От Лубянки до Маньчжурии

Сталин, по рассказам сподвижников, за глаза называл Мерецкова «хитрым ярославцем», при том, что какой-то особой, природной хитростью Кирилл Афанасьевич среди советских военачальников вовсе не выделялся. Не был он, кстати, и ярославцем: родился в семье рязанских крестьян (120 лет назад, 7 июня по новому стилю), несколько лет из своей революционной молодости провел во Владимирской губернии, а после Гражданской получил на всю оставшуюся жизнь московскую прописку.

Едва ли есть хоть малейший резон в том, чтобы попытаться разгадать «тайну» странного прозвища, ставшего, видимо, следствием весьма своеобразного сталинского юмора. Гораздо важнее понять суть на первый взгляд загадочных, парадоксальных и даже непостижимых поворотов судьбы маршала Мерецкова. Она, эта судьба (а вернее, та ее часть, о которой речь пойдет ниже), настолько ценна для отечественной истории, что по данной теме можно и нужно защищать диссертации, проводить научные исследования, попутно ломая накопленные за истекшее после XX съезда время ложные стереотипы.

В последние годы существования СССР имя Кирилла Мерецкова упоминалось в демократической прессе очень часто. Его в некотором роде печальный образ, по замыслу «популяризаторов», должен был показать всем инфернально-зловещую абсурдность «чистки» 1930-х — начала 1940-х, ее необъяснимую в рамках нормальной человеческой логики природу. Что ж, в тех по-настоящему жутких, трагических событиях действительно даже по прошествии восьми десятилетий остается слишком много непонятного. Однако мнимой паранойей Сталина и сугубым рвением подвластных ему «людей-винтиков» объяснить обстоятельства пресловутых репрессий совершенно невозможно. Наоборот, от таких объяснений недоуменных вопросов возникает еще больше.

В автобиографической книге Мерецкова «На службе народу» глава, посвященная началу Великой Отечественной, завершается так: 

«Наступило утро второго дня войны. Я получил срочный вызов в Москву. Уезжая, распорядился, чтобы Военный совет округа поставил в известность уже находившегося в пути А.А. Жданова о намеченном. Позднее мне говорили, что Жданов прилагал много усилий к тому, чтобы быстрее выполнить этот план. В тот же день, то есть 23 июня, я был назначен постоянным советником при Ставке Главного командования». 

Продолжение повествования должно, по идее, касаться дальнейших, хронологически выстроенных друг за другом эпизодов, но вместо этого в первых же строках следующей главы читаем:

«В сентябре 1941 года я получил новое назначение. Помню, как в связи с этим был вызван в кабинет Верховного главнокомандующего. И.В. Сталин стоял у карты и внимательно вглядывался в нее, затем повернулся в мою сторону, сделал несколько шагов навстречу и сказал:

— Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?
— Здравствуйте, товарищ Сталин! Чувствую себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание!

И.В. Сталин не спеша раскурил свою трубку, подошел к карте и спокойно стал знакомить меня с положением на Северо-Западном направлении...»

Загвоздка в том, что период с 23 июня, пропущенный в означенных мемуарах, Кирилл Афанасьевич провел в стенах Лубянки и Лефортово. На второй день войны его, заместителя наркома обороны, генерала армии, Героя Советского Союза, буквально возле приемной кабинета Сталина остановили чекисты и настоятельно попросили следовать с ними к ожидавшему у подъезда черному ЗИСу. Той же ночью в допросном помещении лубянской внутренней тюрьмы глава вновь образованного наркомата государственной безопасности (НКГБ) Всеволод Меркулов самолично предъявил ему обвинение в принадлежности к антисоветской военно-заговорщической организации и в сотрудничестве с германской разведкой...

Сей факт, если рассматривать его в отрыве от множества других, теснейшим образом с ним связанных, выглядит противоестественно: над СССР нависла смертельная угроза, гитлеровские войска стремительно продвигаются в глубь страны, а один из главных ее стратегов, в недавнем прошлом начальник Генерального штаба, полководец, еще никак не успевший себя проявить в этих беспрецедентных условиях военного времени, оказывается вдруг за решеткой... 

