Жертвы мысли безрассудной

История полна броских и далеко не всегда адекватных реальности стереотипов: красивые парадные портреты, благородные лица, по-бунтарски неистовый или по-гусарски игривый блеск в очах... 190 лет назад они подняли мятеж. Главные действующие лица в итоге пошли на эшафот, персонажи второго плана отправились в Сибирь, на каторгу или получили наказания помягче. Мы с советских времен привыкли поклоняться этим людям. О том же, что скрывалось за их декларациями, лозунгами и действиями, прежде не задумывались. 

Декабристы — их образы окутаны романтической дымкой. Мечтатели, освободители порабощенных, спасители обездоленных, люди чести, пострадавшие за правое дело, самоотверженные борцы, прочно ассоциированные с пушкинскими строками: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья»... А стоило ли во все это верить?

Отбросим пристрастия. На какое-то время забудем душещипательно-лирический фильм с той самой «звездой» в заглавии. Поразмыслим: а стало бы благом, если бы тогда, в декабре 1825 года, «революционеры» праздновали победу?.. Или нет, для начала все-таки прикинем: а могли ли они победить?

Многие авторитеты прежних эпох не без уверенности отвечали: могли, почему бы и нет. Но далее в рассуждениях следовал ряд непременных условий-допущений. Главное, пожалуй, такое: «если бы декабристы были более организованны, решительны». То есть не мешкали б на Сенатской, а смяли бы шеренгу правительственных войск, захватили бы Зимний, Петропавловскую крепость. Заключили под стражу сановников, генералов, царскую семью... Впрочем, относительно последней у них были иные, более радикальные, прямо-таки зловещие намерения. 

Мысли о цареубийстве их буквально обуревали. Так, князь Федор Шаховской был готов собственноручно лишить жизни самодержца российского. Другой декабрист, Николай Оржицкий, тоже жаждал расправы, но уже не с одним властителем, а со всем царствующим домом. Причем всех — императора и великих князей — хотел вздернуть на одной виселице. Детей как будто во всеуслышание не поминал, ну а в мыслях?..

Великое множество народа разных сословий стояло на Сенатской и вокруг нее в тот морозный день. Симпатии толпы были на стороне бунтовщиков. Люди шумели, свистели. Камни и поленья бросали не только в царскую свиту, но и в самого монарха. 

Если бы декабристы кинули призывный клич, то толпа, скорее всего, рванула бы им на выручку. Но те лишь дышали лихорадочно, нервно вышагивали и судорожно оглядывались — не скачет ли князь Сергей Трубецкой? Напрасно — назначенный диктатором, он им так и не стал. Не решился, струсил? Бог весть. Однако от суда, как и его товарищи, не ушел. 

Арестовали Трубецкого вечером, когда все было кончено. Отвезли в Зимний дворец. Николай I вышел к нему и в негодовании, указывая на лоб декабриста, прокричал: «Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь Трубецкой! Как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью! Ваша участь будет ужасная!»

Словно эхо царских слов, чуть позже прозвучало осуждение со стороны поэта Василия Жуковского: «Какая сволочь! Вот имена этого сброда. Чего хотела эта шайка разбойников? Главные и умнейшие Якубович и Оболенский, все прочее мелкая дрянь. Бестужевы 4, Одуевский, Панов, два Кюхельбекера, Граве, Глебов, Горский, Рылеев...»

В сумерках всем известного из истории декабрьского вечера растаяли иллюзии людей, замахнувшихся на самодержавную власть. При этом не ударивших по ней, как было задумано первоначально, со всего маху. Отчего? Только ли из-за нехватки сил у восставших? Да, этих самых сил было значительно меньше, чем у царя. Но ведь знали декабристы, на какую крайность шли. Похоже, недоставало им не только солдат, ружей, пушек, но и решимости, смекалки, храбрости. 

При полном параде появился на площади в разгар событий Михаил Милорадович, военный генерал-губернатор, ученик Александра Суворова, герой Отечественной войны 1812 года. В многочисленных битвах граф счастливо избегал увечий, но на Сенатской Евгений Оболенский ударил его штыком, а Петр Каховский выстрелил в него в упор. Последняя рана оказалась смертельной. Какова причина этого убийства? Слепая ярость? Нелепо... 

Колебание декабристов в тот явно не задавшийся для них день с каждым часом становилось все более очевидным. К царю посреди мятежа вдруг явился с повинной Александр Якубович: «Государь, я был увлечен несчастною минутою. Теперь узнаю свой долг и пришел покориться...» Ответ Николая был краток: «Если так, то возвратись к бунтовщикам и убеди их своим примером».

Якубович ушел, но вскоре вернулся с известием, что уговоры не имели успеха. Государь хотел послать его снова, но тот ответил, что пойдет, однако назад не явится, ибо, несомненно, будет убит. Товарищам этот на удивление непоследовательный парламентер сдаться почему-то не посоветовал. Напротив, просил держаться решительно. Вскоре его одолела мигрень, и он исчез с Сенатской площади. Но потом снова объявился, раздираемый противоречивыми чувствами и страхом. Хотя воякой доселе слыл отчаянным, даже ордена Святого Владимира был удостоен. 

