Анна АЛЕКСАНДРОВА

10.07.2024

Материал опубликован в июньском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Конёнкова называли «русским Роденом». Сергей Тимофеевич и сам охотно признавал влияние на его творчество гения импрессионизма, но оставался при этом совершенно самобытным художником. В его работах — особенно выполненных из дерева — воплотились универсальные, «общечеловеческие» и в то же время наши национальные, народные образы, а он со всклокоченной длинной бородой словно являл собой типаж почтенного, мудрого старца.

Будущий скульптор появился на свет в деревне Караковичи Смоленской губернии. Его предки были крестьянами, вышедшими на волю задолго до отмены крепостного права, после войны 1812 года. В книге «Мой век» художник вспоминал: «Семья была многочисленной — выходило сорок человек... Лес таскали на себе, за что и были прозваны «кони». «На что им кони, они сами как кони», — говорили крестьяне соседних деревень. Взрослых так и звали «конями», а младших — «конятами». С годами кличка стала фамилией семьи».

В полугодовалом возрасте он сильно заболел, «лежал в люльке, не смыкая глаз ни днем ни ночью». «Передо мной, — рассказывал много-много лет спустя Сергей Тимофеевич, — часто зажигали восковую свечу, ожидая близкую кончину. А я выздоровел. Болезнь наши деревенские называли младенческой. Длилось это испытание моей жизнеспособности целых шесть недель».

Семья Конёнковых была большой и дружной, о раннем детстве художник вспоминал как о счастливом времени — с купанием в Десне, веселыми играми на улице зимой и летом.

Когда ему было четыре года, случилось несчастье: при родах умерла мать. Заботу о сиротах взяла на себя жена дяди Устина Татьяна Максимовна, которую Сережа стал называть мамой.

Интерес к рисованию обнаружился еще в юные годы. «По окончании курса деревенской школы я стал много рисовать, — вспоминал скульптор. — Дядя Андрей купил целую стопку бумаги, и меня никто не оговаривал за то, что я пользовался ею. Рисовал, сколько хотел... Я рисовал в горнице, где висела керосиновая лампа, хорошо освещавшая стол. Рисовал Еруслана Лазаревича, Бову-королевича, Ивана-царевича, едущего на сером волке. Рисовал пастуха со стадом коров и овец. Вырезал ножницами контуры рисунков и приклеивал их на стекле окна, чтобы видно было и с улицы».

Способного мальчика опекуны отдали в Рославльскую прогимназию. Во время учебы пришлось сменить несколько квартир, пока наконец он не попал в дом купца Голикова. В семье хозяина очень любили искусство. Однажды сюда заглянул в гости сам Михаил Микешин, автор проекта установленного в Великом Новгороде памятника Тысячелетия России: маститый художник, родившийся недалеко от Рославля, приехал навестить родню.

Окончив гимназию, Сергей отправился в Первопрестольную — поступать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. «Москва поразила меня величиной, веселостью и множеством извозчиков», — поведал Конёнков в своих мемуарах.

Испытание, несмотря на большой конкурс, он выдержал успешно (из 100 абитуриентов в училище поступили 28). Сразу же проявил себя как талантливый скульптор, хотя и признавал впоследствии: «Практика моя по скульптуре была весьма скромной». Совершенствовать навыки ему в ту пору довелось вместе с еще одной будущей знаменитостью (материал об Анне Голубкиной публиковался в «Своем» в декабре прошлого года). Вот как Сергей Тимофеевич ее описал: «У станка Голубкина была серьезна и строга. В окружении античных героев ее высокая стройная фигура в черном представлялась совсем неземной: будто мифическая древняя пророчица Сивилла поселилась в нашей мастерской».

