Страсти по Саломе

12 февраля 1861 года в доме на Дворцовой площади Санкт-Петербурга родилась девочка, которой была суждена удивительная судьба. Собеседница Тургенева и Толстого, Ибсена и Гамсуна, Шницлера и Гофмансталя, она стала живой иконой Европы — прообразом ницшевского Заратустры, Пигмалионом для Райнера Марии Рильке, Галатеей для Зигмунда Фрейда, роковой сердцеедкой Лулу, вдохновившей Франка Ведекинда на пьесу «Ящик Пандоры». Белокурая дама с тигриным взором, звезда литературных салонов Лу Андреас Саломе. 

Идиллия

Луиза была последним, шестым ребенком почтенной четы балтийских немцев — 57-летнего инспектора русской армии, генерала, действительного тайного советника Густава фон Саломе и 38-летней Луизы (в девичестве — Вильм), наследницы владельцев «сахарной империи». 

Жили на широкую ногу: балы, пикники, семейные праздники... Все проносилось мимо Лели. Единственная девочка в семье, она долго не верила, что отражение в зеркале принадлежит именно ей. Гуляя в Летнем саду, шепталась с цветами. Распахнутый мир был духовным продолжением внутреннего — гораздо ближе, чем «человеческое, слишком человеческое». Как-то, вернувшись с прогулки, на вопрос мамы: «Что ты видела?» — чудачка начала удивительный рассказ... Прерванный возмущенным писком подруги: «Но ты же лжешь!» Наказанная Леля запомнила, что взрослым не следует говорить больше, чем они способны услышать. Это был день рождения души. Все, что испытала, узнала или о чем догадалась, Луиза начала пересказывать Богу в вечерних молитвах, начинавшихся со слов: «Как Тебе известно...» 

Духовная идиллия длилась до шести лет. Однажды малышка поинтересовалась у Создателя: «А что Ты об этом думаешь?» И удивилась, не услышав ответа. «Наверное, Бог ушел по делам», — решила Леля, ни капли не огорчившись: Он не мог уйти далеко... Так родилось религиозное «чувство, которое уже никогда не исчезало — чувство беспредельной солидарности со всем сущим».

Бунт

В доме говорили по-французски и по-немецки. При этом папа Густав был большим патриотом России, гордился юношеской дружбой с Лермонтовым. А также — дворянством, пожалованным за усмирение польского восстания 1830 года. Он пошел навстречу дочке, категорически не желавшей посещать уроки Петершуле (немецкой гимназии): «Школьное принуждение тебе ни к чему». И оказался прав — ненасытная жажда самообразования, окрылявшая Луизу всю жизнь, определила ее судьбу. 

Отец и братья обожали девочку, не могли отказать ей ни в чем. Не наказали и тогда, когда она швырнула на пол семейную икону, заявив, что не будет ходить в церковь, потому что Бога нет — иначе как он мог допустить смерть ее любимой кошки? 

В самом деле — «как же»? Спустя пару лет это объяснил ей домашний учитель детей Александра II, голландский пастор Хендрик Гийо. Плененный красотой и непосредственностью 17-летней прихожанки, втайне от всех этот модный проповедник познакомил ее с идеями Канта, Спинозы, Кьеркегора, Шопенгауэра, подарил короткое имя «Лу» и... попросил у недавно овдовевшей госпожи Саломе руку и сердце дочери. 

Обе Луизы были шокированы — Гийо был женат, воспитывал собственных дочерей немногим младше избранницы, но упорно не желал «расстаться с этим ребенком»... В общем, когда не помышлявшая о браке Луиза пожелала получить высшее образование за границей, Саломе-старшая не нашла, что возразить. 

Прекрасное далеко

Поступив в Цюрихский университет, «ребенок» погрузился в изучение догматики и философии. Но этого было мало — на самом деле девушку интересовало лишь самопознание, генезис религиозного чувства, ставшего сквозным мотивом ее дальнейших исследований, в том числе прославившего фон Саломе философского бестселлера «Эротика». 

