Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

22.10.2024

Как архитектура конструктивизма повлияла на девелоперов и что не так с современным благоустройством — в интервью «Культуре».

Эдуард Кубенский хорошо известен за пределами Екатеринбурга: архитектор, куратор, художник, общественный деятель, руководитель издательства Tatlin, выпускающего книги, посвященные искусству, дизайну и архитектуре. А еще — специалист по архитектуре авангарда Екатеринбурга, настаивающий на ее особом статусе. «Культура» побеседовала с Кубенским о трансформации наших представлений о комфорте, о будущем городов и о том, почему в конструктивизме больше человека, чем Бога.

— Вы живете в Екатеринбурге с его знаменитой конструктивистской архитектурой, ставшей частью бренда города — при том, что конструктивизм есть также в Москве, Петербурге, Новосибирске.

— «Таких, как вы, убивать надо!» — сказала мне одна женщина в Екатеринбурге после того, как в одном своем выступлении я сказал, что не люблю конструктивизм. Когда я произношу подобные слова, я пытаюсь как-то разгневать конструктивистского бога, чтобы в тот момент, когда он придет за мной, наконец-то увидеть его истинное лицо и полюбить. Но такая позиция нравится не всем в моем родном городе: с такой позицией я там сегодня аутсайдер. По отношению к архитектуре конструктивизма в Екатеринбурге у меня есть специальный термин «ЕКонструктивизм», который определяет его отличие от архитектуры этого периода в других городах и объясняет устои, по которым живет современный Екатеринбург. Дело в том, что нынешний Екатеринбург не имеет никакого отношения к конструктивизму, так как тот зародился и умер в городе, который на тот момент назывался Свердловск. Но парадоксальным образом все, к чему мы сегодня прикасаемся в Екатеринбурге, имеет прямое отношение к конструктивизму, даже храм, который хотели поставить на воде.

В конструктивизме больше человека, чем Бога. Именно он подарил нам всем многие привычные вещи: ванную, туалет, электричество. В целом это было требование времени. Можно вспомнить Вальтера Гропиуса, основоположника школы Bauhaus, спроектировавшего поселок Вайсенхоф в Германии. Гропиус предусмотрел в домах газовые плиты, хотя ему говорили, что он сошел с ума — разве может быть у каждого газовая плита. А он отвечал: поживем — увидим. И оказался прав: это стало частью наших повседневных представлений о комфорте. Сейчас все нацелено на удовлетворение наших потребностей. Но если мы заглянем в монографии, посвященные творчеству великих архитекторов прошлого — Казакова, Воронихина, Баженова, — то заметим интересную деталь. Сначала идут проекты храмов: например, Казанского, если говорить о Воронихине. А потом — дворцов, больниц и в конце концов жилых домов. В наши дни я как издатель сталкиваюсь с противоположной тенденцией: сначала архитекторы показывают жилые комплексы, потом — торговые центры, театры, стадионы, если у них есть такие, и только в конце — храмы, так, на всякий случай, вдруг будет заказ от священнослужителей. На мой взгляд, это ненормальная ситуация, и причины, как мне кажется, во многом кроются в достижениях конструктивизма.

— И все-таки конструктивисты занимались важными вещами — например, боролись с туберкулезом: в частности, большие окна решали проблему инсоляции.

— Это действительно было необходимо. Но мне не совсем нравится то, что проектируют современные архитекторы, а именно гигантские «человейники», появившиеся на окраинах крупных городов. Я, конечно, понимаю, что решение о строительстве «человейников» принимают не архитекторы, а скорее их заказчики. Но, во-первых, многие из современных архитекторов прямо называют себя последователями конструктивизма, а во-вторых, они направо и налево говорят о том, что они наподобие Бога строят мир и якобы знают, как его устроить. Однако, в отличие от зданий, созданных их предшественниками-конструктивистами, их постройки иногда превращаются в 200-300-метровые башни, как Москва-Сити. Ими можно любоваться издалека, но когда заходишь внутрь квартала, по коже пробегает холодок — словно ты сталкиваешься с чем-то нечеловеческим. Конструктивисты пытались приблизиться к человеку, а здесь все ровно наоборот. И вообще: слово «благоустройство», которое сегодня часто употребляют, предполагает устройство блага. А у нас все превращается в плитку, и когда я ее вижу, испытываю совсем не благостные чувства. Уже семь лет я живу за городом, где хожу по траве, разговариваю с ежиками, наблюдаю за белками, шуршу листвой под ногами — и никакой плитки. Периодически наблюдаю, как еж топает к соседям через мой участок: навещает живущую там ежиху, и плевать он хотел на кадастровый план. Фыркает на меня — мол, ты вообще здесь временный житель, а наша ежиная семья жила до тебя и будет жить после тебя. Еж свободнее человека, который придумал для себя границы, заборы, ключи, видеонаблюдение и считает, что все это ему принадлежит.