В 1896 году совет училища отправил молодого художника за границу. Конёнков побывал в Варшаве, Берлине, Дрездене, Париже, Милане, Риме, Флоренции, Неаполе... Вернулся вдохновленный, наполненный впечатлениями и тем не менее решил обратиться к родным образам. Первым делом вылепил фигуру знакомого рабочего, специалиста по разбиванию камня (для получения щебня). Так была создана скульптура «Камнебоец», проникнутая сочувствием к простому, тяжелому труду. Автор вспоминал: «Крестьяне окрестных деревень приходили посмотреть вылепленного Ивана Куприна, который, по их словам, «сидел как живой». Расспрашивали, для чего я этот сделал, какой будет из этого толк. Я объяснял, что пошлю скульптуру в Москву, а там ее, возможно, и в музей примут: люди будут смотреть... Но в деревне поговаривали о том, что Ивана Куприна отольют в Москве из чугуна, приделают к нему пружины, и получится машина, которая сама будет камни дробить».

За эту статую художник получил большую серебряную медаль, а на XXVII передвижной выставке в Москве скульптура произвела фурор. «Ко мне подошел Василий Иванович Суриков. Он пожал мне руку, поздравил с успехом. Сердце забилось часто: меня приметил сам Суриков!» — рассказывал создатель «Камнебойца» в своих мемуарах.

В 1899 году Сергей Конёнков отравился в Петербург, в Академию художеств. Последняя встретила «чужака» прохладно. По его словам, «горячие характеры» там методично остужали, подчиняли рутине, что для художника было совершенно неприемлемо. «Подчиниться петербургской «школе» я не мог. В системе преподавания, которая принуждала учеников следовать за профессорским пониманием античных образцов, было много лжи и фальши, прикрытой внешним пристрастием к античности. Маститые академисты сохраняли не дух античности, а только ее «букву». Успехом пользовались ученики, которые больше копировали и комбинировали, чем творили. Но, став рабами мертвящей системы, они были не способны уже проявить в полную силу свои творческие возможности», — делился далеко не самыми приятными воспоминаниями мастер.

Конёнкову удалось сохранить самобытность, однако отношения с наставником Владимиром Беклемишевым были безнадежно испорчены. Кумиром для молодого скульптора был в ту пору Роден. Спустя годы Сергей Тимофеевич вспоминал о том, какое впечатление на него (и его друзей, включая Петра Кончаловского, а также их общего приятеля Георгия Ермолаева) произвели фотографии роденовского «Бальзака»: «Мы были молоды. Мы были по горло сыты академической рутиной. За тысячи верст от парижской мастерской Родена мы чувствовали родство наших темпераментов, страсть творца. И впоследствии каждый из нас, не сознавая того, шел по стопам Родена в стремлении постичь и выразить поэтическую правду, заключенную в людях, живущих вокруг нас, в домах и деревьях, в движении облаков и течении рек».

На важный для него конкурс — соискание трехгодичной командировки за границу — Конёнков решил исполнить статую «Самсон, разрывающий узы». Трудясь над ней, оступился, упал, сломал правую руку, однако не сдался и завершил работу левой. Результат впечатлил маститого Репина, который воскликнул: «Какая мощь! Какая сила!» Но у приверженцев академизма гиперболизация форм и экспрессия вызвали жесткое неприятие. В итоге о поездке за рубеж талантливому ваятелю пришлось забыть.

По окончании Академии художеств он перебрался в Москву, где снял мастерскую. Здесь стал свидетелем волнений 1905 года, дежурил на баррикадах. Впечатлениям тех дней посвятил через некоторое время скульптуру «Нике». В воспоминаниях Сергей Тимофеевич цитирует отзыв одного из поклонников: «Конёнков выставил «Нике». Дерзость непомерная. Античная «Победа», найденная без головы крылатая дева, получила наконец голову, но какую? Слишком русскую и, значит, полную всякого эстетического несовершенства. И однако новая «Нике» оказалась действительно победой».

Шедевры он создавал как из мрамора, так и из дерева. Будучи уже признанным мастером, вспоминал: «И вот он пришел — этот час: лесное царство, в окружении которого прошли мои детство и юность, поманило меня, и я пошел на этот зов природы. Я лицезрел то, что веками жило в сказках и поверьях. Я ощущал в себе способность видеть невидимое. Спала пелена с глаз, и обнаружило себя внутреннее зрение. Яснее, чем видишь солнечным днем близстоящие предметы, я увидел фантастических героев народных сказок и поверий. В короткое время я вырезал в дереве «Старенького старичка», «Великосила», «Стрибога», «Старичка-полевичка». Эти насквозь русские и пропитанные народным духом произведения соотечественники приняли с восторгом.

