какими-то его фразами. Я не знаю, если бы не было этих двадцати пяти лет, прожитых с ним, какой бы я была. Наверное, была бы глупее, поверхностнее, обыкновеннее.

— В театр «Школа современной пьесы» вы пришли сразу после его ухода?

— Нет-нет. Я еще корпела какое-то время в фонде Ролана Быкова, где я была просто как кость в горле. Мне было 56 лет, когда не стало Ролана, а служить в театре я стала в 67, то есть много лет еще прошло.

Если бы не было этого прекрасного театра, что бы я делала? Читала, конечно, потому что я человек книги, что-то думала, ходила по музеям, путешествовала по мере своих сил и возможностей, вязала бы что-то, наверное, выращивала цветы. Ролан был просто в шоке, когда у нас здесь в Москве вылезли из земли штук сто тюльпанов, которые мы привезли из Голландии. Он говорил: «Боже мой, я дитя асфальта, и вот у меня садик под окном».

— Как вы себя почувствовали в театре, когда пришли сюда? Сразу были как дома?

— Мне важно было вписаться, потому что коллектив небольшой, уже состоявшийся и отстоявшийся, скажем так. И я очень старалась играть ту роль, которую мне доверили. А потом пришли еще роли, и я очень благодарна и режиссеру, который меня позвал, и коллективу, который меня принял. Здесь мой второй дом, это правда.

— Чем вы живете сейчас, какими мыслями, планами, проектами?

— Во-первых, я живу с чувством огромной благодарности к врачам, которые меня спасли дважды. Как сказала профессор Черниговская, огромная умница, главные люди на земле — это учителя и врачи. Так и есть. Вот они меня спасли дважды, значит, я еще на земле зачем-то нужна, скажем так. И у меня пять коробок материала, который я собрала для своей книжки.

Я назвала для себя эту книжку «Частная жизнь», потому что это будет действительно частная жизнь двух семей, Быковых — Санаевых, за 120 лет. Отец Ролана прошел четыре войны, бежал из австрийского плена, потрясающего характера был человек.

Еще у меня есть 39 страниц замечательной прозы Ролана «Мама, война!» — он собирался писать сценарий, но бросил, потому что появилась очередная роль. Он был лицедей, Богом данный, но это потрясающие страницы, и нельзя, чтобы они пропали.

Еще я нашла потрясающие 19 страниц, написанные его рукой: «Что подарить тебе на Новый год? Помнишь, как ты радовалась, когда я купил тебе общую тетрадку в дерматиновой обложке, пахнущую клеем и краской!» — и так далее. Это стихи в прозе — куда уходит любовь, как она уходит. Я эти страницы тоже вставлю, из собранных мной клочков должна получиться такая вот мениппея из стихов и прозы. И я молю Бога, чтобы он мне дал сил, ума, терпения сделать это хорошо.

Фотографии предоставлены пресс-службой Школы современной пьесы