Когда я оказываюсь в Ясной Поляне или Болдине, то ощущаю себя не просто в природной среде, а в вечности: на эти же самые березы смотрели Лев Николаевич Толстой и Александр Сергеевич Пушкин. В городе же мы попадаем в пространство «измов»: конструктивизм, неоклассицизм, постмодернизм и так далее. То есть в среду — противоречивую, спорную, конфликтную — и значит некомфортную. Начинаем спорить, ругаться друг с другом: одним нравится конструктивизм, другие его не любят, того и гляди поубивают друг друга.

Я редко проектирую — только для себя, иногда для друзей или благотворительных организаций, и стараюсь делать это бесплатно и только так, как хочу я. Архитектурой невозможно заниматься, если целью являются деньги. И вообще я искренне верю: если можешь не строить, лучше не строить.

Мне нравятся руины. Возможно, в скором времени потребность в городах вообще исчезнет. Какой-нибудь Илон Маск воплотит в жизнь проект спутникового интернета, доступ в Сеть появится даже в дремучем лесу, и туда можно будет с помощью дрона заказать бургер, несмотря на полное отсутствие дорог. А если мы научимся телепортироваться, достаточно будет нажать на кнопку и оказаться, например, в Сенегале. Так что города естественным образом превратятся в руины: люди вернутся в лес. Причем постараются поселиться так, чтобы рядом не было соседей. Тогда, наверное, и архитекторы будут не нужны, поскольку дома в лесу некому показывать — нет необходимости печатать их в журналах, и тщеславие отойдет на второй план. Не судите строго, это всего лишь фантазии архитектора-неудачника…

— Многие сейчас говорят о деревянной архитектуре.

— Считается, что в ней скрыта некая российская идентичность, хотя деревянной архитектуры достаточно в Японии, Канаде, скандинавских странах. Архитекторы любят повторять, что дерево — «живой» материал, с ним постоянно происходят трансформации. И даже будучи «мертвым» и уложенным в стену, оно все равно остается «живым». Если честно, я считаю, что любой материал «живой»: по крайней мере, после долгого времени эксплуатации даже металл «устает».

Мне кажется, вызов XXI века — вернуть Бога в архитектуру. Это не означает, что мы все должны воцерковиться и строить только храмы. Я вижу путь к Богу через понятие красоты. Витрувий говорил о трех законах архитектуры — пользе, прочности и красоте. Понятие красоты можно рассматривать, например, через пропорции архитектуры. Однажды я выступал в закрытом клубе девелоперов Екатеринбурга и сказал: «Вы пишете на билбордах «двушка по цене однушки», «трешка» и так далее. Эти слова меня оскорбляют. Я понимаю, что у вас куча денег, в гаражах — десяток дорогущих авто, но я, может быть, полжизни копил деньги на первый ипотечный взнос на так называемую «двушку», а остальную сумму взял в кредит, который буду выплачивать следующие 30 лет. И, наверное, умру в этой несчастной двушке и, получается, там же встречусь с Богом. И вот Он спустится в мою несчастную двушку, за которую я с трудом выплатил кредит, и скажет: «Че за фигня такая, Эдик. Так ты готовился встретить Меня? Я вообще-то Бог, привык жить на облаках, а твоя двушка даже издалека не похожа на облако!»

И посоветовал я девелоперам писать в рекламе: «Двухкомнатная квартира, в которой не стыдно встретиться с Богом» и добавил: «как минимум на пол-ляма можно цену поднять». И в какой-то момент заметил, что слова «однушка», «двушка» стали исчезать в моем родном городе, но вскоре снова появились.

