Книга Льва Данилкина, посвященная бывшему директору Пушкинского музея, спровоцировала бурные обсуждения в арт-сообществе.

Нечасто книга о директоре музея производит эффект разорвавшейся бомбы. Увесистый том Льва Данилкина «Палаццо Мадамы. Воображаемый музей Ирины Антоновой», выпущенный издательством «Альпина нон-фикшн», стал сенсацией этой осени, по крайней мере в среде музейщиков и поклонников ГМИИ им. А.С. Пушкина. И расколол лагерь надвое: одни пришли в ужас от посягательств Данилкина — автора прогремевших биографий Ленина, Гагарина и Проханова — на музейное «наше все»: Ирину Александровну Антонову, возглавлявшую Пушкинский на протяжении более полувека. Другие — числом явно меньше — остались в восторге от его необычного подхода. Книга мало похожа на типичную биографию: Данилкин не излагает факты в хронологическом порядке, а обращается к разным сторонам «феномена Антоновой», предварительно изучив архивные документы и записав глубинные интервью с ее коллегами и знакомыми.



Впрочем, арт-среду все это не убедило. Многих возмутил тот факт, что Данилкин — человек со стороны, лично не знал Ирину Александровну и даже никогда ее не видел. Да и знаком ли он был с ее выставками? Автор книги пишет об этом неопределенно, так что можно ответить на вопрос и «да», и «нет». Но если он не встречался с «Иринсанной» и, тем более, не общался в неформальной обстановке — что может рассказать о ней, кроме как повторить сплетни о невыносимом характере и перепадах настроения, приводивших в трепет ее подчиненных? Как известно, пнуть мертвого льва — легче легкого.


Лев Данилкин. Фото: Андрей Любимов/АГН «Москва»

В итоге соцсети заполнились гневными комментариями и заявлениями в духе «эта книга не будет продаваться ни в одном музейном магазине страны!». Въедливые искусствоведы обнаружили в тексте фактические ошибки: например, герой картины Дега «Виконт Лепик и его дочери пересекают площадь Согласия» вдруг поменял титул и превратился в графа. Сам Данилкин, похоже, стал парией в музейных кругах, хотя ознакомиться с его трудом многие комментаторы еще не успели: 500 с лишним страниц сложно одолеть в один присест. Позиция «не читал, но осуждаю» — как и оперирование словами «клевета» и «пасквиль» — выглядят до боли знакомыми. Но надо признать, что автор сам во многом спровоцировал подобную реакцию. Критиков прежде всего возмутило название «Палаццо Мадамы», звучащее по-панибратски. На самом деле — это отсылка к двум итальянским дворцам, расположенным в Риме и Турине: они названы «Паллацо Мадама» в честь проживавших в них когда-то знатных дам. Похоже, лишь единицы считали этот оммаж. Хотя вряд ли кто-то будет отрицать, что Пушкинский — с его неоклассическим зданием и величественной колоннадой — давно стал «Музеем Антоновой» и остается таковым до сих пор.


Фото: Евгения Новоженина/РИА Новости

В защиту Данилкина можно сказать, что он честно признался в предисловии: Антонову не знал, сам не искусствовед, прошу отнестись с пониманием. Впрочем, «взгляд чужака» пошел книге только на пользу. Трудно сказать, что получилось бы, если бы за труд взялся человек из окружения Ирины Александровны или просто из музейной среды. Истории известно немало примеров, когда автору в подобной ситуации не удавалось сохранить независимость. Тусовка съест и не подавится, если вдруг тронешь «священную корову» или просто скажешь что-нибудь неосторожное: творческие люди весьма обидчивы. Лев Данилкин — случайный гость в художественно-музейном мире, и это позволило ему сохранить дистанцию по отношению к героине повествования. И не удариться как в апологетику, так и безудержную критику.

Эта дистанция — одно из достоинств книги. И признак хорошо проделанной журналистской работы. Опытный журналист знает, что нельзя растворяться в собеседнике, как, впрочем, и хамить. Тот должен интересовать тебя, завораживать, притягивать — как нечто прекрасное или, наоборот, чудовищное, — но при этом оставаться отдельной единицей. Чтобы получился диалог, контакт двух личностей — автора и героя.


