Егор ХОЛМОГОРОВ

09.12.2014

Одно из проявлений исторического нашего беспамятства — полное отсутствие знакомства подавляющего большинства образованных читателей с русскими летописями. Между тем «Иоасафовская летопись», датированная первой четвертью XVI века, по своему содержанию и идеологическому заряду, бесспорно, достойна изучения ее в России, начиная со школы.

Как правило, чтению летописей в оригинале мешают два предрассудка. Во-первых, убежденность, что они трудны для понимания и написаны на недоступном языке. Хотя, на самом деле, к нему привыкаешь уже на второй странице, а потом просто невозможно оторваться: тексты же газетных передовиц и склоки в интернете сразу начинают казаться плоскими, ходульными и пустыми. Вторая трудность — уверенность большинства читателей в том, что летопись — это механическое соединение случайных событий, зафиксированных безэмоциональным наблюдателем. 

«Иоасафовская летопись», переизданная совсем недавно, наглядно опровергает этот предрассудок. Она была составлена примерно в 1522 году в канцелярии московских митрополитов. Ее придирчивым редактором, а скорее всего — инициатором и автором многих статей, был митрополит Даниил Рязанец. Игумен Волоколамского монастыря, преемник преп. Иосифа Волоцкого, Даниил был выдающимся писателем, проповедником и переводчиком, утонченным стилистом. 

Но митрополит Даниил предсказуемо стал жертвой «прогрессивной общественности» — его изображали как стяжателя, гонителя свободомыслящего Вассиана Патрикеева (прославившегося знаменитым русофобским афоризмом, что «все русские правила — это кривила»), как угодника перед государственной властью. Последнее умозаключают из того, что митрополит дал разрешение на второй брак Василия III и преследовал его противников, в частности Максима Грека. Между тем только это решение спасло Россию от тяжелейшего династического кризиса. В противном случае бездетность Василия III обрекла бы Россию на Смуту еще в середине XVI века: о взятии Казани, государственных реформах и прочих успехах можно было бы позабыть.

Одним из важнейших трудов митрополита Даниила и стала летопись, позднее получившая именование «Иоасафовской», которую по праву можно назвать «Историей возвышения русского государства». Эту книгу и следует воспринимать как историю, а не как механическую хронику несвязанных событий. Начинается она с Флорентийской унии между византийским христианством и папством: на страницах русской летописи появляется, таким образом, выдающийся борец за греческое православие — святитель Марк Эфесский, противодействующий предательству веры. Зато активным сторонником унии выступает другой грек — назначенный на Русь митрополит Исидор. Но все попытки ввести унию в Москве сталкиваются с твердым «нет» великого князя Василия Васильевича. 

Этот мотив — Русь как борьба за веру — остается у митрополита Даниила центральным на протяжении всего повествования. Вот новгородцы, взбунтовавшись против московского князя во главе со знаменитой Марфой Борецкой, не только политически пытаются перекинуться к Литве, но и церковно — ставить своего архиепископа у проуниатского киевского митрополита. И борьба Москвы за подчинение Новгорода приобретает под пером историка смысл религиозной войны с «латыной».

Вот сопровождающий Софью Ветхословец папский легат пытается торжественно войти в Москву, неся перед собой латинский крест. Митрополит Филипп I реагирует на это обращенной к Ивану III угрозой: «Он во врата граду, а яз, богомолец твой, другими враты из града». Изречение, которое будь мы внимательней к своей истории, могло бы попасть в список крылатых — как «Париж стоит мессы», только наоборот.

«Иоасафовская летопись» — это рассказ об объединении под рукой московских государей всех русских земель, причем особое внимание уделяется покорению Новгорода, о преодолении степной опасности — первых походах на Казань, стоянии на Угре, переходе от дружбы к вражде с Крымским ханством. Много места уделяется внутренней политике (не исключая и дворцовых интриг), посольствам и первым культурным контактам с Западной Европой, в частности — работе итальянских мастеров над московскими соборами и Кремлем, возведение которого описывается башня за башней. 

