Алексей КОЛЕНСКИЙ, Вологодская область

21.07.2022

Материал опубликован в №5 печатной версии газеты «Культура» от 26 мая 2022 года.

Все больше горожан стремится «вернуться на землю», но получается далеко не у всех. Тем более интересен успешный пример — на его поиски мы отправились в вологодскую Школу-мастерскую Александра Халова, где всех желающих обустроиться на своей земле научат дюжине ремесел, необходимых для счастливой жизни.

К югу от Грязовца, среди холмов и рощ, нас встречает аккуратная табличка «Мастерская Халова. Усадьба Михайло-Архангельское. Школа».

— Когда восстанавливал здание, говорил «это мой дом». Но местные жители упорно называли его школой, и оказались правы, — рассказывает «Культуре» сам хозяин. — В начале девяностых работал землеустроителем, знал весь район, лучше места нигде не нашел — искал-то дом под маленькую, аккуратненькую дачку, а Бог привел сюда — ни дороги, ни речки, ни электричества, ни телефона... и огромный запущенный дом — взглянув, понял: мое!

Ныне поместье выглядит обжитым. Усадьбу укрывают от ветра стройные ели, за ними — в центре Михайло-Архангельского — школьное здание 1907 года постройки. Когда-то здесь обучались триста ребят в две смены, а тридцать лет назад от терема оставались лишь стены... Но какие! Одноэтажный Г-образный корпус украшают двухметровые окна с наличниками, высота до конька крыши — восемь метров, общая площадь с учетом двухэтажной перепланировки — около четырехсот метров, кругом рассыпаны десятки построек: шведская пилорама, дровяники, псарня, фермы, конюшня, бани и пять новеньких срубов жилых домов.

Слева серебрится яблоневый сад и огород на две дюжины соток, с теплицами и пасекой. Каскад прудов. Огород устроен террасами, укрывающими посадки от северного ветра. Недостает лишь хозяйского дома (он возводится поодаль, на холме за укутавшими даль снегами). Центральное же, смыслообразующее здание мастерской является сложносочиненным дружелюбным пространством, несущим общественно-просветительскую нагрузку, как и было задумано 115 лет назад. Ранее эти угодья с развитым рыбным хозяйством, великолепным сыроделием принадлежали местному помещику из рода Гилленшмидтов, тоже кадровому военному.

Пространство школы интригует прихотливым зонированием: здание делится на мастерскую, покои мастера, и «представительскую часть» с уютной кухней-гостиной, каминным залом, кабинетом, спальнями. В отдельном крыле располагается спортзал с тренажерами, сыродельня, винный погреб. В одном из сохранившихся в первоначальном виде помещений Александр планирует восстановить школьный класс с оригинальными, представительными двустворчатыми дверями, партами, грифельной доской и печью. Отопительные устройства — отдельная песня: освоив ремесло, хозяин украсил хоромы дюжиной классических и современных очагов, и пламя в каждом — особенное...

— С 1991-го я прошел стандартный путь предпринимателя, начинал со столярки, брался за все — делал даже борта для грузовика. Потом мебель, художественные изделия, церковная утварь. От уровня заказчика многое зависит — состоятельные люди желали иметь прихотливые вещи, и я, например, смастерил стол с вращающейся серединой, без железных деталей. Сергею Лисовскому (откуда он про меня узнал?) сделал крышу на охотничий домик в Горках-10 с осиновой черепицей, двести квадратных метров. Насмотрелся там на многомиллионные коттеджи — это ужас: лепят из сырого дерева, через пару лет вкривь и вкось пойдет! Пришлось обучиться и печному делу — местный дед сказал: «Разбирай печь, что осталась, начистишь кирпичи и станем класть новую!» Это было правильно: пока возился — познал кирпич. Сейчас хорошего печного кирпича негде взять, и это проблема.

Так, от ремесла к ремеслу, постиг вселенский закон для мужчины: достигнув совершенства в одном деле, не зацикливайся, переходи к следующему.