К сожалению, восстановить полную и внятную картину случившегося при всем желании не получается. И прежде всего потому, что архивно-следственное дело в отношении Кирилла Мерецкова, как утверждают некоторые источники, в начале 1955 года по указанию ЦК КПСС (читай, Никиты Хрущева) было уничтожено. Приходится опираться лишь на те немногочисленные данные, которые сохранились. 

В 1930-е Кирилл Афанасьевич два с половиной года служил начальником штаба под началом командующего войсками Белорусского военного округа Иеронима Уборевича. Последний, как известно, был одним из основных фигурантов дела Тухачевского, в частности, заявившего на знаменитом судебном процессе 1937 года: «В центр (антиправительственного заговора) входили помимо меня Гамарник, Каменев С.С., Уборевич, Якир, Фельдман, Эйдеман, затем Примаков и Корк». В рамках того же дела порядка четырех десятков свидетелей на допросах показали, что в число заговорщиков входил и генерал Мерецков. Оклеветали? Судя по всему, да. Однако и на этом цепь злополучных фактов не обрывается...

За месяц с небольшим до начала войны, а точнее 15 мая, на Ходынском поле в Москве осуществил посадку «Юнкерс-52». В приказе наркома обороны от 10 июня 1941-го по этому поводу говорилось: немецкий самолет «совершенно беспрепятственно был пропущен через государственную границу и совершил перелет по советской территории через Белосток, Минск, Смоленск в Москву. Никаких мер к прекращению его полета со стороны органов ПВО принято не было». То есть приземлившийся на Большом Москворецком мосту в конце мая 1987-го Матиас Руст за штурвалом «Цессны» всего лишь повторил спустя 46 лет «подвиг» своих соотечественников, о котором в советские времена мы вообще ничего не знали. 

Какое отношение к казусу с «Юнкерсом» имел генерал Мерецков? В документальной книге о нем писатель, военный историк Николай Великанов на сей счет подсказывает: «Будучи в застенках Лубянки, Кирилл Афанасьевич не знал, что в «антисоветскую военную организацию», в которой он считался одним из главных фигурантов, НКВД-НКГБ вольет большую группу «заговорщиков-авиаторов», позволивших фашистскому «Ю-52» приземлиться в Москве». В приведенных строках автор слегка наводит тень на плетень. «Дело авиаторов» образца 1941 года было начато не из-за случая с «Ю-52» и, говоря языком УПК, одним лишь событием преступления не ограничилось. В нем, в этом деле, и сегодня до конца ясное только то, что оно... темное — то ли благодаря все тому же хрущевскому старанию, связанному с уничтожением архивных документов, то ли еще по какой-то рукотворной причине. Однако если изучить подробности организационной неразберихи, творившейся в наших авиаподразделениях в первые часы войны, слова «измена», «диверсия», «саботаж» и «шпионаж» не покажутся надуманными.

В жэзээловском издании Великанова можно найти еще немало любопытных сведений, косвенно подтверждающих: основания для того, чтобы в связи с некоторыми непроясненными эпизодами Мерецкова как минимум допросить, у сотрудников госбезопасности все-таки были. Увы, «допрос с пристрастием» затянулся на два с половиной месяца, что во всех отношениях скверно. В итоге Кирилла Афанасьевича признали невиновным — это хорошо и абсолютно правильно. 

И все же открытым остается вопрос: кто распорядился арестовать заместителя народного комиссара обороны СССР по боевой подготовке, да еще и в столь удивительно неподходящее для этого время?

Руководитель НКГБ Меркулов? Берия? Вероятность как первого, так и второго вариантов ответа, если разобраться, близка к нулю. А зачем это нужно было главе государства и по совместительству Верховному главнокомандующему? Тут логика подсказывает лишь одну непротиворечивую версию: требовалось во что бы то ни стало выяснить, насколько лоялен Мерецков государственному руководству, нет ли у него тайного намерения пособничать врагу (именно это в первую очередь инкриминировалось Тухачевскому, Уборевичу и многим другим репрессированным военачальникам), можно ли впредь поручать Кириллу Афанасьевичу чрезвычайно сложные, особо ответственные задания. 