В 1912 году он отправился в путешествие по Греции и Египту. «Я подумал: древние греки, поселив своих богов на Олимпе, выбрали для них самое красивое место на земле!» — читаем в книге «Мой век». Незабываемое впечатление произвели на художника и египетские пирамиды.

Революцию он воспринял с оптимизмом, вошел к Комиссию по охране памятников старины и искусства. Коллекционеру Ивану Морозову лично доставил «Охранную грамоту» (с ее помощью ставили на учет предметы искусства и запрещали владельцу распоряжаться ими без разрешения комиссии). Участвовал и в деле монументальной пропаганды. Увлекшись работой над памятником самому популярному в русском народе бунтарю, создал скульптурную группу из семи фигур: композиция получила название «Разин с ватагою». Установленная на Лобном месте (правда, ненадолго, вскоре она была отправлена в Пролетарский музей на Большой Дмитровке) скульптура вызвала диаметрально противоположные отклики. К примеру, друг Сергея Тимофеевича, автор первой посвященной ему монографии, критик Сергей Глаголь на сей счет высказался: «Это шесть отдельных деревянных фигур. Посредине Разин. Направо от него три тесно приставленных один к другому четырехгранных обрубка, и на вершине каждого из них головы разбойников, налево два таких же обрубка с головами двух других сотоварищей удалого Разина, а у подножия этих последних лежит, опираясь на руку, отлитая из окрашенного цемента персидская княжна. Выполнено все это в стиле, заставляющем вспомнить топорную, грубо раскрашенную троицкую игрушку».

В 1923-м Конёнков принимал участие в оформлении Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки в Москве. В конце того же года с женой Маргаритой отправился в США для сопровождения экспозиции русского искусства. Визит планировался как временный, однако затянулся почти на четверть века. О Нью-Йорке наш скульптор писал: «Первые впечатления — пугающие. Машинизированная, индустриальная Америка способна любого оглушить». Кое-как обосновавшись на новом месте, он продолжил работать, в частности, исполнил портреты Шаляпина и Рахманинова. Про последнего рассказывал: «Руки пианиста... Всякий знает, как они красивы — длинные сильные пальцы, их трепетность, легкость... На безымянном пальце у Рахманинова кольцо. Оно глубоко врезалось в телесную мякоть, отчего палец выглядит уродливо. Я прошу Сергея Васильевича на время позирования снять кольцо.

— Это обручальное кольцо. Мне надели его при венчании. Кольцо — знак верности. Оно будет на этом пальце до моей смерти».

В Штатах супруги Конёнковы познакомились с автором теории относительности. Вот как описывал общение с ним лепивший его портрет художник: «А как умел гениальный ученый извлекать из каждого отпущенного ему судьбою дня максимум радости! Вся его жизнь озарена духом творчества, восторгом перед чудом, имя которому — жизнь человеческая». Общение Маргариты с Альбертом Эйнштейном со временем приняло «неформальный характер», что подтверждают обнародованные несколько лет назад письма ученого. В книге Павла Судоплатова «Разведка и Кремль: Записки нежелательного свидетеля» Маргарита Ивановна названа советским агентом. С крупнейшими западными физиками Оппенгеймером и Эйнштейном она завела знакомства якобы для получения данных, касающихся разработки ядерной бомбы, но эта версия не получила документального подтверждения.

В конце 1945 года Конёнковы после 22 лет пребывания в Америке вернулись на Родину. Скульптора встретили триумфально. Он получил мастерскую на улице Горького, был награжден Ленинской премией за работу «Автопортрет», а также Сталинской премией третьей степени за скульптурные портреты «Марфинька» и «Ниночка» (изображения внучки и правнучки Горького). Умер великий художник в 1971 году. Его мастерская в центре Москвы превращена в мемориальный музей, хранящий необычные работы мастера и уникальную авторскую мебель.

Фото: Лев Иванов/РИА Новости и Photoxpress