Освоил огородничество, садоводство, птицеводство, животноводство, коневодство, пчеловодство, сыро- и виноделие, теперь профессионально занимаюсь лесоводством (высадил тридцать тысяч саженцев), племенной работой с русскими псовыми борзыми. Планирую пройти и гончарное ремесло. Раньше крестьянин, человек, живущий на земле и от земли, умел все, у меня также проявилась склонность все доводить до совершенства. В моем случае, конечно, сыграло роль и то, что по образованию военный математик-программист, системный аналитик.

— Сколько людей прошло через Мастерскую?

— Сотни... Кто-то приезжал на день, иные на три, один парень жил три месяца. Принцип обучения простой: нужно делать с мастером все то, что делает он, потом — сам. Каждый человек попадает сюда в нужный ему момент — кто-то учится класть печь, кто-то строить дом... Ученые и бизнесмены привозят сотрудников, преподаватели — студентов, воспитатели — детей, в том числе трудных ребят, и все находят что-то для себя. Без слова «Бог» тут не обойтись, а можно сказать и так: когда люди нуждаются в Новом, их приводит сюда сама жизнь.

Возвращаемся в дом, «представительская часть» напоминает светский салон — наполнена изящными вещами: картинами, авторской мебелью, книгами, скульптурой, музыкальными инструментами. Проводим вечер у разожженного камина — с игристым, с ароматнейшим калиновым вином десятилетней выдержки. Александр садится за фортепиано и исполняет несколько собственных романсов на стихи Блока и Рубцова.

Судьба Александра Сергеевича Халова больше смахивает на лихой бестселлер. В четырнадцать лет на первой Всесоюзной смене юных техников оказался в «Артеке», в пятнадцать — без экзаменов звали в физико-математический интернат при ЛГУ; в шестнадцать стал директором школьного кинотеатра и руководителем школьного ВИА; год спустя взялся за высшую математику, поступив на факультет АСУ высшего военно-инженерного училища в Ленинграде; в двадцать восемь становится первым секретарем РК ВЛКСМ и членом бюро обкома; в тридцать три постоянно живет «на деревне»; в пятьдесят шесть был в полушаге от инфаркта, через три года переплыл реку, по ширине равную Волге. Выпускник музыкальной школы легко-стремительно, несмотря на искалеченные пальцы, даже с закрытыми глазами играет на рояле; с завязанными глазами вслепую в цель, либо на звук метает ножи; успевает заниматься самообразованием и в своей Мастерской, как в школе, учить людей..

— Усадебная жизнь способствует самопознанию?

— Прежде всего — познанию Бога. Сначала я веру не принимал. Служил в ставке войск Дальнего Востока, был системщиком, собирал и анализировал информацию — в этой сфере многое делается на ощущениях. Потом, на «гражданке», сотрудничал с бизнесменами — там проще: если, скажем, положение облаков влияет на бизнес — будем учитывать и это влияние. Мистика? Да плевать, — решал мой бизнесмен, — хоть как назови, если от этого растет прибыль!

Что получилось: сначала я был воинствующим атеистом, потом колеблющимся и далее, как многие, как великие ученые, осознал, что понятие «Бог», Высшие Силы нужно вводить в свою жизнь, поскольку без него многие вещи не объясняются. Но я не имел веры, и тогда начались несчастья, затем пришел вещий сон; он пробил неверие, одновременно, укрепив в выборе пути. Я крестился и стал жить не для себя: я — Мастер, это мои статус и кредо, и занимаюсь не ремеслами и хозяйством, а мастерством, развитием ремесел, то есть — культурой; культивацией жизни на земле, и в центре всего музыка и литература.

— Когда написали первый рассказ?

— В тридцать один год, тогда же осознал: литература — не просто занятие, но крест и путь. Работа со словом — это профессиональная деятельность, которой нужно постоянно учиться. Читал классиков, достиг зрелости прозаика к пятидесяти двум годам... Жизнь в естественной природной среде резче проявляет качества человека, его внутреннюю нацеленность. Первый роман сочинил за токарным станком, но убрал «в стол». Спустя десять лет мы с великолепным редактором Алексеем Николаевым создали журнал «Вологодская литература», он опубликовал мои рассказы. Сейчас работаю над романом «Пал Иваныч» о сельской России девяностых годов, исследующим тему изменения сознания человека.