В итальянском языке есть слово domus, обозначающее одновременно «храм» и «дом». Люди должны строить свой дом по образу и подобию храма — как человек создан по образу и подобию Божьему. Храм — это не какой-нибудь нужник, в нем не сходишь в туалет: он, в первую очередь, является вместилищем духа, и дух этот неземной красоты, дарящий всем нам в первую очередь душевный комфорт, а не очередной обновленный тротуар. Красота — единственное, что определяет статус памятника архитектуры. Посмотрите сами — египетские пирамиды, Афинский акрополь, Казанский собор, Эйфелева башня — много там функций? Да их меньше, чем в той самой «двушке». Я не к тому, что в двушке должны исчезнуть кухня и туалет, однако нужно проектировать дома и квартиры как модель мироздания, как это и делалось всегда в храмах. Важен не стиль, а человек. Я убежден, что благоустройство на Земле было сделано еще до нашего появления: слово комфорт упоминается в Библии в связи Богом, дарящим душевное спокойствие, а не как очередной проект «комфортной городской среды». Город априори некомфортен, он всегда будет занят своим улучшением, при этом будет становиться только хуже.

Известный немецкий архитектор Мис ван дер Роэ однажды сказал: «Никогда не говорите с заказчиком об архитектуре. Говорите с ним о его детях». В молодости я думал, что он таким образом пытался выявить функциональную начинку дома. Однако он сказал эти слова в зрелом возрасте, когда мог с закрытыми глазами нарисовать дом и хорошо знал, что нужно человеку. На самом деле он как бы пытался увидеть Человека — увидеть Бога, узнать Его и спроектировать ему Храм. А в «человейниках» нет ничего человеческого — только строительный объем. Или — как написано на сайте одного из застройщиков — «помещение»: словно это гроб, куда тебя помещают, а не квартира.

— Но вам все-таки удалось перебраться из двушки в деревянный дом?

— Да, по-другому я не мог. Когда меня спрашивают, где я живу, отвечаю — в лесу, а в Екатеринбург приезжаю на работу. В моей глуши есть интернет, и я могу работать удаленно, но иногда все-таки нужно общаться с людьми. Хотя офис нашего издательства находится на краю города, и я даже не бываю в центре: проезжаю через спальный район. Конечно, молодым семьям нужны детские сады, школы, больницы, и, когда я состарюсь, мне тоже, наверное, потребуется больница. А пока гораздо больше комфорта я получаю от общения с ежиком, а не с вахтером в подъезде.

— А как появилось издательство Tatlin? Судя по названию, и здесь не обошлось без конструктивизма.

— Издательство родилось случайно. Всех будущих архитекторов во время учебы заражают особой «бациллой»: они искренне считают, что только архитекторы знают все и вся. Возможно, к сонму небожителей принадлежат еще хирурги, но все остальные профессии, по мнению архитекторов, — второй сорт. По крайней мере, я именно так и считал и не представлял себя в другой профессии: планировал после института свернуть горы. Однако что-то пошло не так, и пришлось проектировать входные группы, интерьеры и прочую ерунду. Перебивался этим до 2001 года: у меня было небольшое бюро и заказчик, плативший хорошие деньги, что позволило мне перебраться из родной Ревды в Екатеринбург и накопить на первый взнос за квартиру. Моими заказчиками были промышленные альпинисты, красившие сложные заводские конструкции — а их основным заказчиком, в свою очередь, был «Норильский никель». Однако 11 сентября случился теракт в США, «Норильский никель», как мне объяснил мой заказчик, приостановил ему выплаты, а мой заказчик — мне. Моя жена к тому времени полтора года отработала в рекламном журнале и совершенно выгорела: ушла в отпуск и сказала, что в эту контору не вернется. Нам нужны были деньги, и мы с женой решили придумать архитектурную газету: у нее был опыт работы в издательстве, а я что-то знал про архитектуру. Первый номер вышел 16 декабря 2001 года: так началась наша издательская деятельность. В 2002 году мы запустили дизайнерский журнал. В 2003-м сделали рекламный каталог архитектурных мастерских и дизайн-студий. В 2007 году выпустили книжку о нашем хорошем друге, художнике Александре Константинове, и пошло-поехало. И все же я до сих пор не считаю себя профессиональным издателем. Да, у нас есть счет в банке, бухгалтер, юристы, даже конкуренты, но все-таки архитектор внутри меня не умирает, и к каждой книжке я подхожу как к отдельному проекту — например, пытаюсь выстроить композицию.