В 1881-м, в поисках «этого неуловимого чувства», Лу переезжает в Рим и становится звездой салона писательницы-феминистки Мальвиды фон Майзенбуг. Статная красавица стала там «русской сенсацией». Почему? Позже ответ попробует сформулировать Фрейд. По его мнению, простодушие и ясность ума сочетались в ней с даром моментально схватывать и подробно описывать самые сложные вещи. 

Познакомившись у Мальвиды с философом-позитивистом Паулем Рэ, а позже — с его другом Фридрихом Ницше, Лу отвергла быстро последовавшие разговоры о браке. Предложила нечто более экстравагантное — жизнь втроем. Светский монастырь, основанный во имя «Идеальной дружбы» и имевший в уставе единственный обет: вето на сексуальную близость. 

Сказано — сделано. К великому огорчению фон Майзенбуг, мечтавшей подыскать Фридриху достойную партию и превратить Лу в икону эмансипации, трио обосновалось в Париже. 

Ницше переживал трудные времена. Оставив кафедру из-за приступов невыносимых головных болей, сочинял афоризмы, сверхусилием воли собранные в букет «Веселой науки». Неразговорчивый, сторонившийся людей мыслитель встретил то, о чем и не мечтал, чуткого друга, который воплощал при этом «чудесный, искушающий, губительный идеал». Ту единственную и невероятно опасную игрушку для настоящего мужчины. Ариадну, заставляющую забыть о выходе из лабиринта собственного «я». 

Заратустра

Работа в «монастыре» спорилась: Фридрих, Пауль и Лу много писали, обсуждали, спорили, путешествовали. Саломе порой сочиняла вызывавшие восторг афоризмы, но повестку дня задавал Ницше. «Я никогда не забуду тех часов, когда он открывал мне свои мысли; он поверял мне их, как если бы это была тайна, в которой невыразимо трудно сознаться, он говорил вполголоса с выражением глубокого ужаса на лице. И в самом деле, жизнь для него была сплошным страданием: убеждение в ужасной достоверности «вечного возвращения» доставляло ему неизъяснимые мучения», — сообщала Лу, посвятившая своему ментору лаконичный гимн «Молитва жизни», к которому адресат немедленно дописал партитуру. Лу не осталась в долгу: общение с ней вдохновило главный философский роман ХХ века. 

Много позже Саломе сформулирует кредо друга в эссе «Фридрих Ницше в зеркале его творчества»: «Перемены воззрений, склонность к метаморфозам лежат в самой глубине философии Ницше и как бы образуют лейтмотив его системы познания. «Мы бы не дали себя сжечь за свои убеждения, — сказано в «Страннике и его тени», — мы не настолько уверены в них. Но, быть может, мы пошли бы на костер за свободу иметь мнения и иметь право менять их». 

Именно эта свобода им и не давалась. Лу писала о Фридрихе: «Однажды он сказал мне с изумлением: «Я думаю, единственная разница между нами — в возрасте». Только потому, что мы такие одинаковые, он так бурно реагирует на различия между нами — или на то, что кажется ему различиями. Вот почему он выглядит таким расстроенным. Если два человека такие разные, как ты и я, — они довольны уже тем, что нашли точку соприкосновения. Но когда они такие одинаковые, как Ницше и я, они страдают от своих различий». 

В 1884 году по инициативе Лу они расстались. Итогом их драматического разрыва станет «Так говорил Заратустра». Рэ, также получив отставку, подастся из позитивистов в доктора. Через пять лет Фридрих сойдет с ума, до последних дней проклиная коварную русскую дьяволицу. Пауль, ставший врачом для бедных, погибнет, сорвавшись со скалы в начале нового века, и в этом «самоубийстве» молва обвинит Лу. 

Неравный брак и новый друг

Неожиданно в 26 лет Лу вышла замуж за 41-летнего профессора Берлинского университета Фридриха Карла Андреаса — чудака-лингвиста германо-армяно-малайских кровей. В брачном договоре неизменный пункт: «no sex». Целомудренный союз, несмотря на абсолютную откровенность сторон и неоднократные попытки самоубийства супруга, продлится до его смерти.

Нимало не тяготясь «узами брака», Лу много путешествовала, прославилась как литератор — издала книги исследований творчества Ницше и Ибсена, автобиографический роман «Рут».  