— Как влияет литературное творчество на повседневную жизнь?

— Когда у меня гостила вологодская, близкая нашим деревенщикам, поэтесса Ольга Фокина, она сказала: «Если бы не литература и музыка, вы бы ничего здесь не создали!» Губернские мастера больше меня преуспели в обработке древесины, и все они внимательно изучали мои изделия и даже заказывали их, а почему? Сами не могли придумать такие формы, сформированные понимание мировой культуры — от математики и программирования, музыки и литературы до архитектуры и живописи. Все культурные навыки равно необходимы для развития человечности: если человек не держал корову, не писал компьютерные программы, не смотрел киношедевры, не шиковал в ресторане, не благоговел в храме и лесу, не штудировал Монтеня или Толстого, он не имеет понимания существенной части земной человеческой жизни.

— Но она не бьется по частям...

— Именно, а человек, обделенный восприятием ее полноты, бьется — его душа страдает и погибает. У человека есть множество вселенских параметров, которые влияют на его бытие. Редко кто выбирает прямой жизненный путь, но каждого можно вывести на правильную дорогу, помочь обойти неприятности, тогда жизнь станет безболезненной, наполненной радостью и открытиями...

Когда мне было сорок четыре, после многих лет сидений у огня русской печи, работы с хлебом, вином, деревом, землей и людьми задумался: зачем живу? Долго размышлял, вспомнил библейскую притчу о талантах и по-земному определил «Хочу создать всеобъемлющую Мастерскую и узнать Бога». И как меня повело! Осторожнее надо быть со своими желаниями — они сбываются.

Важную роль в судьбе сыграло то, что я рос в районном центре, где еще не разорвана связь с природой, все угодья — речки, леса, поля — в велосипедной доступности. Даже такие небольшие города, как Вологда, ее уже лишены, а там, где теряется ощущение родной почвы, исчезает человечность; и речь не о морали, а оскудении свойств, качеств, умений.

— Отчего искажаются людские пути?

— Причин может быть масса, ведь у каждого своя судьба, но есть общие беды. Например, люди зациклены на деньгах. Они пашут по восемь-десять часов: работа-дом-работа, а отношения в рабочих коллективах безжизненные, цель — только заработок, других интересов нет, а душа просит леса, поля, своего дома, своего уголка земли... И коровы! Ее содержание приводит всю местность в порядок: вынужден ее кормить — значит пошел косить. Для удобрения навоз идеален. Но корова — это нечто гораздо большее, чем простая практичность, как и лошадь. Когда решал завести, спросил у пожилого соседа: «Что для тебя лошади?» И абсолютно материальный человек, не задумываясь, ответил: «Здоровье!» Весьма интересно с ними, тут держи ухо востро: они тебя каждый день испытывают на прочность и твердость — как бы играя, бывает, пинают — всегда точно рассчитывая силу и направление удара.

То же с городом — он так же своенравен, подобен эгрегору, облучающему окрестности концентрированной психической энергией. Даже небольшой областной город — минимум на тридцать километров. А у нас здесь чисто. Только трассу немного слышно по ночам: с одной стороны цивилизация близко, а с другой — на безопасном расстоянии.

— Школа-мастерская — затратное предприятие?

— Да, без меценатов никак — культура не может ставить целью прибыль! Я и сам выступаю в роли мецената, все ресурсы вкладываю в эту землю.

— Трудно было ужиться с местными?

— Невозможно. Полное отторжение. Даже спецкличку мне придумали.

Но в деревнях у всех есть прозвища, они хуже смолы — не отдерешь, и я всегда поражался их точности! Был, например, такой Шуруп — мужичок-с-ноготок, в чужие дела постоянно ввинчивался. Другой парень — Аскарида. За что назвали? Из армии пришел, захотел медицинскими познаниями блеснуть, вот и блеснул... Был Шатун. Этот, как выпьет, как медведь-шатун, шатался по окрестным деревням. Баба-Тыра: тягала все, что плохо лежит. Насмерть дралась, коли кто так назовет, но кличка так и не отлипла. Свое прозвище долго выяснял, оказалось: «Комсомолец». Почему? Сам дорогу строил, как Павка Корчагин, и пахал в одиночку для страны, как «Коммунист». Деревенские считали прозвище саркастическим, а я, когда узнал, гордился, но общий язык мы так и не нашли — первые годы даже до стрельбы доходило. Жить было... Весьма некомфортно. Не был бы военным — точно отсюда удрал.