Мы видим, как через смуты времен правления Василия Темного (повесть о его жестоком ослеплении — одно из самых эмоциональных мест летописи) Россия переходит к утверждению величия государей Всея Руси при его отпрыске. И вот уже мятежный Новгород слышит от Ивана III сначала угрозу: «Мы же положив упование на Господа Бога и на прародителей наших великих князей Русских пошли есмя на вас за неисправление ваше», а затем изрекается и приговор независимости боярской республики: «Как есмы на Москве, так хотим быти на отчине своей в Великом Новгороде». 

Часто можно встретить противопоставление: мол, «феодально холопская азиатская Москва» захватила «буржуазный свободолюбивый европейский» Новгород. Нет ничего более далекого от историчности, чем этот предрассудок. Новгород если и был «вольным», то отнюдь не в смысле уважения к правам личности. Судебная власть Ивана III над Новгородом началась с расправы над боярами, которые занимались уличным бандитизмом и «наездами» на соседей.

А с другой стороны — Москва была городом, чьи жители исполнены духом древних греческих полисов, где в конечном счете именно народ говорил решающее слово. Роковой 1445 год. Под Суздалем в битве с казанскими татарами попадает в плен великий князь Василий Васильевич. Через неделю — страшный пожар Москвы. Казалось бы, Русская земля гибнет: из столицы уезжают княгиня, знатные бояре, затем купцы и богатые горожане. И тогда судьбу города берет в свои руки простонародье: «Гражане в великой тузе и волнении бяху, могущеи бо бежати оставши град, бежати хотяху, чернь же, совокупившеся, нача врата граднаа прежде делати, а хотящих из града бежати начаша имати и бити и ковати, а тако уставися волнение, но вси обще начаша град крепити».

В истории Западной Европы найдется не так уж много примеров, когда народ столь организованно, сурово и эффективно брался за спасение родного города. В русских же летописях таких эпизодов подлинной самоорганизации немало. И они как бы предрекают будущую роль ополчений в преодолении Смутного времени.

Что же касается «Европы» и «Азии», то летопись повествует именно о том, как усилиями итальянских мастеров Москва впитывала в себя все лучшее и самое передовое. А вот Новгород оказался комично-архаичен в своем слепом подражательстве. 

Невероятно поучителен эпизод 1456 года, когда московская рать во главе с выдающимися полководцами Федором Басенком и Иваном Стригой Оболенским наголову разгромила превосходящие силы новгородцев, закупивших тяжелые европейские доспехи и решивших поиграть в «рыцарей». «Вои же великого князя видевше крепкиа доспехи на новгородцех и начаша стрелами бити по конех их. Кони же их, яко возбеснеша, и начаша метатися под ними и с себе збивати их. Они же, не знающе того боа, яко омертвеша и руки им ослабеша, копиа же имяху долга и не можаху поднимати их тако, яко же есть обычаи ратным, но на землю испускающе их, а конем бьющимся под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могуще съдержати их. И сбыстся реченное пророческое слово над нами глаголюще: «Ложь конь во спасение, въ множестве силы своеа не спасется».

Доспехи-то новгородцы закупили, но драться в сомкнутом строю тяжелыми копьями не научились, более того, не умели толком и держать их, не позаботились также о защите коней. А потому были попросту постреляны меньшим числом московских «ватников». Однако тому, что действительно было актуально, Москва охотно и быстро училась. Аристотель Фиораванти был для Ивана III прежде всего не гламурным архитектором, но пушечным мастером и военным инженером.

Заканчивается этот увлекательный рассказ в каком-то смысле высшей точкой успехов Русского государства в первый период его становления — воссоединением Смоленска в ходе войны с Литвой. Событием, пятисотлетие которого мы как-то не заметили, хотя наши недоброжелатели среди украинских путчистов и белорусских (сами они себя воображают «литвинами») националистов громко праздновали незначительный успех Литвы под Оршей, который Смоленска ей все ж таки не возвратил. Именно войне за Смоленск посвящены заключительные страницы «Иоасафовской летописи», и это невольно делает ее юбилейным изданием. Прекрасным напоминанием каждому вдумчивому русскому читателю, что у нас была великая эпоха. И будет, думаю, еще не раз.