Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ
05.04.2022
80 лет назад, 5 апреля 1942 года, в небе над Новгородчиной был подбит истребитель Як-1, которым управлял младший лейтенант Маресьев. В то время шли «бесконечные, злые» бои в районе Демянского котла, и если зимой красноармейцам удалось окружить немецкий корпус, то в весенние месяцы гитлеровцы сумели вырваться из кольца. 1942-й начался для нашей армии трагически, огромными потерями, а для Алексея Маресьева тогдашние сражения послужили и величайшим испытанием, и дорогой в бессмертие.
«У меня трое старших братьев, так вот, они — умные, а я в летчики пошел», — шутил много лет спустя Алексей Петрович, родившийся на Волге, под Камышином, в большой крестьянской семье. Отец, солдат Первой мировой, умер от ран, когда будущему «настоящему человеку» исполнилось три года. Ребенком он тяжело перенес малярию, приведшую к раннему ревматизму. И тем не менее Алеша мечтал стать летчиком (в крайнем случае — конструировать самолеты), в юности дважды подавал заявление в летную школу, но врачи не допускали до приемных экзаменов из-за все той же болезни: парень казался слишком слабым для полетов. В 1934-м его по комсомольской путевке направили на Дальний Восток, где он приблизился к осуществлению давней мечты, стал заниматься в аэроклубе.
В дальнейшем служил в погранвойсках на Сахалине, причем в авиационном отряде, хотя в небо, будучи механиком, не поднимался. После армии Алексей пробился-таки в Читинскую школу летчиков, которую вскоре после этого перевели в Батайск. С началом войны летный инструктор Маресьев оказался в действующей армии уже как пилот истребителя И-16.
В ДЕМЯНСКОМ КОТЛЕ
Свой первый бой он принял 23 августа 1941 года в районе Днепродзержинска, первые сбитые вражеские самолеты записал на свой счет в начале 1942-го, в Новгородской области. В начале апреля в районе Демянского котла его «Як» получил несколько пробоин, а сам пилот был ранен. После войны Алексей Петрович вспоминал: «Я был привязан ремнями, но их оторвало и меня выбросило из самолета. Так что я упал метров с 30, хотя точно не знаю. По-видимому, получилось так, что упал на снег, а потом покатился по дороге и ударился виском, и минут 40 лежал без памяти. Потом, когда очнулся, чувствую что-то на виске, приложил руку — кровь, и висит лоскуток кожи. Я его хотел сначала оторвать, а потом чувствую, что кожа толстая, и обратно ее приложил к пораненному месту. Кровь там запеклась, и все потом заросло».
Фрагменты боевой машины разлетелись в разные стороны — не собрать. В двух шагах были немецкие позиции, но наш летчик приземлился на территории, не занятой врагом. В голове Алексея возникали миражи, галлюцинации, ему казалось, что поблизости, на поляне, видны советские истребители, красноармейцы, и он пытался к ним подползти, но вокруг не было ни души. За 18 суток Маресьев съел, по собственному признанию, лишь несколько кореньев, муравьев и ягод клюквы. Отмороженные, разбитые ноги не чувствовал и все те дни мог только ползти...
Не сдавался и очутился в какой-то момент на перекрестке двух дорог: одна вела в деревню Плав, другая — в Рабежу. Его нашел колхозный конюх, человек осторожный и бдительный. Увидев оголодавшего русского летчика, дед Михайла сначала его разоружил, а уже потом позвал людей.
Через полчаса Маресьева окружили мальчишки-подростки, накормили хлебом и молоком, подняли на телегу и повезли в избу того самого деда. Последний долго сомневался: не шпион ли этот раненый, не подослан ли немцами? Все-таки приютил калеку, и вскоре уже никто не сомневался: парень — наш, камышинский.
В селе его привечали как героя, каждый стремился обогреть, угостить. Наконец, уложили на мягкую постель. Ноги распухли, брюками пришлось пожертвовать. Фельдшер порекомендовал односельчанам первым делом протопить баню. Туда пилота несли на руках, ходить он не мог. (Удивительно, но этот сруб с большим котлом сохранился, баню все так же топят по-черному, и всякий раз вспоминают, само собой, Героя Советского Союза Маресьева). Русский пар, к которому Алексей привык с детства, вернул его к жизни, однако вылечить гангрену было невозможно. Через несколько дней летчика нашли товарищи по части и доставили в Москву, в госпиталь.
