Дарья ЕФРЕМОВА

12.04.2017

В новом романе «Манарага» Владимир Сорокин размышляет о ценности настоящей, отпечатанной на бумаге литературы через модную кулинарную метафору. Книга у него не только элитарная «пища», но и метафизическая сущность, портал в мистическое двоемирие — всякий вкусивший запретного плода впадает в безумие.

Ритуальная магия в духе доавраамических культов: уничтоженные фолианты передают свою силу, а заодно и сюжетное фаталити их «съевшим». Так, заказавшие ужин на Булгакове вытворяют фортели в духе Бегемота и Коровьева, а холеные спутницы богатого немца, вкусившие «Идиота», плотоядно сверкают глазами, как Парфен Рогожин, и взбудораженно лопочут: «Сюзанна, ты чувствуешь запах ста тысяч, брошенных в огонь Настасьей Филипповной?», «Ах, в этой рыбе привкус безумия!». Хорошо знакомый сорокинскому читателю хронотоп — недалекое будущее с вживленными чипами и супергаджетами, мир, практически свободный от оков генетики: пластическая хирургия шагнула так далеко, что можно менять и рост, и цвет глаз, мало что мешает принимать зооморфные формы. Был бы триллер, постмодернистский «киберпанк», да еще и с аллюзиями на Брэдбери, если бы в истории о закосневшем обществе потребления («эпоха Гутенберга, завершившаяся полной победой электричества») не считывалась тонкая ирония сноба. 

«Бумажные дрова» полыхают весело и задорно, коленкоровые переплеты высекают аппетитную искру, «милая буржуазная публика» смеется и хлопает в ладоши — это ли не ответ «брадатым авгурам», еще в цветаевские времена пытавшимся сделать даже из самого живого, свободолюбивого поэта статую командора, не упрек ли начетницам-марьиваннам, сводящим противоречивые миры и антимиры русского романа к выхолощенным нравоучительным схемам, а душевные порывы, мысли и чувства героев — к занудным «образам»? Проглотить книгу, не прочитав, пробежать по диагонали, бесконечно упуская суть, — уж не лучше ли вдохнуть дымка корежащихся в огне страниц? — читается между строк в «Манараге».

«Всю классику и моя умная блоха знает наизусть: сюжет, биография автора со всеми подробностями, дата выхода», — говорит герой, шеф-по-вызову, повар с тремя звездами (book’n’griller) Геза Яснодворский. Сын гуманитария, внук стоматолога, правнук адвоката, праправнук раввина, он не сомневается — «только если ты любишь книгу по-настоящему, она отдаст свое тепло». 

Брэдбери «сжигал» книги на полном серьезе: с кровью и слезами. «451 градус по Фаренгейту» — антиутопия оруэлловского розлива. В «счастливом» обществе, где все только и делают, что развлекаются, библиоклазмы проводились из тех же соображений, которыми руководствовались епископы средневековых Соборов, бросавшие в огонь апокрифы, сочинения еретиков и талмуды. Нет книг, нет споров. Да и вообще, «кто знает, что может стать очередной мишенью хорошо начитанного человека» — учит молодого «пожарного» Гая Монтэга старший товарищ. Гай уходит в читающее подполье, чтобы сохранить остатки печатного слова для потомков. Светлый, успокоительный финал. 

У Сорокина книги любят — о них много говорят, их смакуют, в них «разбираются». Повар, сколотивший состояние на стейках и устрицах на русской классике, — по-своему художник. Ни за что не станет готовить на писателе второго ряда или северном детективе XXI века про «сто пятьдесят оттенков посредственности». Только штучный товар с буквами, набранными пальцами со свинцовых матриц, переплетами, хранящими следы кропотливой работы, с непередаваемым запахом: книга должна пахнуть, как оригинальная, неповторимая вещь. Book’n’griller — высокое искусство и сверхдоходный нелегальный бизнес. Во времена, когда печатаются только деньги, великие тексты не болтаются где-нибудь в Сети или в айклаудах, — осязаемые, предметные, они покоятся в закрытых хранилищах, и, разумеется, их не просто добыть. Впрочем, дивиденды от осетрины на Достоевском и куриных шеек на «Одесских рассказах» Бабеля в разы превышают стоимость самого экземпляра, так что повара-по-вызову — творческая элита, закрытая каста, не лишенная едкой профессиональной зависти и больших амбиций. 

«Художественная литература — дело хорошее, пора Кухне обратиться и к священным книгам», — размышляет гуру индустрии Анри, потрясая мощной дланью с вытатуированным на ней бородатым козлом с голубой розой в зубах. Начать лучше с древних текстов, к примеру, с зороастрийской «Авесты». Голландцы уже спроектировали под нее специальную печь. Скоро — открытие ресторана: джентльмены в смокингах, дамы в бриллиантах и живородящих соболях, мистические ритмы Древнего Востока. Этот разговор происходит в пещерах Манараги. Гора на Северном Урале в полторы тысячи метров высотой. Ущелье, оборудованное как премиум-отель (бассейн с горячими ключами, спальни, роскошная кухня, девочки-азиатки), становится порталом в иные миры, борхесовским Алефом. Здесь Геза видит свое будущее — вплоть до гроба с разложившимися останками, рассуждает о жизни и тлене, пытается что-то цитировать из классики, пьет, курит сигары, отчаивается, ползет на коленях к Льен и Тяу, поливая слезами юные чресла. Повар раздавлен. Высокому искусству суждено погибнуть, на смену book’n’griller идет общедоступный фастфуд на дешевой беллетристике. Вот и самому Яснодворскому приходилось обслуживать итало-трансильванскую мафиозную свадьбу, готовя на хоррорах и детективах XX века: «Азазель», «Умри тяжело», «Ребенок Розмари». Воодушевленный гонораром, унижения «большой художник» не заметил — об этом ему напомнила умная блоха, гаджет, настроенный на психоэмоциональный лад владельца и сообщающий о тех мыслях, которые человек хотел бы скрыть даже от себя. Трансильванцы повара избили: под глазом фонарь, шишки на голове, во рту привкус крови. Издержки профессии. Что, впрочем, уже неважно. Великие романы съедены, осталось довольствоваться мелочовкой. Грядет настоящий духовный голод, без книг нечего есть.

Фото на анонсе: ru-sorokin.livejournal.com