Декабристы тем временем все чего-то ждали, переминались с ноги на ногу. Царь Николай, гордый, суровый и на тот момент особенно яростный, решил ускорить развязку. Артиллеристы выкатили пушки, дали залпы по неприятельскому каре: первый — холостой, после — картечью. Сначала выпалили выше голов мятежных солдат, по простолюдинам на крышах здания Сената и соседних домов. Восставшие ответили нестройным ружейным огнем. Новый, на сей раз убийственный залп расстроил их ряды. Немедленно последовал еще один, повергший в бегство.

К ночи с восстанием было покончено.

«По прекращении артиллерийского огня император Николай Павлович повелел обер-полицмейстеру генералу Шульгину, чтобы трупы были убраны к утру, — писал историк Николай Шильдер на основании документов Третьего отделения. — К сожалению, исполнители распорядились самым бесчеловечным образом. В ночь на Неве от Исаакиевского моста до Академии художеств и далее к стороне от Васильевского острова сделано было множество прорубей, в которые опустили не только трупы, но, как утверждали, и многих раненых, лишенных возможности спастись от ожидавшей их участи».

Царь проявил известную жестокость, подавляя мятеж. Но как иначе он мог ответить тем, кто посягнул на государственные устои? Восставшие грозили ввергнуть Россию в хаос, залить кровью.

Когда декабристам пришлось держать ответ, с них спала дерзость. Лица бледнели, с запекшихся губ слетали мольбы о пощаде. Трубецкой на первом же допросе рухнул на колени. Лицо Каховского залилось слезами безысходности и покорности. Оболенский объяснял свой поступок наивно до неприличия — он-де не желал герою Отечества зла, но споткнулся, пытаясь «отстранить ружьем» лошадь Милорадовича. Павел Пестель, руководитель Южного общества, говорил на следствии без остановки, выдавая всех, кого мог вспомнить. 

Да, вот еще что: Пестель оказался единственным, кому, кроме политических обвинений, предъявили уголовные. Выяснилось, что полковник был нечист на руку, «имел обыкновение удерживать у себя как солдатские, так и офицерские деньги».

Куда катится яблоко от яблони, известно. В «Былом и думах» Александр Герцен рассказывал об отце вожака «южных» инсургентов: «Генерал-губернатор Западной Сибири Иван Борисович Пестель завел открытый, систематический грабеж во всем крае, отрезанном его лазутчиками от России. Ни одно письмо не переходило границы нераспечатанным. И горе человеку, который осмелился бы написать что-нибудь о пестелевских способах управления».

Многие декабристы на допросах лгали, изворачивались — картина, прямо скажем, неприглядная. 

Не добились мятежники своего. А если бы достигли успеха, то как бы им распорядились? На сей счет можно лишь предполагать. Да, помыслы их были во многом как будто чисты — отмена крепостничества, гражданские свободы et cetera. Но это общие цели. Что же касается частностей, то они выглядят по здравом размышлении куда важнее и показательнее.

В «Русской правде», програм­мном документе декабристов, Пестель писал, что столицей России должен стать Нижний Новгород, переименованный во Владимир. «Нынешний же город Владимир может быть назван Клязминым, стоя на реке Клязме». Зачем? Такой вопрос возникает перманентно. 

Высшая законодательная власть, по замыслу автора, должна принадлежать однопалатному Народному вече, где призваны заседать полтысячи человек. А власть исполнительную Пестель отдавал Державной думе, в которой насчитывалось бы всего пять душ. 

Далее он мыслит вполне по-большевистски. Нет, еще более радикально. Все проживающие в стране этносы должны быть слиты в один русский народ. Цыгане обязаны либо принять православие, либо выселяться за пределы империи. «Буйные» кавказские племена надлежит переселить «в глубь России», предварительно раздробив на малые части.

Если «Россия не выгоняет Евреев, то тем более не должны они ставить себя в неприязненное отношение к Християнам». А можно увидеть в этой программе и такое: иноверцев — два миллиона — надлежит собрать в колонны, с вещами и отправить под конвоем для учреждения «отдельнаго Государства, в какой-либо части Малой Азии». Что-то до боли знакомое, не так ли?

«Русская правда» Пестеля — вещь многостраничная, написанная сухим, тяжелым, далеким от жизненных реалий языком. Тем не менее, нелишне привести еще одну цитату: «Узнавать, как располагают свои поступки частные люди: образуются ли тайные и вредные общества, готовятся ли бунты, делаются ли вооружения частными людьми противозаконным образом во вред обществу, распространяются ли соблазн и учение, противные законам и вере, появляются ли новые расколы и, наконец, происходят ли запрещенные собрания и всякого рода разврат». 

О чем речь? О тайной полиции, названной «высшим благочинием». А как же свободы? Верно, забыл о них господин полковник.