Издательство мы назвали Tatlin — в честь нашего любимого художника. Уже позже я узнал, что Владимир Татлин однажды приезжал в Свердловск. Сам Татлин утверждал, что архитектурный конструктивизм отличается от художественного. Его Башня-памятник III Коммунистического интернационала — манифест художественного конструктивизма, и при этом она, кстати, малофункциональна: по проекту это 400-метровая груда железа, напоминающая вавилонскую башню.

Еще Татлин — настоящий человек-оркестр: он был не только художником и основоположником дизайна, но также работал в театре, иллюстрировал книжки Хармса, позировал Пикассо, играл на бандурах и даже сам их мастерил, пытался создать воздушный велосипед «Летатлин» — в общем, раздвигал привычные границы. Отсылка к его имени дала нам возможность не замыкаться в рамках архитектуры, хотя мы поначалу этого не осознавали. А теперь понимаем, что сделали правильный выбор. Еще один плюс состоит в том, что нам не нужно объяснять, кто такой Владимир Татлин: его знают все, кто интересуется современной культурой.

— Сложно оставаться независимым издательством?

— Есть большие издательства — в первую очередь Эксмо-АСТ — которым действительно трудно сохранять независимость, поскольку акционеры требуют прибыли. В нашей организации я, пожалуй, единственный человек, думающий о прибыли. Конечно, хочется стать крупным издательством, но в нашей тематике это практически невозможно. Мы с женой шутим, что рейдерский захват нашего издательства вряд ли случится: можно заполучить компьютеры, офис, что угодно, но невозможно заставить нас работать против нашей воли. Недавно я был на Среднеуральской электростанции, и во время экскурсии мы заглянули в бомбоубежище. Секретарь, проводившая нам экскурсию, сказала: если вдруг случится какая-то беда, все рабочие останутся на своих местах, а мы с директором пойдем в бомбоубежище. Я спросил — почему? И она объяснила, что только рабочие знают, как работает электростанция, а электричество нужно любой власти.

Нас же в бункер не пустят, но и не всякая власть нас примет, поэтому мы аутсайдеры, каким и был всю свою жизнь Владимир Татлин — мы просто продолжаем его дело.

— Перечислите самых, на ваш взгляд, интересных российских архитекторов.

— Обычно я говорю, что мой любимый архитектор — мой пес Фрэнк, названный в честь выдающегося американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта. Я вообще поначалу хотел завести трех лабрадоров и дать им клички Фрэнк, Ллойд и Райт, благо все части имени подходят. Представьте, выходишь на полянку и кричишь: «Фрэнк, Ллойд, Райт, ко мне», и они радостно бегут к своему хозяину.

Но если вам от меня так нужно имя, то я бы, пожалуй, сегодня выделил архитектора Тотана Кузембаева. Несколько лет назад он построил для себя дом, в котором пол наклонен на пять градусов. На первый взгляд, это неудобно — например, нужно делать особые ножки для столов и стульев. На самом деле требуется смелость, чтобы построить подобный дом, и, самое главное, внутренняя свобода, не зависящая от чужого мнения. Если спросить серьезных архитекторов, они скажут, что это какая-то ерунда — очень неудобно. Однако Кузембаеву не важно чужое мнение и не нужно никому ничего доказывать: угол в пять градусов говорит о его полной свободе. Кстати, у этого дома есть еще одна особенность. Между гостевым и спальным блоком нет теплых переходов. И когда Тотан вечером отправляется спать, он всегда проходит через улицу — подышать свежим воздухом, так сказать. В этом проявляется его индивидуальность: он спроектировал дом таким образом, чтобы обязательно дышать свежим воздухом — не оставил себе лазейки. И, мне кажется, это и есть пример дома для человека, созданный по образу и подобию Божьему. Вряд ли кому-то после него понадобится такой «неудобный» дом, но и разрушить рука, надеюсь, не поднимется. Остается только музей сделать, как это и происходит со всеми подобными домами. А музеями, чтобы вы знали, в Древней Греции назвали храмы Муз, вдохновлявших людей на творчество.

Фотографии:  Владимир Кузьмин, (на анонсе) Татьяна Кубенская / предоставлены Эдуардом Кубенским.