«ОТРЕМОНТИРУЕМ ВАС»
Первое заключение врачей звучало чудовищно: «Жить не будет». Но Алексею Маресьеву снова повезло: лечить его взялся хирург старой закалки, практиковавший еще в Первую мировую Николай Теребинский. По легенде, он обратил внимание на молодого летчика, когда того везли чуть ли не в морг военного госпиталя. Правда же в том, что до Теребинского никто не верил, что Маресьева удастся спасти, медики не хотели даже тратить время на ампутацию, а Николай Наумович сказал ему сразу: «Жить вы будете. Отремонтируем вас». После этих слов к герою стали возвращаться силы, хотя ногами пришлось пожертвовать.
Его считали безнадежным инвалидом. Но он еще в госпитале мечтал вернуться в авиацию. Каждый день и в больничной палате, и в санатории занимался физическими упражнениями, придавая своим движениям пластичность и точность. Никто не разрабатывал для него систему тренировок, у военврачей в 1942 году на подобные вещи просто не было времени. Маресьев использовал собственный метод, который помогал «срастись» с протезом, и упражнялся, как одержимый, долгими часами.
Похожий, вдохновивший его случай нашелся в истории русской авиации: летчик Александр Прокофьев-Северский потерял в Первую мировую войну правую ногу, но не только вернулся в строй, но и взмыл в небо, стал одним из лучших асов своего времени. Журнал с рассказом об этом Алексей зачитал до дыр, всюду носил с собой, доказывая врачам и командирам, что в армии, в авиации «и небывалое бывает».
Он научился ловко танцевать на протезах (это не фантазия Бориса Полевого), лихо отплясывал с медсестрами. Сторонним наблюдателям трудно было поверить, что у плясуна нет ног. Маресьев снова и снова доказывал, что способен управлять крылатой машиной. Многие отмахивались от безногого летчика, некоторые относились к его устремлениям иронически. Но остановить упрямца было невозможно, в июне 1943-го Алексея зачислили в 63-й гвардейский истребительный авиаполк. Правда, поначалу на боевые задания не посылали: то ли не верили в «сверхспособности», то ли берегли «инвалида» — не хотели рисковать ни машиной, ни пилотом. А он ждал своего часа, погрузившись как бывалый фронтовик в офицерскую жизнь. В великом противостоянии на Курской дуге многое решалось в небе. Советские истребители постепенно перехватывали инициативу у асов люфтваффе. Алексей Маресьев рвался в бой.
В НЕБЕ — МАРЕСЬЕВ!
Помог ему земляк, волгарь, командир эскадрильи Александр Числов, который видел, как страдал летчик без неба, предложил летать вместе. В паре они приняли участие в нескольких боях. Несмотря на протезы, напарник комэска тонко чувствовал машину, действовал решительно и профессионально. Молодым, никогда не валявшимся в госпиталях пилотам не грех было поучиться у этого «калеки».
6 июля 1943 года на глазах Числова он в неотразимом стиле подбил «мессер»: есть первая победа «на протезах»! Командир в тот день ликовал не меньше, чем сам Маресьев.
Самое жаркое в жизни Алексея Петровича сражение развернулось спустя две недели. Немцы все еще стремились хозяйничать в небе над Россией, сражались отчаянно. 20 июля во время воздушного боя наш герой спас жизни двух советских летчиков и сбил сразу два прикрывавших вражеские бомбардировщики «Фокке-Вульфа». Воздушная схватка вышла удивительной, незабываемой! Победителя награждали, благодарили, но в газетах о его подвигах писали с осторожностью, старались не указывать на увечья, дабы никто не пустил слух (прежде всего гитлеровская пропаганда) о том, что в Красной Армии уже и безногие воюют... С другой стороны, для многих летчиков, для сотен тысяч раненых, покалеченных войной он служил прекрасным примером. И это в конце концов оказалось важнее всего.
Капитан Маресьев стал помощником командира по воздушно-стрелковой службе 63-го гвардейского истребительного авиаполка. За годы войны совершил 86 боевых вылетов, сбил 11 немецких самолетов: четыре до ранения, семь — после. Однако статистика нам обо всем не расскажет, в том числе и о том, что Алексей Петрович являлся настоящим асом, что множество раз он выручал товарищей в поистине отчаянных ситуациях.