Такая «проверка» несет на себе печать чрезмерной жестокости и, скажем так, избыточной подозрительности, однако на планомерное принуждение к самооговору — со всеми вытекающими отсюда последствиями — она явно не походит.

Когда на Лубянке убедились, что арестованный генерал не повинен ни в сговоре с «врагами народа», ни в сотрудничестве с фашистами, ни в каком другом злодеянии-вредительстве, позволили ему отправить Сталину личное письменное ходатайство, а через некоторое время выпустили на свободу.

Спустя несколько месяцев Мерецков, уже в должности командующего войсками Волховского фронта, получил от главы СССР своего рода запоздалый ответ на то письмо из тюрьмы:

«Уважаемый Кирилл Афанасьевич! Дело, которое поручено Вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, — великое дело. Я бы хотел, чтоб предстоящее наступление Волховского фронта не разменялось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый общий удар по врагу, опрокидывающий все расчеты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успехов. И. Сталин. 29.12.41».

Но судьбе было угодно продемонстрировать свою злую иронию в отношении Мерецкова еще раз. В марте 1942-го Ставка направила под его начало генерал-лейтенанта Андрея Власова, который летом того же года, пребывая в должности заместителя командующего войсками Волховского фронта, попал в плен, а впоследствии стал самым известным за всю историю XX века предателем...

В небольшой статье трудно осветить все вехи боевого пути Кирилла Афанасьевича. Отметим коротко наиболее примечательные из них. В сентябре 1936-го он отправился в Испанию в качестве военного советника республиканцев. По возвращении с Пиренеев в мае 1937-го стал заместителем начальника Генштаба РККА. В феврале 1940-го возглавляемая им 7-я армия, сражавшаяся в советско-финской войне, внесла решающий вклад в прорыв линии Маннергейма, после чего Кирилл Мерецков был удостоен звания Героя Советского Союза. В июне того же года вместе с Иваном Тюленевым и Георгием Жуковым получил в числе первых советских военачальников чин генерала армии. С августа 1940-го до января 1941-го пребывал в должности начальника Генерального штаба. 

В годы Второй мировой командовал 7-й отдельной, 4-й отдельной и 33-й армиями, Волховским, Карельским, 1-м Дальневосточным фронтами. Характерные особенности заключительного этапа участия маршала Мерецкова в сражениях (звание присвоено в октябре 1944-го) неплохо разъяснены в строках из его мемуаров, звучащих и поныне на удивление актуально: 

«Начиная боевые операции на Дальнем Востоке, мы твердо верили в справедливость нашего дела, в то, что пришло время выполнить наш союзнический долг, изгнать японских захватчиков из Маньчжурии и Кореи, оказать содействие китайскому и корейскому народам в их освободительной борьбе против империалистического рабства, наконец, обеспечить спокойную жизнь советским людям на Дальнем Востоке и вернуть нашей стране отторгнутые у нее Южный Сахалин и Курильские острова... 

Взгляните на карту. Перед вами — неправильный, вдавшийся резко на север многоугольник, именовавшийся Маньчжурией. Если бы наши войска начали сдавливать расположенную в нем Квантунскую армию с нескольких сторон, последняя, отходя назад, затянула бы оборону, постепенно уползая в Корею или в Китай. В Токио как раз мечтали об этом. Наши западные союзники по войне в свою очередь не возражали бы, чтобы освободителями азиатских территорий, оккупированных японцами, оказались бы одни англо-американские войска. Стремительный же разгром Квантунской армии приводил к срыву всех подобных расчетов...»

Возглавляемый маршалом Мерецковым 1-й Дальневосточный фронт со своей задачей справился отменно. 8 сентября по итогам войны с Японией Кирилл Афанасьевич был по праву награжден самым редким и ценным национальным орденом с говорящим названием «Победа».