Константин МАЦАН

13.09.2013

Мне всегда казалось, что люди, принимавшие сан или уходившие в монахи в первые годы советской власти, должны были обладать какой-то особой внутренней силой и железобетонной неколебимой верой. Ведь «скорректировать» их представления о жизни не смог даже бушевавший вокруг общественно-политический шторм.

Историки традиционно определяют хронологические рамки «красного террора» как 1917–1923 годы. Внутри этих дат начинается пастырский путь будущего священномученика Григория (Лебедева). В монахи он уходит в 1919-м — ему 41 год. Событие, если вглядеться, удивительное: родился в семье священника, блистал как талантливый ученик в Коломенском духовном училище и в семинарии, затем окончил Казанскую духовную академию — одну из трех «топовых», как сказали бы сегодня, духовных школ страны того времени, потом преподавал в Симбирске и в Москве. Словом, с самого рождения будущий владыка шел путем, напрямую связанным с жизнью Церкви, и все же священническое призвание он почувствует только к сорока годам — когда новые власти уже признали духовенство «классовым врагом».

Путь от простого монаха до архимандрита священномученик Григорий прошел в московском Свято-Даниловом монастыре, а в 1923 году был переведен в Петроград — как викарный (помогающий) епископ и наместник Свято-Троицкой Александро-Невской лавры. К тому моменту большевики уже запустили движение обновленчества: предполагалось, что священники-обновленцы, облагодетельствованные советской властью, не признающие патриарха и выступающие за радикальный слом существующих церковных правил, спровоцируют раскол, и Церковь падет сама. Но обновленческое движение встретило внутрицерковное сопротивление. В Петрограде и Александро-Невской лавре одним из противостоящих обновленчеству священнослужителей стал епископ Григорий.

Позднее, в 1927-м, владыка не принял лояльную советской власти Декларацию митрополита Сергия (Страгородского). Будущий священномученик не разорвал церковного общения со священноначалием, но попросил освободить себя от служения наместником Лавры и епископом Шлиссельбургским, так пояснив свое решение: «Четыре с половиной года пребывания на служении здесь, четыре с половиной года почти сплошных страданий, выучили меня ходить и определяться только состоянием по совести перед Лицем Божиим. И теперь моя совесть спокойна. Пусть меня судит Господь».

Надо сказать, что Декларация 1927 года разделила тогда церковных людей на три стихийных течения: одни полностью поддержали митрополита Сергия; другие встали в оппозицию, отказавшись видеть в нем законного главу Русской церкви; третьи посчитали саму Декларацию ошибкой, прервав личное общение с митрополитом Сергием, но не перестали поминать его за богослужениями. По-своему «объединить» эти группы смогли только большевики: на краю расстрельных рвов с одинаковой регулярностью, иногда буквально в одном ряду, оказывались представители всех трех течений.

Священномученика Григория расстреляли 17 сентября 1937 года по решению «тройки» УНКВД города Кашин, где владыка после отъезда из Петрограда вел тихую, почти затворническую жизнь, занимаясь богословием. Кроткого архипастыря обвинили — ни много ни мало — в создании некой «фашистско-монархической организации».

До нас дошли проповеди и письма священномученика Григория. В одном из них есть слова: «Путь за Христом есть крест, есть непрерывный подвиг, есть безжалостное насилие над собой... Вывод будет один: не ищи от жизни роз, покоя, благодушного довольства и наслаждения. Христианство — подвиг... Всегда будет труд, напряженное принуждение себя, слезы и воздыхания... А потому полюби спасительную скорбь. Она — неизбежный путь к Богу, через нее очищение».