Маресьев уже носил Звезду Героя, когда в их эскадрилью заехал военкор «Правды» Борис Полевой. Гость заночевал вместе с летчиками и чуть за сердце не схватился, увидев, как перед сном один из них отстегнул от ног протезы. Журналист-писатель с ним познакомился и вскоре стал собирать о нем сведения, после чего предложил руководству очерк для газеты. Этой теме тогда не дали ход. По легенде, Сталин, прочитав о Маресьеве, сказал: «Еще не время». Однако Полевому дали понять: после войны его задумка будет чрезвычайно востребована. Так и вышло. Миллионы раненых, сотни тысяч калек нуждались тогда в подобном примере, чтобы не впасть в отчаяние, чтобы найти себя в мирной жизни.
«Повесть о настоящем человеке» переиздавалась ежегодно. Ее изучали в школах, причем не только в СССР, но и в Польше, Китае, Вьетнаме и еще в дюжине стран. Автор слегка изменил фамилию главного героя, тот стал Мересьевым. Книга — не документальная, нашлось в ней место и для литературного вымысла, но в основе произведения — подлинная судьба.
«МЕДНЫЕ ТРУБЫ»
Испытание славой бывает иногда труднее военного подвига. Воплощенный символ несгибаемого, бесстрашного, верного долгу советского человека, Алексей Маресьев говорил: «Воевали все! Сколько на свете таких людей, на которых Полевой не нашелся! Что вы из меня легенду делаете? Сумел я выжить, сумел полететь — и все!».
Ему не только была посвящена вошедшая в школьную программу книга. На лучших сценах страны шла опера Сергея Прокофьева «Повесть о настоящем человеке», с экранов не сходил фильм с Павлом Кадочниковым в главной роли. Кинокартину и оперный спектакль Алексей Петрович посетил, по большей части они ему понравились, особенно то, как музыканты имитировали шум авиационного двигателя. А с популярным киноартистом Маресьев даже сдружился. «Мы узнали друг друга издали. Я подошел к нему, крепче пожал руку и вдруг понял, что сильно волнуюсь. Он еще крепче пожал мою руку и почему-то сильно смутился. Мы вошли в мою комнату, молча сели, не очень смело поглядывая друг на друга», — вспоминал актер.
Прославленный герой использовал свою славу на то, чтобы помогать людям, прежде всего — фронтовикам и вдовам: добывал лекарства, коляски, протезы, находил талантливых и самоотверженных врачей, которые могли помочь участникам Великой Отечественной.
И соотечественники старались его всеми способами отблагодарить. Когда рабочие АЗЛК узнали, что для легендарного Маресьева выпускают «Москвич», они всю машину собрали вручную. Более того, отказались от премии за выполненную работу — это был подарок от чистого сердца. Кстати, за рулем того автомобиля знаменитый ветеран ездил несколько десятилетий. Принимая подарки, он смущался, поскольку гораздо больше любил дарить и служить людям. Палат белокаменных не нажил, довольствовался скромным достатком. Да и временем для сибаритства не располагал. Через одиннадцать лет после войны защитил диссертацию по истории (анализировал события, в которых участвовал), потом издал книгу — небольшую, но правдивую и серьезную. В наши дни ее, к сожалению, не переиздают, а ведь это — важный исторический документ.
«Повесть о настоящем человеке», ту самую, которая принесла ему всемирную славу, Алексей Маресьев никогда не читал. Летчики — люди с характером. И раз уж прославленный ветеран не хотел знакомиться с литературным двойником, уговаривать его было бесполезно. По той же причине он, изъездивший вдоль и поперек весь Советский Союз, не приезжал туда, где в 1942 году разбился и спасся, не видел обелисков и мемориалов, которые там ставили в его честь. Это не блажь, многие фронтовики не любили подробно вспоминать о своих поражениях и победах: сердца порой не выдерживали подобных воспоминаний.
Автору этих строк повезло лично общаться с Алексеем Петровичем. Встречи были замечательные, хоть и пришлись на трудное, неуютное время начала 1990-х. В те годы он тяжело переживал трагедию распада Советского Союза, был резко против гайдаровских «реформ», с болью говорил о развале армии, об очернении нашей истории... Запомнилась и его улыбка — открытая, заразительная, полная энергии. Навсегда осталось в памяти его рукопожатие — теплое, мощное, как бы приглашающее к дружескому, откровенному — без лицемерия и политеса — разговору. Он грустил, даже горевал, но не впадал в уныние, умел видеть свет в конце любого тоннеля и верил в возрождение страны, которую защищал.
Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Фото в слайдере — Семен Майстерман, ТАСС