Ирина Антонова и Джереми Айронс/Фото: Антон Тушин/ТАСС

Данилкин своего отношения к Антоновой никак не высказывает. И в принципе не дает никому оценок. Разве что отмечает, что Михаил Пиотровский, которого он тоже интервьюировал для книги, произносит «музей слепков» с оттенком «брезгливого сострадания». Героиню книги автор препарирует тщательно и безжалостно, с холодной страстью ученого. Впрочем, Антонова тоже не обладала мягким характером — не была «добренькой», по собственным словам, и примеров тому в тексте море: от смотрительницы, уволенной за пару месяцев до пенсии, до сотрудников, получивших инфаркт после выволочки от директора. Ее непростому нраву, ставшему притчей во языцех, уделено немало страниц. Данилкин пишет о бешеном честолюбии, амбициозности, вспыльчивости, упрямстве Антоновой и даже о «вампиризме». Речь о том, что она, по словам ее коллег и знакомых, была «энергетическим вампиром», то есть «питалась» эмоциями окружавших ее людей. А еще — в принципе не считалась с чужими чувствами. Пример тому — ее игра в возможного преемника. Выбранную жертву Ирина Александровна окружала заботой и лаской, но где-то через полгода переставала оказывать знаки внимания, а потом и вовсе изживала из музея. Одним из пострадавших оказался, например, Михаил Каменский — впоследствии глава аукционного дома Sotheby’s в России, а в 1998-2002 годах — заместитель Антоновой. Он — наиболее «травмированный» из всех жертв, как пишет Данилкин, дает в книге весьма пространные комментарии.


Фото: Михаил Терещенко/ТАСС

Впрочем, если бы речь шла только о «токсичном» начальнике, читать текст было бы неинтересно. Подобные байки могут рассказать многие, работавшие в найме. Данилкина больше интересует другое — отношения художника и власти. Под художником он подразумевает Антонову, имея в виду ее особый дар — «проявлять» своим присутствием ценность произведений искусства, то есть создавать «магию Пушкинского». И неважно, насколько научно это понятие. В конце концов, есть сухие факты: при Антоновой музей вышел на новый, международный уровень — не имея, подобно Эрмитажу, роскошной коллекции. Она много лет перекраивала музей под себя, и то, что происходило в его стенах, было ее детищем, ее творением. Да и сама она была все-таки не циником, а, по мнению Данилкина, идеалистом, и, как положено настоящему творцу, — аскетом. Это имело свои минусы — например, она не стремилась повысить сотрудникам зарплату или выплатить щедрые премии, полагая, что их присутствие в Пушкинском — не работа, а служение искусству. Однако в целом ее позиция, как можно сделать вывод из книги, была именно идеалистической.


Владимир Астапкович/РИА Новости

Конечно, у этой истории было много «но», и Данилкин тоже о них пишет. Антонова с рождения принадлежала к советской элите, кругу избранных, и это, без сомнения, помогало ей удержаться у руля. Умела выстраивать взаимоотношения с властью и выжимать максимум из своего таланта переговорщика. И хотя в начале 90-х ей пришлось нелегко, сумела адаптироваться и в постсоветской России. Она пыталась соблюдать баланс — «и нашим и вашим» — и при этом неуклонно шла к своей цели: сделать из «музея слепков» признанную и уважаемую институцию, несмотря на ограниченность ресурсов. Многое ей действительно удалось — например, создание Музея личных коллекций. Но какие-то амбициозные задачи — покупка Рафаэля или строительство Музейного городка Норманом Фостером — так и остались мечтой. Властными отношениями оказалась пронизана вся ее жизнь: это касалось и контактов с высшим руководством, и ее работы в музее, где она царила безраздельно. Впрочем, была и другая, приватная сторона ее жизни — связанная с неизлечимой болезнью сына — и Данилкин касается ее аккуратно, без желтизны, подчеркивая, что не знает, можно ли считать эту трагедию ключом к ее личности. Однако в финале книги признает, что на вершине Антоновой, наверное, было очень одиноко. Другое дело, что это могло быть ее осознанным выбором. Впрочем, эти умозаключения уже остаются на совести читателя.