Лишь в 30 лет Лу познала физическую сторону любви — в объятиях немецкого политика, марксиста Георга Ледебура. Короткая связь не стала для нее откровением, подкарауливающим за углом. 

«...Ищу я ту, которая раскачает колокола и невидимые веревки возьмет в свои руки», — писал начинающий поэт Рене Мария Рильке в апреле 1897 года — за месяц до встречи с Саломе. Получив на следующий день после знакомства письмо, Лу с удивлением узнает почерк автора анонимных стихов, вот уже месяц как приходивших на ее адрес. Теперь влюбленный юноша атаковал откровенными лирическими излияниями: «Моя весна, я хочу видеть мир через Тебя, потому что тогда я буду видеть не мир, а Тебя, Тебя, Тебя!» 

И пока ни капли не веря в то, что их автор — гений, она не устояла перед напором рвавшихся из души строк. 

Россия

Рильке прекрасно понимал, что еще не обрел собственный голос. Свою творческую задачу он видел в модернистском свете — как непосредственный перенос бытия в поэзию — целиком, без зазоров, в бесконечном акте теплообмена. Дабы увидеть вещи в свете Творца, надлежало освободить их от повседневного рабства, обустроить в поэтической речи, очищенной от эмоциональной шелухи. 

Разглядев в ребячливом, страстном, застенчивом Рене дар смирения и мужественного самопожертвования, Лу «усыновила» 22-летнее дитя, не отступавшее от нее ни на шаг. В двойственном положении сына и возлюбленного таилась боль, которая была вознаграждена пробудившимся голосом. Райнер благодарно посвящал этой музе все свои стихи. 

Под влиянием Лу Рильке упорно учит русский язык, зачитывается Пушкиным, Лермонтовым, Достоевским. Их неудержимо тянет в Россию — к народу «развившему в себе талант абстрактного Богопознания до уровня гениальности». Чтобы оплатить путешествие, фон Саломе публикует дюжину рассказов и более двух десятков статей. 

Первого июня 1900 года на перроне Курского вокзала со случайными попутчиками знакомится десятилетний Борис Пастернак — в будущем он станет одним из лучших переводчиков Рильке. Пара сходит в Ясной Поляне... Затем восхищается Киевом, путешествует по Волге. Лу, никогда не ездившая дальше Санкт-Петербурга, покорена впервые открывшимися ей просторами. Рильке навсегда останется предан этой земле, которую назовет своей Родиной: «То, что Россия — моя отчизна, это факт, принадлежащий к той великой и тайной благодати, которая позволяет мне жить, но мои попытки добраться туда посредством путешествий, книг и людей заканчиваются ничем и являются, скорее, отступлением, а не приближением. Мои усилия — словно передвижение улитки, но, однако, случаются минуты, когда эта несказанно далекая цель повторяется во мне, будто в близком зеркале». 

Вернувшись из путешествия, они расстанутся. Рильке переведет Лермонтова и Чехова, напишет удивительные «Рассказы о Господе Боге», прославится как величайший германоязычный поэт ХХ века и до последних дней будет переписываться с Саломе.

«...Мы стали супругами раньше, чем друзьями, а сдружились не по выбору, а повинуясь узам заключенного в неведомых глубинах брака. Это не две нашедшие друг друга половины, а тот случай, когда целое с трепетом узнает себя в другом целом. Нам суждено было стать братом и сестрой, но еще в те мифические времена, когда инцест не превратился в грех...» — напишет Лу Райнеру, отошедшему в иной мир в 1926 году. 

Она переживет его на 10 лет, станет любимой ученицей Фрейда, опубликует более сотни психоаналитических статей. В главной из них разберется, наконец, с зеркалами, в которых не умела видеть свое лицо, обращенное к людям. Ключом к пониманию идей Саломе станет образ Нарцисса (противопоставленного Эдипу): Нарцисс смотрит не в зеркало, а в родник и, пораженный, созерцает не себя, а свое дивное единство со всей видимой природой. Ее последние слова: «Я всю жизнь только работала. Интересно, зачем?»

Возможно, затем, чтобы поверить жизнью и судьбой максиму Тита Ливия: «Дружеские связи должны быть бессмертными, не дружеские — смертными».