Дарья ЕФРЕМОВА

15.06.2016

18 июня исполняется 80 лет со дня смерти Максима Горького, ницшеанца и коммуниста, богостроителя и толстовца, одного из самых ярких русских классиков XX века. О живой и отточенной прозе, невероятной литературной карьере, романтизме и образе советского человека «Культура» поговорила с писателем Сергеем Шаргуновым. 

культура: Можно ли утверждать, что Алексей Максимович недооцененный современностью автор? Ведь на волне негатива ко всему советскому его просто перестали читать.
Шаргунов: Да, и это досадное упущение. В какой-то момент о писателях начали судить так: был в оппозиции к власти, значит, хороший, талантливый, нет —  конъюнктурный, бездарный. Горький — очень крупный русский художник. Еще до революции популярность Алексея Максимовича не знала границ. Его книги переводили на десятки языков, их расхватывали по обе стороны океана. Литератор, вышедший из народа, он умел рассказать о сложной, страшной и прекрасной русской жизни, как никто другой. 

культура: Он стал знаменитым после публикации «Фомы Гордеева». Какие его вещи Вам наиболее интересны? 
Шаргунов: Я бы отметил произведения из цикла «По Руси», в частности «Рождение человека», трилогию «Детство», «В людях», «Мои университеты». Эта пронзительная автобиография написана простым и ярким языком. И, конечно, «Жизнь Клима Самгина». Анастасия Ивановна Цветаева писала, что, когда Горький создавал эту эпопею, он не открывал ни книг, ни газет: боялся сбить стиль. Не бесспорная, но по-горьковски отточенная серия картин: бытовые зарисовки, общественная жизнь. История человека, далекого от людских стай. В нем много авторского: Самгин смотрит на все глазами художника. С другой стороны, отчасти малодушный герой со своим жалким пафосом не вполне близок писателю. Такая отстраненность не случайна: без нее не удалось бы показать разнообразие и смутность тогдашнего времени — накануне революции. 

культура: Это незаконченное произведение, уходящее многоточием. А Вам не кажется, что «Жизнь Клима Самгина» не могла быть дописана по метафизическим причинам, как гоголевские «Мертвые души»?
Шаргунов: Здесь есть своя правота, хотя и в незавершенном виде роман неплох: в нем кроется глубина истории, ее сложность и странность. 

культура: Горький, на Ваш взгляд, соцреалист или модернист, эдакий русский Кнут Гамсун? Можно ли говорить о традиции, в которой он существовал, учителях?   
Шаргунов: Алексей Максимович — автор авангардный, тем не менее все народничество в русской литературе, интерес к простому человеку, сочувствие бедным — его почва. Кроме того, не надо забывать, что он находился в ряду писателей толстовского круга: Чехов, Бунин, Леонид Андреев. Эти побеги, идущие в разные стороны, от одного — толстовского — ствола: отсюда интерес к реальной жизни, краскам, образам, характерам. Понятно, что эти писатели по-разному относились друг к другу, иногда и соперничали. Наиболее откровенно это прозвучало у Ивана Бунина, подозревавшего Горького в наигранности, стилизаторстве. Мол, корчит из себя человека из толпы: нарочитое волжское оканье, приукрашенная биография. 

культура: Но это было не так?
Шаргунов: Как вспоминали внучки писателя, Марфа Максимовна и Дарья Максимовна (когда-то я делал с ними интервью), дед постоянно рассказывал им про бурлаков, разбойников, мещан, распоясавшихся волжских купцов. Ни доли вымысла: все эти ужасы и прекрасные порывы он не придумывал — видел. И там, где Горький пишет о себе, он наиболее силен. Говоря об этом ярком и незаслуженно забытом прозаике, нельзя не упомянуть и о его непростой судьбе. В том числе и посмертной. Как справедливо заметили внучки, при жизни у нас могут превозносить до небес, а потом втоптать в землю. Так произошло и с Горьким — то, что демонтировали и не вернули на место памятник, установленный у Белорусского вокзала, показательно. 

культура: Возможно, сыграла роль его невероятная карьера. Только что был разнорабочим, а потом раз — и великий писатель. Гостиная в нижегородском доме, где собирался весь цвет, «горьковская академия», дружба с Лениным и Сталиным, школа на Капри, Ходасевич в секретарях. Кажется, Италия окончательно доконала репутацию писателя — Алексея Максимовича стали обвинять в неискренности.
Шаргунов: Вот уж совершенно безосновательно. В своих устремлениях он мог быть близоруким или даже незрячим, но всегда оставался предельно честным. Ницшеанец, разделявший представления о сверхчеловеке, Горький верил в возможность подчинить силы мира, мечтал об укрощении природных стихий. Бредил идеей о повороте рек, чтобы в холодных краях люди могли лучше питаться. Все на полном серьезе. В быту бывший грузчик и бурлак был убежденным аскетом, ярым противником всякого, как он полагал, «мещанства» и того же требовал от близких. Однажды, увидев на одной из внучек дорогое платье, пришел в неистовство, приказал немедленно снять и отправить в детский дом. Другой случай: маленькую Дарью кормили манной кашей, а она ее не любила и выбрасывала в камин. В конце концов там завелись мыши, дед обо всем узнал и очень рассердился. Тряс ее за плечи, кричал, что где-то ребята голодают, а она едой кидается. В этом был весь Горький.

