Денис БОЧАРОВ,

15.09.2012

21 сентября исполняется 101 год со дня рождения Марка Бернеса — основоположника жанра «актерской песни».

Марк Наумович Бернес — явление для советской культуры уникальное. В том смысле, что, будучи номинально актером, в людской памяти он остался прежде всего благодаря исполненным им песням. В самом деле, много ли мы можем навскидку вспомнить поистине ярких, бессмертных характеров, созданных Бернесом в кино? Конечно, в истории останутся Аркадий Дзюбин («Два бойца»), лейтенант Кожухаров («Истребители»), подполковник милиции Василий Градов («Дело №306») и Костя Жигилев («Человек с ружьем»). Но это, пожалуй, и все — хотя артист снялся более чем в сорока кинолентах. А вот песен, которые обожала слушать и петь вся страна, — значительно больше. «Темная ночь», «Шаланды полные кефали», «Спят курганы темные», «Тучи над городом встали», «Хотят ли русские войны», «Журавли», «Огромное небо», «С чего начинается родина», «Враги сожгли родную хату», «Если бы парни всей земли», «Песенка фронтового шофера», «Любимый город» — это и многое другое на слуху по сей день.

Вдвойне парадоксально и то, что певцом в полном смысле слова Марка Бернеса можно назвать весьма условно: диапазон его голоса едва ли выходил за пределы квинты, да и не сказать, чтобы звуковая палитра выдаваемых им эмоций была слишком обширна. Но это была эмоциональность особого свойства: доверительная, рассудительная, глубинная, к тому же усиленная и подчеркнутая приятным, стопроцентно мужественным тембром. Бернес даже не столько пел — он интонировал, но интонировал в унисон с настроениями и переживаниями советских людей. А умение трепетно затрагивать струны души, при этом не влезая в нее, для восприятия русского человека традиционно было куда ценнее, чем способность брать запредельные ноты и перепрыгивать из октавы в октаву. Бернес вообще пел не ноты, а чувства. Он никогда не был равнодушен к исполняемому материалу, более того — некоторые песни (в частности, «Я люблю тебя, жизнь», «Журавли») дошли до нас в том виде, в котором мы их сегодня знаем, во многом благодаря творческой редактуре Марка Наумовича, его твердому вмешательству в первоначальный авторский замысел. Этим он, кстати, порой раздражал и отпугивал многих композиторов и поэтов: поговаривали, что Бернес мог бесцеремонно разбудить авторов среди ночи с требованием заменить ту или иную строчку. Но они терпеливо сносили издержки строптивого характера, потому что мечтали, чтобы Бернес пел их песни. Время показало, что он был прав: впоследствии даже в свои сборники некоторые поэты были вынуждены включать именно «бернесовскую» редакцию, потому что она, прозвучав в эфире, полюбилась и запомнилась людям. Именно версию Бернеса пела «улица» — а более высокой оценки песни, как известно, не существует. Согласитесь, едва ли вышеупомянутые «Журавли» пользовались бы такой нежной интернациональной любовью, если бы в тексте остался первоначальный вариант Расула Гамзатова (при всем глубочайшем уважении к поэту): «Мне кажется порою, что джигиты...».

Песня на экране присутствовала всегда. Однако именно Марк Бернес избавил песню от сугубо «украшательской» роли в кино и вывел ее на передний план. Заразительной инерции новаторства Бернеса хватило еще надолго. Это сегодня жанр актерской песни практически умер, а в золотой век отечественного кинематографа у нас было великое множество талантливых поющих артистов: от Рыбникова и Высоцкого до Боярского, Миронова, Караченцова...

Марк Наумович был человеком сложным. Порой несговорчивым и неуживчивым, довольно замкнутым, с непростой личной жизнью. Но главное — что отмечали многие современники — он был полной противоположностью созданным им экранным образам и лирическим песенным героям. В них артист, как правило, предстает спокойным, волевым, мужественным, относящимся ко всем жизненным невзгодам почти с пренебрежением. Однако в жизни Бернес был легко ранимым и внутренне незащищенным человеком. Любую несправедливость он воспринимал остро, на свой счет — возможно, именно поэтому всегда выглядел старше своих лет и, рано износив сердце, умер в 57 лет.

«Песня — мой самый близкий друг — говорил артист. — С ней я делю свои радости и беды. В песне храню память о лучших и тяжелых годах. Моей песне не надо орать, будто она глуховата. Не надо биться в конвульсиях. Она тихо и спокойно говорит о том, что ее волнует, от каких печалей у нее наворачиваются слезы, от каких радостей эти слезы высыхают. Если самый несчастный человек станет чуть счастливей, если самый одинокий вдруг услышит, что кто-то разделил его одиночество, — значит, с моей песней все обстоит благополучно».

В самом деле, мало кто был так искренне влюблен в песню, как Марк Наумович. И она отвечала ему тем же: единожды исполненная Бернесом, уже крайне редко признавала новых интерпретаторов.