Анна ЧУЖКОВА

25.06.2014

28 июня исполняется 65 лет Александру Панкратову-Черному. В канун юбилея «Культура» встретилась с актером. Оставив в стороне комедийные роли, беседовали о поэзии и казачьих корнях.

культура: На Алтае, своей малой родине, бываете?
Панкратов-Черный: Каждый год. Я член попечительского совета фонда Василия Макаровича Шукшина и председатель попечительского совета фонда имени Михаила Евдокимова. Устраиваем чтения в Сростках. На родине Миши проводим фестиваль. В прошлом году навестил свою деревушку. Она на грани гибели. Хотя нынешнее наводнение не затронуло — далековато река. Молодежь разбежалась, старики вымерли. Грустно. Перед Новым годом скончался сводный брат Коля — единственная ниточка, которая связывала с родным краем. Тополь мой остался, на который я залезал в детстве — прятался от деда, точнее, от его вожжей. Он лихой казак был, порол меня как сидорову козу.

культура: За что?
Панкратов-Черный: За то, что стихи писал, а не учился лес валить, дрова колоть, сено косить, землю пахать. Даже скамеечка на этом тополе до сих пор цела. Я ее сделал, потому что иногда целый день приходилось сидеть, порой и на ночь там оставался. Терпеливый был старик, все ждал, когда спущусь... У нас даже электричества долго в деревне не было, жили старым укладом. Зато привозили кино.

культура: Тогда и стали мечтать об актерской профессии?
Панкратов-Черный: Да, подрос — в Горьковское училище сбежал. Потом во ВГИК поступил. Педагоги были душевные: помогали нам, делали шпаргалки, тайные метки на билетах. Болели за каждого студента. Я уже заканчивал третий курс и на одной репетиции разнервничался, швырнул не глядя ширму, едва не попал в своего профессора — Дзигана Ефима Львовича. Чуть не убил старика. Однокурсники меня готовили: «Ну все, подыскивай место. Тебя исключат. Скажут: нашелся сибирячок, бросать ширмы в легенду советского кинематографа!» Уже вел переговоры с Анатолием Васильевичем Эфросом, чтобы пойти в театр на Малой Бронной или на его режиссерский курс в ГИТИС. После экзаменов вызывают на кафедру. Ефим Львович, покуривая трубочку, говорит: «Друг Панкратыч! После твоей выходки я подумал и, пользуясь своими связями...» Я про себя: «Ну все! С этими связями мне не видать ни ГИТИСа, ни Бронной, ни вообще Москвы». Поджилки трясутся, а Дзиган продолжает: «...выхлопотал тебе путевочку, подлец, в санаторий ЦК «Вороново». Лечи нервы, мерзавец!»

культура: Помните, как первые стихи написали?
Панкратов-Черный: У нас в деревне был Ванька Сидоров, матерщинник. Частушки сочинял. А одна девочка мне на переменках в парту пирожки подкладывала — подкармливала. Он подглядел, подлец, что я к ней неравнодушен, и на грудке (это такой холм был за деревней, где по весне снег раньше всего таял, мы любили там собираться ребятишками) Ванька спел про меня частушку-нескладушку: 

Ты родился под мостом,
На тебя куры ср...ли,
От того ты не растешь,
Гнида конопатый. 

При Лидке-то Лысьевой! Вся деревня хохотала. Я разозлился, схватил какое-то дубье, и за ним. А он длинный мотыль был — не догнал. Злой пришел домой, сел и написал пасквиль. Читать не буду — нецензурный. Собрал все неприличности, которые слышал от деревенских мужиков. И на следующий день на грудке прочитал с выражением, как в школе учили. Потом уже Ванька с дубьем гонял меня. 

Слух пошел по деревне, мол, Шурка сочинил стих. Бабушка моя, Аннушка, прознала: «Ну-ка, Санка, прочитай». Я глаза потупил: «Бабушка, нельзя, там неприлично...» Отругала меня, откостерила, как у нас на Алтае говорят. И после этого я стал писать добрые стихи, но грустные. В душе мало веселья.

культура: И сейчас пишете?
Панкратов-Черный: Не переставая. Как говорил покойный Эдик Володарский: «Сашка Панкратов написал больше, чем прочитал». Года три назад в Петербурге вышла моя книга, подарочное издание, на дорогущей бумаге, — «Хочу сказать». Составитель — Марина Арсеньевна Тарковская. И я удостоился премии Ксении Блаженной — очень горжусь. Сейчас предложили переиздать в более дешевом варианте. Два тома, надеюсь, к осени выйдут. Уже готовлю следующую книгу лирики, там снова многое будет о России, трагическое. 

культура: Прочтете что-нибудь из последнего? 
Панкратов-Черный: Мало помню наизусть. Горжусь, что мои строки звучали, когда открывался Храм Христа Спасителя. Патриарх Алексий II назвал стих молитвой и утвердил, чтобы он исполнялся при освящении. Слова положила на музыку Луиза Хмельницкая, Кобзон прекрасно исполнил. Владимир Минин дирижировал хором, Федосеев — оркестром. Жалко, что мама не дождалась...

культура: «Половину жизни прожил — Оглянулся, подытожил...» Вспоминаете свои строки перед юбилеем?
Панкратов-Черный: Нет, итоги не подвожу — Господь итожит.

культура: Расскажите про казачьи корни. 
Панкратов-Черный: Род древний был, чуть ли не от Ермака. Четыре поколения служили в охране царей. Дедушка при Зимнем дворце в карауле состоял. Отвечал за безопасность на «золотой» лестнице, по которой дипломаты поднимались на прием к государю императору. И жил недалеко — сейчас эта улица снова называется Миллионной. 

Самое интересное, дед еще в 1927-м хотел эмигрировать через Харбин. Но в Новониколаевске, то есть Новосибирске, был арестован и сослан на Алтай. Сыновья его служили в Белой армии — кто у Колчака, кто у Врангеля, кто у Деникина. Оставшиеся в живых отсидели по двадцать лет. Дядя Терентий — в хорошей компании, вместе со Жженовым Георгием Степановичем в Магадане. 

культура: Следите за ситуацией на Украине?
Панкратов-Черный: Я лет десять — пятнадцать назад читал в Вашингтонском университете лекции по русской литературе. Зал битком. Думал сначала, дети эмигрантов. Слушали великолепно, расспрашивали о Гумилеве. А потом за обедом разговорились с местным профессором, выпили по рюмочке. Спрашиваю: «Неужели здесь такое внимание уделяют русскому языку?» Он в ответ, не моргнув глазом: «А как же? Ведь Россия — будущий плацдарм для Соединенных Штатов». Это меня потрясло. Рюмочка была уже в душе, чуть по роже не ударил! А теперь вижу по Украине: профессор не зря вякнул.