культура: Что такое успешный писатель, по-Вашему: это сумма текстов или сумма поступков, складывающихся в литературную судьбу? 
Шаргунов: Скорее, биографии и языка. Босяк, ставший известным автором, такой Мартин Иден, не придуманный жизненный материал, образная речь. Горький фанатично стремился к справедливости, вот и на Капри поехал, чтобы примирить представителей оппозиционных течений в русле богостроительства, все еще продолжавших спор, положенный Махом и Авенариусом. Сторонники левого крыла считали, что мир существует только в сознании и воображении человека, Ленин с этим спорил, в частности разразился известным текстом «Материализм и эмпириокритицизм». 

Горьковская жажда справедливости зачастую играла с ним злую шутку, оборачивалась страхом народа, как это было в «Несвоевременных мыслях». Она же заставляла его идти на компромиссы, как во времена Беломорканала, когда Алексей Максимович курировал известную книгу, воспевавшую стройку. В сборнике, кстати,  отметились многие, в частности Михаил Зощенко с главой «История одной перековки», от которой никогда не отказывался. Горькому казалось, что он живет в эпоху больших перемен, происходит перекройка мира в лучшую сторону, а значит, худшее надо выжигать каленым железом. Им двигало  стремление все усовершенствовать, он искренне негодовал против хулиганов и алкоголиков, пагубно влиявших на молодежь. Пастернак по этому поводу заметил: он не понимает, что его обличительные слова «превращаются в грохот грузовиков».

культура: Версию о том, что Горького убили, разделяете? 
Шаргунов: Нет-нет. Думаю, его подкосила потеря любимого сына. Не мог справиться с горем: стал отрешенным, странным. Сразу после похорон надел пальто Максима и так и не снимал его до самой своей кончины. Сидел у костра, подолгу смотрел на пламя. В мае 36-го, после посещения могилы сына, сильно простудился, заболел. Он ведь давно страдал туберкулезом и на тот момент был уже в очень нехорошем состоянии. Смерть писателя стала трагическим событием для советских людей и поводом для подозрений. Считали, что и его, и Максима Пешкова убрали по приказу Троцкого. На протяжении долгого времени поддерживалась версия, что Горького истребили враги народа. В годы перестройки заговорили, что его Сталин конфетами отравил. Но, как сказали внучки, Горький сладкого не ел. А вот Марфу и Дарью Иосиф Виссарионович угощал, но, как видите, все обошлось благополучно. 

культура: Как Сталин к нему относился?
Шаргунов: Считал крупнейшим советским прозаиком. Ему хотелось, чтобы Горький написал о нем, как в свое время о Ленине. Помните знаменитый текст: «Ленин, внешне, весь в словах, как рыба в чешуе». По инициативе Сталина Горький возглавил Союз писателей, провел первый съезд в 1934-м году. Туда приехали многие европейские литераторы: Луи Арагон, Мартин Андерсен-Нексё, Жан-Ришар Блок, Андре Мальро, Рафаэль Альберти. Вообще, советское государство чествовало Горького, жаждало, чтобы он вернулся из Италии. Сам Алексей Максимович желал участвовать во всех событиях, вел огромную переписку, читал невероятное количество газет, пытался реагировать. 

культура: Удалось ли ему сформировать образ советского человека? Его вещи  довольно мрачные, уж точно не энциклопедия русской жизни...
Шаргунов: Есть же еще «Песня о Буревестнике». Кто-то над ней смеется, я тоже не фанат стихов Горького. Но это история преодоления, силы, в ней особенно ярко проявилось его мировоззрение — вера в человеческое величие, страх слепой природы. Алексею Максимовичу казалось, что есть инерция косности, обессмысливающая и обездвиживающая, влекущая скаредность и мещанство, и эту инерцию живая личность способна преодолеть.  Пингвин, что «робко прячет тело жирное в утесах», и в оппозиции к нему — Данко, вырвавший сердце, чтобы освещать людям путь. В этом весь горьковский пафос, позволявший ему оправдывать насилие. В этом весь XX век, время утопий, одним из пророков которого он стал. Поэтому я думаю, что возвращение Горького как сложной, противоречивой личности нам совершенно необходимо. И оно уже происходит на наших глазах. 

культура: Он создал соцреализм, но были ли у него последователи? Вообще, возможно ли быть учеником Горького? 
Шаргунов: Можно и нужно. Современные писатели, считающие себя реалистами, а это и Прилепин, и Сенчин, все, кто обращается к жизни с ее свинцовыми мерзостями, гущей народа, надеждами, отчаянием, — таковыми и являются.