Верещагина отечественная художественная критика еще со времен Владимира Стасова, главного борца за народность искусства и идеолога передвижников, к которым Верещагин не имел отношения, вечно атрибутирует как вольнодумца, обличителя имперской колонизации, пацифиста, но при этом настоящего патриота.

Патриотом он был, без сомнения: участвовал в обороне Самаркандской крепости в 1868-м и был награжден офицерским Георгиевским крестом 4-й степени, получил тяжелое ранение в русско-турецкой войне в 1877-м, погиб на палубе взорванного японской миной броненосца «Петропавловск» в 1904-м.

Верещагин был отдан в восьмилетнем возрасте на воспитание в Царскосельский малолетний кадетский корпус, а закончил образование в петербургском Морском корпусе. Однако от карьеры морского офицера отказался, за что батюшка-дворянин лишил его финансовой поддержки. В Туркестан уехал «потому, что хотел узнать, что такое истинная война», и, состоя прапорщиком при генерал-губернаторе, принципиально носил штатскую одежду. Войну ненавидел, но, чтобы передать батальные впечатления на холсте, считал, что «нужно участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытывать голод, болезни, раны». И дальше в его дневниках еще страшнее: «Нужно не бояться жертвовать своей кровью, своим мясом, иначе картины мои будут «не то».

Картины же по большей части писались в Париже. Эскизы — да, под пулями. Вот как описывает мемуарист штурм Плевны в 1877-м: «Двадцать восьмого (августа) Скобелев повел войска на штурм. Бой был упорный и отчаянный. Кругом люди падали, как мухи. И посреди этого ада В.В. Верещагин, сидя на своей складной табуретке, набрасывал в альбом общую картину атаки. Много истинного мужества и спокойствия нужно было для этого!»

С таким же спокойствием Верещагин напишет в том же году «Скобелева под Шипкой» — на заднем плане генерал-триумфатор гарцует перед выстроенным войском, а на переднем — обмороженные трупы солдат. Самая знаменитая картина Верещагина, «Апофеоз войны» с пирамидой черепов, не столько аллегория, сколько, по словам художника, «сатира злая и нелицеприятная».

Эффект работ Верещагина — в странном сочетании отстраненности и публицистичности, гражданского пафоса и какого-то упоения видами отрубленных голов, искалеченных тел на фоне блистательно переданных восточных «экзотизмов». Он был обличителем ужасов войны, но и тем, кто понимал ее очистительную силу на уровне подсознания. Верещагин — милитарист-пацифист, что свойственно русской душе. Нет в мировом искусстве других картин, ратующих за мир во всем мире, после взгляда на которые рука в патриотическом порыве тянется к оружию.

Косные и тупые московские и петербургские меценаты (за исключением Павла Третьякова) отказывались покупать странные и будоражащие вещи Верещагина. Президент Академии художеств великий князь Владимир Александрович называл Верещагина «тронутым». В ответ художник публично отказался от звания профессора Академии, а несколько работ просто сжег. Душа его была слишком тонко устроена. Как и картины с их поразительным чувством света.