«Какова его цель? — пытался понять издатель и беллетрист Николай Греч. — Сколько я могу судить, личная, своекорыстная. Он хотел произвесть суматоху и, пользуясь ею, завладеть верховной властью в замышляемой сумасбродами республике. Достигнув верховной власти, Пестель сделался бы жесточайшим деспотом».

Один из известных дипломатов того времени утверждал, что, разгромив восстание декабристов, Николай I спас не только Россию, но и Европу: «Революция здесь была бы ужасна. Вопрос не в замене одного Императора другим, но переворот всего социального строя, от которого вся Европа покрылась бы развалинами».

Новый царь был вовсе не чужд своемыслия, либерализма. Однако восстание на Сенатской площади, вероятно, перевернуло его сознание. Ему пришлось вспомнить злодейски задушенного бунтовщиками отца, представить, в какую бездну могла ввергнуться держава. Император замкнулся в себе, душа его стала намного черствее. Опасаясь новых вспышек насилия, Николай I создал Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии. Отныне все неблагонадежные, смутьяны оказывались под бдительным надзором. 

Ну а декабристы... Судья им Бог. И — в какой-то мере — русский поэт Федор Тютчев:

«Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил, —
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил.

Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена —
И ваша память от потомства,
Как труп в земле, схоронена.

О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!

Едва, дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула —
И не осталось и следов».

Точка зрения

Иосиф ЛИНДЕР, глава Международной контртеррористической тренинговой ассоциации, доктор юридических наук, эксперт и автор книг по истории спецслужб России

Восстание декабристов пришлось на то время, когда против нашей державы очень активно интриговали и британцы, и французы, и турки, и целый ряд немецких курфюрстов, и австрийская корона. 

События, произошедшие на Сенатской площади, а также в местах дислокации «южан», явили собой лишь видимую часть айсберга — то, что разведчики называют «активными мероприятиями». До того практически вся верхушка Северного и Южного обществ интенсивно контактировала с руководителями польских антироссийских организаций. Те, в свою очередь, получали всемерную поддержку от влиятельных европейских структур. В Вене, Дрездене, под Штутгартом, в других городах и местечках Старого Света польские инсургенты, а также их русские «соратники» проходили инструктажи, организованные правительствами западных государств.

Несостоявшийся диктатор, князь Сергей Трубецкой, когда почувствовал, что запахло жареным, что заговор обречен на неминуемое фиаско, прятался у свояка, австрийского посланника. И в доме последнего, и там, где постоянно жил сам Трубецкой, в предшествующий период проходили всевозможные тайные встречи, в том числе с представителями английской миссии. Что обсуждалось? Вопрос, надо полагать, риторический. 

Об этих контактах Александру I в свое время регулярно докладывали — и знаменитый Александр Бенкендорф, и другие компетентные лица. К сожалению, на эти доклады и донесения император должным образом не реагировал. Будучи сам однажды замешанным в заговоре против государя, он, судя по всему, не чувствовал за собой морального права жестко пресекать подобные вещи (у него много лет стоял перед глазами образ злодейски убитого отца, по-видимому, парализуя волю, способность решительно действовать против «таких же, как он сам, вольтерьянцев»).

Что касается англичан, французов, австрийцев и прочих заклятых друзей, то все они вполне закономерно преследовали цель ослабить Российскую империю, способствовать появлению на ее троне — вслед за Александром I — человека легко управляемого, более удобного для Запада, нежели, допустим, Николай Павлович.

Не менее тесными были связи заговорщиков с западными «братьями» и по масонской линии. Масонство тогда было чрезвычайно модным. Однако надо понимать, что в моменты непосредственных боевых спецопераций влияние этого фактора минимально. Он активно используется на начальном этапе подготовки восстания — при стратегическом планировании, в период рекрутирования новых членов тайных обществ с их последующей политико-пропагандистской обработкой, задействования системы опознавания «свой — чужой», развития особо доверительных отношений. 

Российские «вольные каменщики» тесно контактировали и с английскими, и с итальянскими, и с австрийскими ложами. В том же, что касалось самого заговора и его кульминации, гораздо более важную роль играли спецслужбы дворов, опытные, хорошо обученные военные профессионалы, мастера «искусства плаща и кинжала». То есть не те, кто умел красиво говорить, а люди, не боявшиеся крови, способные принимать быстрые решения, да к тому же имевшие солидное дипломатическое прикрытие.

Декабристы хотели не только (а может быть, и «не столько») решить важные политические задачи. Руководствовались и чисто утилитарными мотивами, стремились за счет смены власти в России, например, списать собственные долги. Многие из них за годы, предшествующие восстанию, по нескольку раз закладывали-перезакладывали свои имения. Уверения советских историографов в том, что заговорщики действовали исключительно ради коренных, революционных социальных преобразований в стране, — миф.

Если бы этот мятеж завершился для его устроителей удачей, страна захлебнулась бы в такой крови, что эксцессы Великой французской революции показались бы детскими шалостями.