— А какие неудачи вас посещали?

— Не смог испечь чисто ржаной хлеб. Современная ржаная мука не поднимается без добавления пшеницы, семенной фонд исконной русской ржи утрачен. Также мне не удалось добиться стандартных промышленных надоев, да этого и не требовалось. Тридцать тысяч литров от коровы — это какой-то бред! Шесть-семь тысяч в год, от 22 до 30 литров в день: вот что нормально. Один директор по секрету признался: у коров на фермах срок жизни — два с половиной отела, при том буренок там кормят силосом и комбикормами. Иначе не будет молока. И еще сыр. Очень затратное дело. Даже если платить сыроделу двадцать тысяч рублей в месяц, себестоимость килограмма выходит минимум 3800. И я перестал работать на продажу.

— Какое место в кругу ваших ремесел отводится лесоводству?

— Могу сказать: я теперь профессиональный лесовод. Вот уже второй десяток лет знаю Лес. Лес — божественное создание, это наш дом, пока он был, все жило в реках и на полях. Мы с другом прошли экспедициями весь центр и весь северо-запад России. Вдоль дорог еще стоят леса да посадки, за ними — мелколесье, выросшее на метровых и более пнях бывших девственных рощ. Это результат систематических государственных вырубок еще с царских времен. Настоящий лес поднимается от ста лет, только тогда он дает здоровые сильные семена. Такие рощи-семенники остались лишь в Архангельской области. Владимирская, Ивановская, Костромская, Ярославская, по сути, обезлесели. На Вологодчине мне известен единственный промхоз, веками занимающийся разумной эксплуатацией насаждений. Но кому этим заниматься? Если ехать в Рыбинск через Ярославскую область, никого не встретишь, мертвечина... насколько я привык к пустоте, но меня страх взял.

— Что делать?

— Возвращаться на землю и возрождать природу! Мой друг на свои средства высаживает миллионы деревьев по всей России, я же сажаю вблизи — мне нужно видеть, как поднимается лес. Развожу по науке: «ясли», «школа» — дубы, ели, кедры. С последними сложно — посадки объедают лоси, а с дубами все хорошо. Желуди собираю в старинных питерских парках.

— Какие еще беды угрожают природной экосистеме?

— У нашей русской природы, кроме всем известных двух бед, теперь новые четыре: борщевик, дятлы, дрозды и бобры. Первый заполонил уже все кругом и лезет, и лезет по всем округам. Вторые выколачивают пчел из ульев. Третьи налетают стаей и за минуты прибирают урожаи ягод, а если пугнуть, нападают на людей. Бобры расплодились, как крысы, и заболачивают, губят леса.

— Когда Школа-мастерская выйдет на проектную мощность?

— Она уже действует, и давно, просто раньше это не было осознано.

Если говорить об условиях и расширении, то жилье, мастерские, баня, ферма, конюшня почти готовы. Теперь в Мастерской сосредоточены многие умения и знания для жизни, и есть человек, который может их передать — от доения коровы до постройки дома, усадьбы или печи «под ключ», собаководства, сыроделия, соковарения и виноделия, до создания музыкальных и литературных произведений. Здесь реализуется Проект самодостаточной сельской территории, и пять-шесть постоянно живущих семей прокормят тридцать-сорок городских семей, решившихся обустроиться в нашем дачном поселке с рабочим названием «Свой уголок». Усадьба-Мастерская предоставит услуги и создаст условия по устройству земной жизни.

Когда-то Солженицын задавался «неразрешимым» риторическим вопросом «Как нам обустроить Россию?» Я уже был опытным сельским жителем, прошел горнила и тернии, прочитал, усмехнулся: «Да проще пареной репы, только из городского окна этого не увидеть... Как? Каждый пусть возьмет и обустроит один-два гектара, вот и обустроится вся Россия».

Фотографии и з архива Александра Халова.